Ознакомительная версия.
Рядом с фабрикой по производству кабеля стоят толпой рабочие и ждут чего-то перед поднимающимися воротами, сделанными для проезда поезда и выкрашенными, как локомотив, в красно-белую полоску. Но входят рабочие не через эти ворота, а скромно, через маленькую дверь сбоку, пихая куда-то в будку охранника свои карточки — удостоверения, и в это время охранники осматривают рабочих, как тюремные надзиратели, Фабрика со всех сторон окружена колючей проволокой. Да, эта так называемая фабрика на самом деле — современная тюрьма, и несчастные рабы проводят там свою жизнь с восьми утра и до пяти вечера, чтобы машины были довольны. Если бы мой отец нашел каких-нибудь знакомых, он сразу бы решил, что учиться мне больше не надо, запихнул бы меня к этим рабочим и, думая, что я проведу всю жизнь в этой тюрьме у станка, радовался бы, считая, что жизнь его сына удалась. Дальше вижу склад тюрьмы по имени фабрика, — наши написали на пустых бочонках, что они сделают с коммунистами. Потом я наблюдал, как подъемный кран корабля, стоявшего у фабричной пристани, поднимал какой-то груз. Какой большой и тяжелый! Так странно дрожит в воздухе! Интересно, куда поплывет этот корабль, когда его разгрузят? Я стоял и некоторое время смотрел на корабль, но потом заметил рабочих, шагавших в мою сторону, и решил не попадаться им на глаза, чтобы они не приняли меня за безработного тунеядца. Они нашли полезные связи, и теперь у них есть работа, но пусть не считают себя выше меня. Проходя мимо них, я увидел, что мы не очень-то отличаемся друг от друга, они только немного старше, и у них чистая одежда. Если бы у меня на кроссовках не было грязи, то было бы даже непонятно, что я — безработный.
Я забыл о том, что здесь есть колонка с водой. Сначала я хорошенько напился воды, от нее у меня разболелся голодный желудок. Все равно хорошо. Затем я смыл грязь с кроссовок. Пусть исчезнет с моих ног эта проклятая красная глина, пусть исчезнет отвратительная грязь прошлого, прилипшая ко мне. В это время ко мне кто-то подошел.
— Постой-ка, я попью, земляк! — сказал он.
Я отошел. Должно быть, рабочий. По такой жаре и в пиджаке. Он снял пиджак, аккуратно сложил, положил в сторонку. И начал сморкаться, вместо того чтобы пить. Значит, если будешь проворным, то и работу найдешь, и влезть в очередь перед другим, чтобы «попить воды», у тебя будет означать высморкаться. Интересно, есть ли у него диплом об окончании средней школы? Зато в кармане его пиджака есть кошелек — вон, выглядывает. Он продолжал сморкаться, а я разозлился и вдруг вытащил из его пиджака кошелек и сразу положил к себе, в задний карман брюк. Он не смотрел на меня, ничего не видел, потому что все еще сморкался. Через некоторое время, чтобы не казаться невежливым — он же соврал, что хочет пить, — я сказал:
— Все, земляк, давай уже, хватит. У меня тоже есть дела.
Он отошел. Потом, переводя дыхание, сказал: «Спасибо». Взял свой пиджак, надел, ничего не заметил. И пошел к своей фабрике, пока я преспокойно продолжал мыть кроссовки. Я даже не посмотрел ему вслед. Когда я отмыл кроссовки от глины, он уже исчез из виду. А я быстро зашагал в другую сторону, к станции. От жары пели кузнечики. Сразу пришел поезд. В нем сидели люди, торопившиеся в понедельник утром на работу, они набились как сельди в бочке; проехали мимо, глядя на меня. Этот поезд я пропустил, буду ждать следующий.
Я вошел в бетонное здание станции с тетрадью в руке, задумчиво, как все, будто у меня есть какие-то дела, и даже не посмотрел на двух полицейских. Направился прямо в тамошний буфет.
— Три горячих бутерброда с сыром! — сказал я.
Какая-то рука протянулась к витрине и залезла между кусков хлеба с сыром. Кладут бутерброды сыром к витрине, чтобы ты решил, что внутри тоже много сыра! Все вы сообразительные и уверены, что стали большими людьми, раз считаете себя умнее других. Хорошо, а что, если я не такой дурак, как вы думаете? Что, если я — сообразительнее вас и порушу все ваши планы? И тут я кое-что сообразил.
— Дай еще бритву и клей, — сказал я, вытащив из своего кошелька на мраморный прилавок сто лир.
Потом взял сдачу и покупки, поданные мне буфетчиком, и ушел. На полицейских опять не посмотрел. На этих станциях уборная обычно в конце здания. Внутри жутко воняло. Закрывшись на задвижку, я вытащил из заднего кармана его кошелек, смотрю — у нашего расторопного рабочего в кошельке тысяча лир, две купюры по пятьсот, а вместе с мелочью получается две тысячи сто двадцать пять лир. Как я и предполагал, в другом отделении кошелька я нашел паспорт. А еще карточку социального страхования. Зовут его Ибрагим, фамилия Шенер, имя отца — Февзи, имя матери — Камер, город Трабзон, квартал Сюрмюне и прочее. Хорошо. Я перечитал это несколько раз и запомнил. Потом вытащил из кармана свой студенческий билет, прижал к стене, аккуратно вырезал бритвой свою фотографию. Кончиком ногтя соскреб с нее прилипшую бумагу. Потом вырезал фотографию Ибрагима Шенера из карточки социального страхования, приклеил на ее место свою и стал Ибрагимом Шенером. Вот как просто. Положил карточку социального страхования Ибрагима Шенера к себе в кошелек, а кошелек — в карман. Потом вышел из уборной и вернулся в буфет.
Мои горячие бутерброды были готовы. Я с удовольствием съел их, потому что уже целый день у меня в желудке не было ничего, кроме черешни и зеленых помидоров. Еще я выпил бутылочку айрана и посмотрел, чего бы съесть еще, у меня ведь много денег. Есть печенье, есть шоколадки, но мне ничего не понравилось. Потом я попросил еще один бутерброд, попросил поджарить хорошенько, буфетчик ничего не ответил. Стою, облокотившись на прилавок, вполоборота к вокзалу. Я совершенно спокоен, меня ничто не тревожит. Только на минуту повернулся посмотреть в сторону колонки, не идет ли сюда кто-нибудь от железной дороги. Нет, нет никого. Наш смышленый рабочий считает себя умным, но до сих пор не заметил, что у него увели бумажник. А может, заметил, только до сих пор не догадался, что это был я. Когда буфетчик дал мне бутерброд, я попросил еще и газету.
— Еще «Хюрриет», пожалуйста.
Взял газету, вон стоит скамейка, сел, не глядя ни на кого, ем свой бутерброд, читаю.
Сначала я посмотрел на списки убитых вчера. В Карее, в Измире, в Анталье, в Анкаре… Стамбул я перескочил и оставил на потом. Затем посмотрел на список стамбульцев — вчера не убили никого, в списке нет даже упоминания о пригороде Измит. Волнуясь, я просмотрел тот раздел, которого боялся больше всего, быстро пробежал его глазами, но среди раненых вчера Нильгюн Дарвыноглу тоже не значилась. Потом я прочитал все еще раз. Да, ее нет. Я подумал, что, может быть, ее нет только в этой газете, пошел купил «Миллиет».[75] И там о ней тоже нигде не было написано. Всегда пишут, кто пострадал, но не пишут из-за кого. Не важно. Я же не шлюха и не футболист, чтобы интересоваться, написали ли про меня в газетах.
Затем я рассеянно сложил газеты, вошел в здание станции, прошел к кассе: знаю, куда я поеду прямо сейчас.
— Один до Юскюдара, — сказал я.
— В Юскюдар поезда не ходят, — сказал умник-кассир. — Последняя остановка Хайдарпаша.[76]
— Знаем-знаем, — ответил я. — Давай до Хайдарпаша.
Он опять не дал. Черт бы тебя побрал. На этот раз он спросил:
— Полный или школьный?
— Я уже не школьник! — ответил я. — Меня зовут Ибрагим Шенер.
— Какое мне дело, как тебя зовут, — проворчал он, но, увидев мое лицо, кажется, испугался и дал билет.
Я разозлился. Я никого не боюсь. Я вышел на улицу, опять посмотрел на железную дорогу — ни туда, ни оттуда никто не идет. На скамейку, где я только что сидел, уселись другие ловкачи. Пойти прогнать их, что ли, сказать: я здесь только что сидел, подумал я. Сейчас не стоит, увидишь, все, кто ждут поезд, потом встанут вместе и пойдут против тебя. Оглядываясь, нет ли еще места, где можно сесть, я очень испугался: полицейские смотрят на меня.
— Землячок, есть у тебя часы? — спросил один из полицейских.
— У меня? — переспросил я. — Есть.
— Сколько?
— Времени? Пять минут девятого.
Они ничего не ответили и ушли, разговаривая между собой. А я продолжил свой путь, но куда мне идти? Вон там есть свободная скамейка. Я пошел, сел. А потом, как все остальные, кто едет утром на работу, я зажег сигарету, раскрыл газету и стал вдумчиво читать. После раздела национальных новостей я внимательно, будто отец семейства, у которого есть жена, дети и обязанности, прочитал и раздел международных новостей. Если Брежнев с Картером втайне договорились разделить Турцию, то они все могут сделать. А потом я подумал: может, именно они отправили в Турцию папу римского. Вдруг рядом со мной кто-то сел, и я испугался.
Не опуская газету, я рассмотрел его краем глаза. У него огромные сморщенные руки с толстыми пальцами, они устало лежат на брюках, на вид он старше меня. Я посмотрел на его лицо и понял: бедный старый рабочий, из которого его работа выжала все соки. Мне стало жаль его. Если ты не умрешь через несколько лет, если выйдешь на пенсию, то окажется, что вся твоя жизнь прошла впустую. Он думает о чем-то своем, правда, не видно, чтобы он был чем-то недоволен, без дела рассматривает тех, кто ждет поезд на перроне напротив, он почти веселый. А потом я подумал: интересно, может, он задумал что-нибудь, может, он с ними в сговоре и все, кто на станции, разыгрывают меня. Меня охватил ужас. Но старик рабочий вдруг так зевнул, что я понял: он обычный дурень. Чего это я боюсь, пусть они меня боятся. Подумав так, я успокоился.
Ознакомительная версия.
