Ознакомительная версия.
Можандр продолжал:
— Чем больше я старею, тем тяжелее для меня одиночество. Прежде, бывало, забудешься за работой, а теперь и работа не радует. Ко всему потерял охоту. Решил переселиться: может, полегче станет.
И как бы невольно взгляд его все время обращался к детям.
В эту минуту из леса вышли с вязанками хвороста Виктор и Клара.
Завидя Можандра, они побросали вязанки и подбежали к нему.
Он, как всегда, приветливо с ними поздоровался и сказал Луво, который по-прежнему хмурился:
— Какой же ты счастливец! У тебя четверо детей. А у меня никого нет.
Он вздохнул.
— Пенять не на кого, сам виноват.
Он поднялся.
Все последовали его примеру.
— Прощай, Виктор! Работай, не ленись и люби своих родителей — это твой долг.
Положив руки ему на плечи, он долго смотрел на него.
— Подумать только: если бы у меня был сын, он был бы уже таким, как Виктор.
Злобный взгляд Луво, казалось, говорил: «Да уберешься ли ты наконец?»
Однако в ту минуту, когда плотник собрался уходить, Франсуа пожалел его и окликнул:
— Можандр! Может, поужинаешь с нами?
Это было сказано сквозь зубы и таким неприятным тоном, что невольно пропадала охота принять приглашение.
Старик покачал головой.
— Спасибо, я не голоден. Видишь ли, когда на душе невесело, на чужое счастье больно смотреть.
И он ушел, тяжело опираясь на палку.
За весь вечер Луво не проронил ни слова.
Всю ночь он ходил взад и вперед по палубе, а утром, ни слова не сказав, ушел.
Он отправился прямо к кюре.
Дом священника стоял по соседству с церковью.
Это было большое четырехугольное здание, перед ним — двор, позади — огород.
У крыльца куры клевали корм.
На выгоне мычала привязанная корова.
Приняв решение, Луво сразу успокоился.
Он открыл калитку и со вздохом облегчения сказал себе, что, когда будет уходить отсюда, сбросит с себя бремя заботы.
Кюре он застал в прохладной столовой.
Священник только что позавтракал и теперь дремал, склонив голову над требником.
Появление Луво разбудило его — он заложил страницу и, захлопнув книгу, усадил посетителя. Судовщик мял в руках фуражку.
— Ну что, Франсуа? Какое у вас ко мне дело?
Луво сказал, что нуждается в совете, и попросил разрешения рассказать все по порядку.
— Потому что, видите ли, господин кюре, я не очень — то боек. Я не орел, хе-хе, как говорит моя жена.
Несколько успокоив себя этим вступлением, он начал свой рассказ, задыхаясь, весь красный, упорно глядя на козырек фуражки.
— Помните, господин кюре, Можандр вам говорил, что он овдовел? Это случилось пятнадцать лет тому назад. Его жена отправилась в Париж искать место кормилицы. Она, как полагается, показала своего ребенка врачу, в последний раз его покормила, а затем доверила разносчице детей.
Священник перебил его:
— Что это такое — разносчица детей?
— Это, господин кюре, такая женщина, которой поручают разносить по деревням детей кормилиц. Она несет их всех вместе в корзине, как несчастных котят.
— Ну и ремесло!
— Бывает, что им занимаются и вполне порядочные женщины, господин кюре. Но жена Можандра наскочила на женщину, которую никто не знал, на ведьму, которая крала детей и за деньги уступала их другим бездельницам, а те побирались с ними на улицах, стараясь разжалобить людей.
— Да что это вы рассказываете, Франсуа?
— Сущую правду, господин кюре. Эта подлая баба украла кучу детей, и малыша Можандра в том числе. Она держала его до четырех лет. Она хотела приучить его просить милостыню, но он был сыном честного человека и отказывался протягивать руку за подаянием. Тогда она бросила его на улице на произвол судьбы. Полгода назад она умерла в больнице, но перед смертью совесть стала ее мучить. Я знаю, что это такое, господин кюре, от этого чертовски страдаешь.
И бедняга поднял глаза к потолку, как бы клянясь, что не лжет.
— Тогда она вызвала к себе комиссара. Она назвала имя ребенка. Комиссар мне его сообщил. Это — Виктор.
Кюре выронил молитвенник.
— Виктор — сын Можандра?
— Да, его сын.
Священник был поражен.
Он пробормотал какую-то фразу, в которой можно было разобрать слова: «несчастный ребенок»… «перст божий»…
Встав с места, он заходил по комнате, подошел к окну, налил себе стакан воды и в конце концов, засунув руки за пояс, остановился перед Луво.
Он подыскивал подходящее к данному случаю изречение, но, ничего не найдя, сказал:
— Ну что ж! Значит, надо вернуть его отцу.
Луво вздрогнул.
— В том-то и беда, господин кюре. Вот уже полгода, как мне это известно, но до сих пор у меня не хватало духу кому-нибудь об этом сказать, даже жене. Столько мы положили трудов, чтобы воспитать мальчишку, столько тяжелого пережили вместе, и теперь я просто не знаю, как нам расстаться с ним.
Все это была истинная правда, и если Можандр был достоин жалости, то можно было пожалеть и бедного Франсуа.
Одинаково сочувствуя им обоим, кюре обливался потом и мысленно испрашивал у бога помощи.
Забыв, что Луво пришел к нему за советом, он сказал сдавленным голосом:
— Послушайте, Франсуа: если бы вы были на моем месте, что бы вы посоветовали?
Судовщик опустил голову.
— Видно, придется отдать Виктора, господин кюре. Я почувствовал это в тот день, когда к нам неожиданно явился Можандр. У меня сердце разрывалось, когда я увидел его, такого дряхлого, такого печального, такого убитого. Мне стало так стыдно, словно у меня в кармане лежали его деньги, краденые деньги. Я не в силах был дольше хранить мою тайну и пришел к вам, чтобы все рассказать.
. — И прекрасно сделали, Луво, — сказал кюре, придя в восторг от того, что судовщик сам подсказал ему решение. — Никогда не поздно исправить ошибку. Я пойду вместе с вами к Можандру. Вы во всем ему признаетесь.
— Завтра, господин кюре!
— Нет, Франсуа, немедленно.
Видя, как мучается бедняга, как нервно мнет он в руках фуражку, кюре продолжал мягко настаивать:
— Пожалуйста, Луво, прошу вас — немедленно, раз мы оба пришли к такому решению!
V. ЧЕСТОЛЮБИВЫЕ МЕЧТЫ МОЖАНДРА
Сын!
У Можандра есть сын!
Он не сводит с него глаз, сидя против него на скамейке вагона, который с грохотом уносит их в Невер.
Это настоящее похищение.
Старик увез сына, даже не поблагодарив как следует, точно бродяга, которому в лотерее достался главный выигрыш, и он спешит скрыться.
Старик решил сразу оторвать ребенка от всех его старых привязанностей. Он жаден теперь в самой своей нежности, как прежде был жаден на золото.
Ничего не давать никому! Ни с кем не делиться!
Его сокровище — для него одного, и никто пусть на него не глазеет.
В ушах у Можандра шум, подобный шуму поезда.
Голова его пышет, как паровоз.
А мечты несутся быстрее всяких паровозов и всяких поездов, перескакивая через дни, месяцы, годы.
В его мечтах Виктору двадцать лет, и на нем темно — зеленый мундир с серебряными пуговицами.
Студент Лесного института!
У студента Можандра как будто бы даже шпага на боку и треуголка, сдвинутая на ухо, как у студента-политехника, — все институты и все мундиры смешались в грезах Можандра.
Да и не все ли равно!
Можандр не скупится ни на галуны, ни на позолоту.
Ведь денег хватит, чтобы заплатить за все это… И Виктор будет «образованным господином», раззолоченным с ног до головы.
Мужчины будут снимать перед ним шляпы.
Самые красивые женщины будут от него без ума.
А где-нибудь в уголке будет сидеть старик с мозолистыми руками и с гордостью говорить:
«Вот мой сын!»
«Ну как дела, сынок?»
«Сынок» тоже грезит, надвинув на глаза берет, в ожидании золоченой треуголки.
Ему бы не хотелось, чтобы отец заметил, как он плачет.
Разлука произошла так неожиданно!
Клара поцеловала его, — ее поцелуй и сейчас еще горит у него на щеке.
Папаша Луво отвернулся.
Мамаша Луво побледнела.
А Мимиль, чтобы его утешить, принес ему свою миску с супом.
Все! Даже Мимиль!
Как-то они будут жить без него?
Как-то он будет жить без них?
Будущий студент Лесного института настолько взволнован, что всякий раз, когда отец к нему обращается, отвечает:
— Да, господин Можандр.
Далеко еще не все напасти кончились для маленького судовщика с «Прекрасной нивернезки».
Сделаться «образованным господином» стоит не только денег, но и больших жертв и огорчений.
И Виктора охватывают смутные предчувствия, а скорый поезд, свистя, проносится по мостам над пригородами Невера.
Виктору кажется, что он уже видел когда-то, в далеком, печальном прошлом, и эти тесные улицы и эти узкие тюремные окна, откуда свешиваются жалкие лохмотья.
Ознакомительная версия.
