восполнить пробел и взять на себя часть их работы по тыловому обеспечению турне.
Я постоянно твердил ей, что она себя этим измотает, говорил, что нельзя валить все в одну кучу, но она была преисполнена решимости делать все одновременно. Я уже был готов пойти на то, чтобы отменить все мероприятия, намеченные на отрезке пути до Греции, и полностью сосредоточиться на каталке. Для Аманды же это был какой-то порочный замкнутый круг: слишком много дел, слишком мало времени, чтобы справиться с ними, и, как следствие, еще больше дел, которые нагромождались на следующий день. Она крутилась, как белка в колесе, и при этом отказывалась прислушаться к моим советам.
Выбора у меня не оставалось. Я сделал то, что сделал бы любой любящий мужчина для своей женщины при подобных обстоятельствах. Я попросту помог ей слегка отключиться.
Мы покидали Швейцарию, чтобы совершить еще один бросок по территории Франции. Во время первой же утренней остановки я отослал ее подальше от нашей стоянки под предлогом какого-то поручения. Затем на глазах у изумленного Дона я вытащил две таблетки снотворного из ее аптечки, отыскал в холодильнике сока, его хватило на три стакана — один виноградного и два апельсинового, — и, раздавив обе таблетки, размешал их в одном из стаканов с апельсиновым соком.
«А теперь тост за новые начинания», — воскликнул я, как только Аманда впрыгнула в наш дом на колесах, и при этом вручил ей заветный стакан. Дону же я дал виноградный сок.
«А я не хочу апельсинового, — сказала Аманда. — Дай мне виноградный».
«О’кей», — только и ответил Дон.
Я просто был готов убить его.
«Предлагаю тост, — рявкнул я. — Пей свой апельсиновый сок!»
Она посмотрела на меня так, словно я рехнулся, и выпила весь стакан тремя большими глотками.
Я вышел из машины, сел в коляску и принялся за дело. Минут через двадцать я оглянулся на Дона — он сидел за рулем. Он показал мне знак большим пальцем вниз. Аманда отключилась, словно электрическая лампочка. Я накручивал колеса часа три-четыре без перерыва, чтобы обойтись без следующей остановки и тем самым не будить ее. Наконец она очнулась и, улыбнувшись спросонок, сказала: «Ух ты, кажется, я действительно вымоталась больше, чем предполагала».
Нас продолжали преследовать оплошности и мелкие неурядицы.
Во Франции нас постиг еще один пожар в доме на колесах, когда мы заливались горючим на заправочной станции. На этот раз, когда ребята вытаскивали меня наружу, я хоть был в штанах и все кричал, чтобы отогнали машину подальше от заправки. Достаточно было одной искры, чтобы вся станция взлетела в воздух, а вместе с ней и мы. Но нет, стоило отыскать огнетушитель, который к тому же работал, как ребята начали по очереди носиться то в машину, то на улицу, чтобы не отравиться ядовитым дымом от загоревшихся синтетических вещей, и погасили огонь, умудрившись избежать слишком большого ущерба.
На другой день одно из запасных кресел свалилось с крыши фургона. Мы проехали несколько кварталов, когда нас догнал какой-то малый — притормозив рядом с нами, он стал жестами показывать нам на крышу и назад. В тот же день Аманда чуть было не прихватила с нами в дорогу целый знак с рекламной компании «Эссо», зацепив его крылом нашего фургона.
Подавая машину задом, Дон наехал на дерево и начисто разнес сиденье одного из моих кресел. Потом они с Ли отправились на заправочную станцию, где по ошибке залили баки дизельным топливом.
Нет, в подобном духе продолжать мы не могли. В конце концов после бесчисленных панических звонков в оффис и угроз начисто отказаться от всех намеченных мероприятий и полностью сосредоточиться лишь на кресельной гонке мы получили-таки столь желанную подмогу — сперва Триш Смит (дочь Маршалла), а затем двух Дэвидов — Холтцмана и Арчибальда. Они нам действительно очень помогли, но когда от нас уезжали, то лишь качали головами — не понимали, как мы могли существовать таким образом и притом в течение столь длительного времени. Мы же только улыбались во весь рот и твердили: «Греция. Вот когда мы доберемся до Греции…»
В Испании выяснилось, что нас поместили на ночлег в колонии для малолетних преступников. Надзиратель, который вышел приветствовать нас, выглядел пьяным и залепил затрещину нашему переводчику. Нам пришлось мотаться до трех часов утра в поисках мотеля.
В Португалии мы прошли отметку 9 тысяч миль. К югу от Лиссабона в пять часов утра мы натолкнулись на цыганский табор и оказались в мире костров, фургонов и большеглазых ребятишек, выбежавших на улицу и с изумлением взиравших на нас, когда мы проезжали мимо. В крошечной португальской рыбацкой деревне нас окружили человек десять пожилых женщин в черных платьях, с лицами, прикрытыми шалями, — они пытались всунуть мне в руки немного денег. В этих местах сбором средств мы не занимались. Сразу было видно, что эти люди бедные. Но некоторые из них плакали и настаивали, чтобы мы взяли деньги ради самой идеи помощи инвалидам. И тут меня словно пронзило: я вспомнил дни, проведенные на дорогах Соединенных Штатов и Европы, когда мимо нас проносились большие дорогие автомобили, а мы не могли набрать ни цента. В горле у меня словно встал огромный комок. Наверное, всему виной этот чертов грипп.
Когда мы пересекли границу с Италией, вид у нас был, словно мы вышли из окружения. Впереди нас ждала встреча с папой римским. Возможно, если постараться, мы могли бы поспеть вовремя к вечерней службе.
Теперь нам приходилось сражаться с ужасающими дождями, ветрами и холодом. Однажды мы добрались до одного населенного пункта, где у нас был назначен прием, так поздно, что большинство гостей уже успели разойтись, а те, что еще там были, стали уговаривать нас остаться и принять участие в вечеринке. «Просим извинить нас, — ответили мы им, — но завтра нам вновь предстоит отправиться в путь».
«Да вы просто сумасшедшие!» — заметил какой-то человек. «Вы правы, сэр, — подумал я. — Наверное, мы действительно не в себе».
График требовал от нас отправиться в путь, затем снова вернуться назад и остаться здесь на ночлег. Погода по-прежнему стояла отвратительная. Мы с Амандой немного поцапались, и она отправилась в дорогу одна, чтобы немного утихомирить свой гнев. Мы сбились
