Съ счастью, намъ не угрожала никакая опасность. По дорогѣ шла молодая пара, они мечтали и говорили.
Мы проскакали еще съ полчаса, послѣ чего оба почувствовали себя разбитыми и усталыми. Тогда мы слѣзли съ лошадей и погнали ихъ домой. И мы опять пошли пѣшкомъ.
Гакгакъ, гакгакъ! послышалось откуда-то издалека. Я узналъ этотъ крикъ, — это были дикіе гуси. Въ дѣтствѣ меня выучили стоять тихо, со сложенными руками, чтобы не испугать дикихъ гусей, когда они совершаютъ свой перелетъ, — и теперь я сдѣлалъ то же самое. Меня охватило мягкое мистическое настроеніе, я удерживалъ дыханіе и смотрѣлъ вверхъ. Вонъ они, они разрѣзаютъ воздухъ, и мнѣ кажется, что позади ихъ остается полоса, какъ послѣ корабля на морѣ. Гакгакъ! раздается надъ нашими головами, и великолѣпный треугольникъ несется дальше подъ звѣзднымъ небомъ…
Наконецъ мы нашли сѣновалъ на одномъ тихомъ дворѣ, и мы проспали тамъ нѣсколько часовъ. Люди со двора застали насъ тамъ утромъ, такъ крѣпко мы спали.
Фалькенбергъ обратился сейчасъ же къ одному изъ хозяевъ и предложилъ заплатить за ночлегъ. Онъ сказалъ, что мы такъ поздно пришли наканунѣ, что не хотѣли никого будить, но что мы вовсе не бродяги. Человѣкъ отказался отъ платы, а сверхъ того онъ еще угостилъ насъ въ кухнѣ кофе. Но работы для насъ не было. Осеннія работы были всѣ закончены, и у него съ работникомъ не было никакого дѣла, кромѣ починки заборовъ.
Мы пробродили три дня и не нашли работы. Къ довершенію всего, намъ пришлось платить за харчи, и мы становились все бѣднѣе и бѣднѣе.
— Много ли осталось у тебя и что осталось у меня? Такъ дольше продолжаться не можетъ, — сказалъ Фалькенбергъ и предложилъ начать воровать понемногу.
Мы обдумали наше положеніе и рѣшили принять мѣры. О пропитаніи намъ особенно заботиться было нечего, мы всегда могли стянуть гдѣ нибудь одну, другую курицу; но существенную помощь намъ могли оказать только шиллинги, и ихъ-то мы и должны были добытъ. Такъ или иначе, но мы должны были достать денегъ, вѣдь мы были не ангелы.
— Я не ангелъ небесныя, — сказалъ Фалькенбергъ. — Вотъ я сижу здѣсь въ своемъ лучшемъ платьѣ, которое для другого служило бы будничнымъ. Я мою его въ ручьѣ и жду, пока оно высохнетъ; если оно разорвется, я его латаю, а когда я заработаю лишній шиллингъ, я покупаю себѣ другое платье. Иначе и быть не можетъ.
— Но молодой Эрикъ говорилъ, что ты страшно пьешь?
— Ишь, молокососъ! Ну, конечно, я пью. Было бы слишкомъ скучно всегда только ѣсть… Давай-ка поищемъ лучше дворъ съ фортепіано.
Я подумалъ: фортепіано въ усадьбѣ указываетъ на нѣкоторое благосостояніе, — тамъ мы, вѣрно, и начнемъ воровать.
Подъ вечеръ мы нашли, наконецъ, такой дворъ. Фалькенбергъ заранѣе надѣлъ на себя мое городское платье, а свой мѣшокъ далъ нести мнѣ, такъ что самъ онъ шелъ налегкѣ. Нимало не смущаясь, онъ вошелъ на главное крыльцо дома и нѣкоторое время оставался тамъ. Когда онъ вышелъ, то объявилъ мнѣ, что будетъ настраивать фортепіано.
— Что такое?
— Молчи, — сказалъ Фалькенбергъ. — Я это и раньше дѣлалъ, но я не имѣю обыкновенія хвастать.
И когда онъ вытащилъ изъ своего мѣшка ключъ для настраиванія, я понялъ, что онъ говорилъ серьезно.
Мнѣ онъ велѣлъ находиться гдѣ-нибудь поблизости, пока онъ настраиваетъ.
Я бродилъ кругомъ и старался коротать время. Иногда, когда я подходилъ къ южной сторонѣ дома, я слышалъ, какъ Фалькенбергъ обработывалъ фортепіано и какъ онъ колотилъ по немъ. Онъ не могъ взять ни одной ноты, но у него былъ хорошій слухъ; если онъ натягивалъ какую-нибудь струну, то онъ слѣдилъ за тѣмъ, чтобы потомъ привести ее въ прежнее состояніе, такимъ образомъ, инструментъ не дѣлался хуже, чѣмъ былъ раньше.
Между тѣмъ, я разговорился съ однимъ работникомъ на дворѣ, съ молодымъ парнемъ. Онъ получалъ двѣсти кронъ въ годъ, — да, а кромѣ того на харчи, — говорилъ онъ. Вставать надо въ половинѣ седьмого, чтобы кормить лошадей, а въ рабочую пору — въ половинѣ шестого, работать весь день до восьми часовъ вечера. Но онъ былъ здоровъ и казался довольнымъ этой спокойной жизнью въ своемъ маленькомъ свѣтѣ. Я помню его великолѣпные зубы и помню его красивую улыбку, когда онъ заговорилъ о своей дѣвушкѣ. Онъ подарилъ ей серебряное кольцо съ золотымъ сердечкомъ.
— Что она сказала, когда получила его?
— Она, конечно, удивилась, ты самъ знаешь.
— А ты что сказалъ?
— Что я сказалъ? Не знаю. Я сказалъ: на здоровье. Я хотѣлъ также подарить ей матеріи на платье, но…
— Она молодая?
— Ну, конечно. Она болтаетъ, точно на губной гармоникѣ играетъ, такая она молоденькая.
— Гдѣ она живетъ?
— Этого я не скажу. А то это разболтаютъ по деревнѣ.
Я стоялъ передъ нимъ на подобіе Александра Македонскаго и былъ такъ мудръ и презиралъ немножко его бѣдную жизнь. Когда мы разставались, а отдалъ ему одно изъ своихъ одѣялъ, такъ какъ мнѣ было тяжело таскать оба; онъ сейчасъ же объявилъ, что подаритъ это одѣяло своей дѣвушкѣ, чтобы ей было теплѣе спать.
А Александръ сказалъ:- Если бы я не былъ мною, то я хотѣлъ бы быть тобою…
Когда Фалькенбергъ окончилъ свою работу и вышелъ на дворъ, то онъ такъ важничалъ и говорилъ такія удивительныя слова, что я съ трудомъ его понималъ. Его провожала дочь помѣщика. — Теперь мы направимъ наши стопы на сосѣдній дворъ, — сказалъ онъ, — тамъ тоже есть фортепіано, которое требуетъ нашей помощи. До свиданья, до свиданья, фрёкенъ!
— Шесть кронъ, парень! — шепнулъ онъ мнѣ. — На сосѣднемъ дворѣ тоже шесть, итого двѣнадцать
И вотъ мы пошли дальше, я потащилъ оба мѣшка.
Фалькенбергъ разсчиталъ вѣрно: въ сосѣдней усадьбѣ не хотѣли отставать отъ другихъ, фортепіано необходимо было настроить. Барышни не было дома, но фортепіано можно было настроить во время ея отсутствія — это будетъ для нея пріятнымъ сюрпризомъ. Она такъ давно жаловалась на разстроенное фортепіано, на которомъ стало невозможно играть.
Я опять былъ предоставленъ самому себѣ, а Фалькенбергъ вошелъ въ домъ. Когда стемнѣло, ему дали свѣчи, и онъ продолжалъ настраивать. Онъ ужиналъ въ комнатахъ, а послѣ ужина онъ вышелъ ко мнѣ и потребовалъ трубку.
— Какую трубку?
— Дуракъ. Кулакъ!
Я не совсѣмъ охотно передалъ ему мою необыкновенную трубку, которую я недавно окончилъ: ноготь былъ вдѣланъ, кольцо надѣто, и длинный стержень прикрѣпленъ.
— Не давай слишкомъ нагрѣваться ногтю. — шепнулъ я ему, — а то онъ, пожалуй, отвалится.
Фалькенбергъ закурилъ трубку, затянулся и вошелъ въ домъ. Но онъ позаботился и обо мнѣ и потребовалъ, чтобы меня въ кухнѣ накормили и дали мнѣ кофе
Я улегся спать на сѣновалѣ.
Ночью меня разбудилъ Фалькенбергъ, который звалъ меня, стоя посреди сѣновала. Была полная луна, и небо было ясно, и я хорошо видѣлъ лицо своего товарища.
— Что случилось?
— Бери свою трубку!
— Трубку?
— Я ее больше ни за какіе деньги не возьму. Посмотри-ка, вѣдь ноготь-то отваливается!
Я взялъ трубку и увидалъ, что ноготь покоробился. Фалькенбергъ сказалъ:
— Онъ точно грозилъ мнѣ при лунномъ свѣтѣ. А тутъ я еще вспомнилъ, откуда этотъ ноготь.
Счастливый Фалькенбергъ…
На слѣдующее утро, когда мы собирались уходить, возвратилась домой барышня. Вскорѣ мы услыхали, какъ она бренчала какой-то вальсъ на фортепіано. Немного спустя она вышла къ намъ и сказала:
— Да, теперь совсѣмъ, другое дѣло! Большое вамъ спасибо!
— Вы довольны, фрёкенъ? — спросилъ настройщикъ.
— Еще бы! Теперь у фортепіано совсѣмъ другой тонъ.
— Не укажите ли вы, фрёкенъ, куда мнѣ теперь итти?
— Идите въ Эвербё къ Фалькенбергамъ.
— Къ кому?
— Къ Фалькенбергамъ. Туда ведетъ прямая дорога. Когда вы дойдете до столба, то сверните направо. Васъ тамъ примутъ.
Тутъ Фалькенбергъ усѣлся преспокойно на ступенькѣ крыльца и сталъ выспрашивать у барышни всю подоготную о Фалькенбергахъ изъ Эвербё. — Вотъ такъ штука. Онъ никакъ не ожидалъ, что встрѣтить здѣсь своихъ родственниковъ и какъ бы попадетъ домой! Безконечно вамъ благодаренъ, фрёкенъ. Вы оказали мнѣ великую услугу!
И вотъ мы опять отправились въ путь, я потащилъ мѣшки.
Когда мы вошли въ лѣсъ, то мы сѣли, чтобы обдумать положеніе дѣлъ. Благоразумно ли Фалькенбергу, состоящему въ чинѣ настройщика, итти къ капитану въ Эвербё и рекомендоваться родственникомъ? Я сильно сомнѣвался въ этомъ и заразилъ своимъ сомнѣніемъ и Фалькенберга.
— Нѣтъ ли у тебя съ собой какихъ-нибудь бумагъ съ твоимъ именемъ? Какого нибудь свидѣтельства?
— Да, но какого черта мнѣ въ этихъ бумагахъ! Вѣдь тамъ только стоитъ, что я порядочный рабочій.
Мы стали обсуждать, нельзя ли немного поддѣлать свидѣтельство; или, можетъ быть, лучше написать новое? Можно было бы написать что-нибудь въ родѣ того, что такой-то настройщикъ, Божьей милостью… а имя могло быть Леопольдъ вмѣсто Ларса. Кто могъ намъ помѣшалъ написать это?
