A priori[8] возникают три вопроса:
1. Что такое Слава?
2. Можно ли установить между машиною (физическим средством) и Славою (интеллектуальною целью) нечто общее, образующее их единство?
3. Что представляет собою это единство?
Рассудим.
1. Что такое Слава?
Если вы обратитесь с таким вопросом к какому-нибудь шутнику, паясничающему на страницах газеты и искушенному в высмеивании самых священных устоев, он, несомненно, ответит нечто вроде следующего:
— Машина Славы, говорите вы?.. Так ведь существует же паровая машина. А Слава сама по себе ведь не что иное, как легкий пар… Как… своего рода дым… как…
Вы, разумеется, сразу же отвернетесь от этого жалкого фигляра, который не может сказать ничего вразумительного, а говорит только потому, что язык без костей.
Если обратитесь к поэту, то из его благородной глотки вылетит приблизительно следующее:
— Слава есть ореол имени в памяти людей. Чтобы постигнуть природу литературной Славы, надо привести пример.
Так, вообразим себе, что в зале собралось двести слушателей. Если вы произнесете в их присутствии имя СКРИБА (возьмем хотя бы его для примера), то электрическое воздействие этого имени непременно вызовет многочисленные восклицания, вроде следующих (ибо теперь каждый имеет представление о своем СКРИБЕ):
— Сложный ум! Пленительный талант!.. Плодовитый драматург!.. Да, как же, автор «Чести и денег»?.. Он смешил еще наших отцов!
— СКРИБ?.. Черт побери! Что и говорить!..
— Еще бы! Как умеет вставить куплет! Глубок, хоть на первый взгляд и забавник!.. Да, он вызывал на размышления! Заправский писатель, слов нет! Великий человек, человек на вес золота.[9]
— А как знал все секреты театра! — и т. д.
Хорошо.
Если вы затем произнесете имя одного из его собратьев, имя МИЛТОНА, например, то можно рассчитывать, что, во-первых, из двухсот присутствующих сто девяносто восемь никогда не листали и даже не заглядывали в книги этого писателя, а во-вторых, одному Великому Зодчему Вселенной может быть ведомо, каким образом оставшиеся двое воображают, будто читали его, когда, по нашим сведениям, на всем земном шаре не бывает и ста человек в столетие (да и то вопрос!), которые могут вообще что-либо читать, даже этикетки на баночках с горчицей.
Тем не менее при имени МИЛТОНА у слушателей сразу же возникает представление о сочинениях ДАЛЕКО НЕ ТАКИХ занимательных, с положительной точки зрения, как произведения СКРИБА. Но эта безотчетная осторожность все же не помешает тому, что, отдавая практически предпочтение СКРИБУ, мысль о сравнении МИЛТОНА с ним покажется (инстинктивно и наперекор всему) равносильной мысли о сравнении скипетра с парою туфель — как бы ни был беден МИЛТОН и сколько бы ни заработал СКРИБ, как долго ни пребывал бы в безвестности МИЛТОН и как бы всемирно знаменит ни был СКРИБ. Короче говоря, впечатление от стихов МИЛТОНА, даже незнакомых, слито с именем их автора, и в данном случае отношение слушателей к ним будет таково, словно они их читали. И правда, поскольку Литература в собственном смысле слова не существует, так же как не существует чистое Пространство, то от великого поэта в памяти остается скорее Впечатление величия, которое он произвел своими произведениями и посредством их, чем сами произведения, и впечатление это, под покровом человеческой речи, передается даже в самых пошлых переводах. Когда это явление бывает окончательно признано в отношении какого-нибудь сочинения, то итогом этого признания и является CЛABA!
Вот, вкратце, что ответит наш поэт; мы можем заранее утверждать это, и пусть нам поверит даже третье сословие, ибо мы осведомились у людей, причастных к Поэзии.
Ну, а что касается нас самих, то мы в заключение ответим на это, что вся эта болтовня, в которой сквозит чудовищное тщеславие, столь же пустозвонна, как тот вид Славы, которую она превозносит. Впечатление? Что это такое? Неужели мы обманываемся?.. Нам надо самим, непредвзято и искренно, разобраться в том, что такое Слава! Мы хотим произвести добросовестный опыт над Славой! Такой Славы, о какой вы сейчас говорили, ни один почтенный и действительно серьезный человек не захочет добиваться, не захочет даже терпеть ее, даже за определенное вознаграждение. Так мы по крайней мере надеемся, имея в виду современное общество.
Мы живем в век прогресса, когда, выражаясь словами одного поэта (великого Буало), кошку называют КОШКОЙ.
В соответствии с этим и основываясь на опыте новейшего Театра, мы считаем, что Слава выражается в знаках и проявлениях, ощутимых для всех! А вовсе не в пустозвонных речах, произносимых более или менее торжественно. Мы из числа тех, кто не забывает, что пустая бочка всегда резонирует лучше полной.
Короче говоря, мы констатируем и утверждаем, что чем сильнее драматическое произведение встряхивает вялую публику, внушает восторг, вызывает рукоплескания и возбуждает толки, тем больше его венчают лаврами и миртами, чем больше оно исторгает слез и взрывов хохота, чем сильнее, так сказать, его воздействие на толпу, словом, чем больше произведение ее захватывает, тем больше, значит, заключается в нем обычных признаков шедевра и, следовательно, тем больше оно заслуживает СЛАВЫ. Отрицать это значило бы отрицать очевидность. Надо не пускаться в рассуждения, а основываться на фактах и неоспоримых доводах; мы взываем к совести Публики, которая — слава богу — уже не довольствуется болтовней и восклицаниями. И мы уверены, что в этом вопросе она заодно с нами.
А если так, то возможно ли согласование двух, казалось бы, несовместимых элементов этой, на первый взгляд, неразрешимой проблемы?
Может ли машина как таковая безошибочно привести к какой-либо чисто интеллектуальной цели?
МОЖЕТ!
Человечество (следует признать это) еще до гениального открытия барона придумал нечто похожее, но то был выход из положения грубый и жалкий, то было младенчество искусства, детский лепет — выходом из положения оказалось то, что еще и в наше время на театральном языке называется «Клакой».
В самом деле, Клака — это машина, собранная из людей и, следовательно, доступная усовершенствованию. У всякой славы имеется своя клака, то есть своя теневая сторона, нечто от обмана, от механизма и от небытия (ибо Небытие — начало всего сущего), нечто такое, что можно было бы назвать, в целом, житейской ловкостью, происками, сметкой, рекламой.
Театральная клака не что иное, как одна из ее разновидностей. Когда знаменитый режиссер театра Порт-Сен-Мартен сказал в день премьеры встревоженному директору: «Пока в зрительном зале останется хоть один прохвост с купленным билетом, я ни за что не отвечаю», — он тем самым выказал отличное понимание того, как стряпается Слава! Это поистине бессмертные слова! Оми поражают, как луч света.
О чудо… На Клаку-то, именно па нее, говорим мы, а не на что другое, и бросил Боттом свой орлиный взгляд. Ибо подлинно великий человек не пренебрегает ничем, он использует все, отбрасывая лишь ненужное.
Да, барон если не возродил, так обновил ее, и кончится тем, что нам придется, выражаясь газетным языком, ее санкционировать.
Кому дано было — особенно среди широкой публики — проникнуть в тайны, в бесконечные уловки, в бездны изобретательности этого Протея, этой гидры, этого Бриарея, именуемого КЛАКОЙ?
Найдутся люди, которые, самонадеянно улыбнувшись, почтут нужным возразить нам, что, во-первых, Клака претит писателям, во- вторых, что она надоела Публике, в-третьих, что она выходит из употребления. В таком случае мы немедленно и очень просто докажем им, что, говоря такие вещи, они упускают случай помолчать, который им, быть может, уже никогда больше не представится.
1. Клака претит писателю?.. Прежде всего, где они видели такого человека? Как будто любой сочинитель в день премьеры не тщится пополнить Клаку своими друзьями, наказывая им «позаботиться об успехе». На что друзья, весьма гордые таким соучастием, неизменно отвечают, подмигнув и растопырив свои славные честные могучие руки: «Положитесь на наши колотушки».
2. Клака надоела Публике?.. Да, надоела, как и многое другое, что она тем не менее терпит! Не обречена ли Публика вечно тяготиться всем, в том числе и самой собою? Доказательством тому служит прежде всего ее присутствие в театре. Ведь она, горемычная, приходит сюда в надежде хоть немного развлечься. И в надежде уйти от себя самой! Следовательно, говорить так значит, в сущности, ничего не сказать. А что Клаке до того, что она надоела Публике? Публика терпит ее, содержит ее и вполне убеждена, что Клака необходима — «во всяком случае, для актеров». Дальше.
