с пути и взобрались на какой-то незапланированный холм, и тут я так разозлился, что просто развернулся и, плюнув на все, отправился назад к отелю. Аманда тоже заблудилась, но сумела отыскать дорогу назад. Мы добрались до нашей комнаты, где стоял такой холод, что нам пришлось открыть все краны с горячей водой, какие там только были, и так мы попытались согреться в облаках пара.
Конечно, я сам не мог этого почувствовать, но ночью, накануне дня, когда мы добрались до Рима, мои ноги так ужасно переохладились, что им требовался массаж — в противном случае мне грозили серьезные неприятности. Начиная с Испании у меня не прекращались неполадки с желудком. Но вот наступил вечер, стояла пятница, и я задумался, представил себе все, чем мы могли бы заниматься сейчас, окажись мы дома. Я взял банку пива. Последние 13 миль были самыми длинными за всю мою жизнь. И я еще раз сказал себе: никогда впредь не делай подобных глупостей.
Потом произошла путаница в связи с бронированием номеров в римском отеле «Шератон». Мы полагали, что они оплачены на паритетных началах — частично администрацией самого отеля, частично — организацией спортсменов-инвалидов Италии. Но за номера никто не заплатил. К тому времени, когда мы это узнали, мы уже настолько устали, что просто не могли двинуться с места. Нами было принято за правило, что любые дополнительные расходы, все, что выходило за рамки самых элементарных условий проживания, должны оплачиваться самими участниками турне. Мы с Амандой решили не ударить лицом в грязь и выложили сто долларов за одну ночь, после чего запрыгнули в постель и позвонили в бюро обслуживания: мы заказали в номер два чизбургера с жареным картофелем и две кока-колы. Заказ прибыл, а с ним и счет — 75 долларов. И при этом официант имел нахальство просить чаевые.
На другой день мы убрались оттуда еще до завтрака, а Ли и Дэйв Арчибальд остались в Риме, где им предстояло провести инвентаризацию нашего имущества и навести порядок в доме на колесах, пока мы летели в Югославию — там нам предстояло пройти трехдневный этап от Сплита до Дубровника. Повсюду в Югославии нам оказывали замечательный прием, пожалуй, нас там встречали лучше, чем где бы то ни было до сих пор, — играла музыка, люди танцевали на улицах. Однажды, когда я преодолевал крутой подъем, за мной до самой темноты следовала целая толпа — человек сто детишек. Я чувствовал себя под стать сказочному Крысолову.
Из Югославии мы в спешном порядке вернулись назад, в Рим. Там нас встретили родители Аманды, они приехали в Италию отчасти чтобы посмотреть страну, а отчасти чтобы проведать свою дочку-путешественницу. «Все отлично», — ответила Аманда на вопрос отца, но провести его она не смогла. Ее нервная улыбка была слишком яркой и слишком быстрой, щеки чересчур ввалились, зрачки глаз слишком расширены. Впервые ее отец по-настоящему понял, с каким трудом нам все это давалось, сколько всего приходилось преодолевать изо дня в день.
«Я видел подобное на войне, — сказал он мне. — То, что с вами здесь происходит, называется нервным истощением на поле боя, и, если вовремя не принять мер, с вами могут случиться серьезные неприятности».
Мы попытались последовать его совету. Мы получили аудиенцию у папы Иоанна Павла — душевный и благородный человек, он говорил с нами о нашем турне, о спорте для инвалидов, а в заключение сердечно пожал мне руку и сказал: «Благослови тебя Бог, сын мой. Да свершатся все твои надежды и мечты — а также и твоих товарищей по команде, — и да возвратитесь вы домой целыми и невредимыми».
Я оставил Аманду в Риме на три дня, чтобы она смогла отдохнуть и походить по магазинам вместе с матерью, а мы тем временем отправились на юг, добрались почти до Неаполя и оттуда на машине поехали на побережье. В последние дни почти треть времени, что я проводил в кресле-каталке, приходилась на темное время суток, всего мы проходили по 70 миль в день — при этом приходилось стараться не обращать внимание на поведение едва ли не самых наглых в мире водителей, да и помощи нам за всю дорогу практически никто не предложил.
Но нам на все это было наплевать. Вскоре нас ждал паром — а когда мы сойдем с него, то будем в Греции.
Помните про Грецию? Про Грецию-цель? Про Грецию-мечту? Старую добрую Грецию — «стоит до нее добраться, как все будет хорошо!»? Так вот, мы таки до нее добрались, и здесь я испытал такой страх, какого в жизни не знал.
Я и без того нервничал. Как раз накануне нашего прибытия здесь произошел угон египетского авиалайнера, а кроме того, необычный террористический акт, во время которого был убит инвалид в кресле-каталке. Что будет, если наше турне привлечет внимание здешней общественности и я стану заметной фигурой? Не окажусь ли я при этом мишенью для террористов?
Мы остановились в гостинице в первой же деревушке, оказавшейся у нас на пути после того, как мы сошли на берег. Там мы рассчитывали провести спокойно один день, чтобы отдохнуть перед тем, как двинуться на Афины. Я вытирался полотенцем после душа, как вдруг почувствовал странный прилив крови по всему телу. У меня начала исчезать чувствительность кожи. Внезапно пропали ощущения в верхней части поясницы, и сердце забилось, словно хотело вырваться из клетки. О Боже! Я почувствовал, что вот-вот умру!
Все последнее время я страдал от жестокого расстройства желудка, имелись признаки внутреннего кровотечения — в общем, сплошные огорчения. Я решил прилечь, надеясь, что все пройдет само по себе. Но когда я понял, что приступ не проходит, и испугался, что потеряю сознание, я закричал и позвал ребят на помощь.
Они времени зря не теряли. Стоило им только взглянуть на меня, и они тут же схватились за концы одеяла, на котором я лежал, и бегом спустили меня по лестнице, чтобы отнести в госпиталь. Когда мы спускались, нам встретилась какая-то дама с цветами в руках. Это была представительница министерства здравоохранения Греции — она пришла, чтобы поздравить меня с прибытием в ее страну.
Можете представить себе выражение ее лица, не говоря уже о выражении лиц трех парней в инвалидных колясках, которые поджидали меня у входа в гостиницу. По словам
