2. Клака надоела Публике?.. Да, надоела, как и многое другое, что она тем не менее терпит! Не обречена ли Публика вечно тяготиться всем, в том числе и самой собою? Доказательством тому служит прежде всего ее присутствие в театре. Ведь она, горемычная, приходит сюда в надежде хоть немного развлечься. И в надежде уйти от себя самой! Следовательно, говорить так значит, в сущности, ничего не сказать. А что Клаке до того, что она надоела Публике? Публика терпит ее, содержит ее и вполне убеждена, что Клака необходима — «во всяком случае, для актеров». Дальше.
3. Клака вышла из употребления? Зададим простой вопрос: когда же она процветала пышнее, чем теперь? Требуется вызвать смех? В местах, притязающих на остроумие, но дающих осечку, вдруг слышится в зале звук приглушенного, сдержанного смеха, нечто вроде пьяной икоты, которая производит неотразимо смешное впечатление. И этих звуков порою бывает достаточно, чтобы расхохотался весь зал. Это капля воды, переполняющая сосуд. А так как никому не хочется сознаться ни в том, что он смеялся попусту, ни в том, что кто-то увлек его, то зрители начинают утверждать, что пьеса смешная и что им было очень весело. А больше ничего и не требуется. Цена же тому, кто издал эти звуки, — червонец, а может быть, и того меньше. (Клака.)
Если же одобрительный шепот, на беду вырвавшийся у публики, требуется донести до овации, тут Рим всегда к нашим услугам. На такой случай имеется «уа-уау».
Уа-уау — это «браво», доведенное до пароксизма; это сокращение — следствие энтузиазма, когда от восторга, от исступления перехватывает горло и уже нет возможности полностью произнести итальянское слово «браво», а хватает сил только на гортанные звуки «уа-уау». Начинается это потихоньку, все с того же слова «браво», глухо произносимого двумя-тремя голосами; постепенно звуки растут, переходят в «браво», потом их подхватывает уже вся топочущая ногами публика, и они доходят до конечного «бра-уа-уау»; тут уже почти лай. Это и есть овация. Стоимость три золотых по двадцать франков… (Все та же Клака!)
А может быть, требуется — когда положение уже совсем отчаянное — отвлечь разъяренного быка и заманить его в сторону? В подобных случаях появляется Господин с букетом. А это вот что такое. В то время как молодая героиня изощряется в нудном монологе и сама не своя от мертвой тишины, царящей в зале, из ложи высовывается безукоризненно одетый господин с моноклем и бросает на сцену букет, затем протягивает длинные руки и не спеша громко аплодирует, ничуть не смущаясь тем, что в зале стоит полнейшая тишина и что он заглушает монолог. Проделка эта имеет целью опорочить честь артистки и развлечь публику, всегда падкую на всякую Вольность… И Зрители действительно начинают перемигиваться. Сосед обращается к соседу, делая вид, будто отлично понимает подоплеку происходящего; взоры переходят с поклонника на актрису и с актрисы на поклонника; все упиваются смущением молодой женщины. Затем толпа расходится, несколько утешенная инцидентом, который в известной мере возместил нелепость пьесы. Потом люди снова устремляются в театр в надежде, что происшествие получит дальнейшее развитие. В конечном итоге: полууспех драматурга. Стоимость — франков тридцать, не считая цветов. (И тут опять-таки Клака.)
Если бы нам вздумалось рассмотреть все возможности хорошо организованной Клаки, рассказу не было бы конца. Отметим, однако, для чувствительных драм и для так называемых «пикантных» пьес: Вопли испуганных женщин. Сдержанные рыдания, Настоящие заразительные Слезы, резкие и тотчас же подавленные Смешки зрителя с замедленным восприятием (экю в шесть ливров), Скрип табакерок, к благодатным недрам коих прибегает растроганный зритель, Завывания, Стенания, Бисы, Вызовы, немые Слезы, Угрозы, Вызовы с Завыванием, Знаки одобрения, громогласно высказываемые Мнения, Венки, Принципы, Убеждения, нравственные Устремления, Припадки падучей, Роды, Пощечины, Самоубийства, Шумные споры (Искусство ради Искусства, Форма и Идея) и т. д. и т. д. Довольно! А то зритель в конце концов вообразит, что он, сам того не зная, тоже участник Клаки (что, впрочем, неоспоримая, безусловная истина); но пусть у него на этот счет остается хоть тень сомнения.
Последним словом Искусства является то, что порою сама Клака начинает кричать: «Долой Клаку», потом притворяется, будто и она увлечена; и рукоплещет по окончании пьесы, словно она и в самом деле Публика; и что просто состоялся обмен ролями; тут уж не кто иной, как она начинает умерять чересчур бурные восторги и высказывать некоторые замечания.
Клака, живая статуя, восседающая при полном освещении посреди публики, является официальным признанием, непреложным символом неспособности публики самостоятельно разобраться в ценности того, что она слышит. Короче говоря, Клака по отношению к Театральной Славе то же, что Плакальщицы были по отношению к Скорби.
Теперь можно крикнуть, как волшебник из «Тысячи и одной ночи»: «Кому обменять старые светильники на новые?» Требовалось изобрести такую машину, которая была бы по отношению к Клаке тем же, чем железная дорога является но отношению к дилижансу, и которая предохранила бы Театральную Славу от изменчивости и случайностей, порою угрожающих ей. Надо было прежде всего заменить несовершенные, случайные, зыбкие стороны чисто человеческой Клаки и улучшить их на основе абсолютной точности чистого Механизма; далее — и это было самое трудное, — надо было обнаружить (по-видимому, пробудить) в ДУШИ публики то чувство, благодаря которому проявления Славы, исходящие из Машины, разделялись бы, одобрялись и утверждались как нравственно ценные не чем иным, как Духом Большинства. Это был единственно возможный выход из положения.
Наконец, еще один шаг, казавшийся совершенно невозможным. Но барон Bottom не испугался этого слова (которое следовало бы раз навсегда исключить из словаря), и отныне, даже если у актера память коротка, как у сороки, даже если автор — олицетворенная Тупость, а зритель глух, как тетерев, Машина все равно создаст подлинный триумф!
Собственно говоря, зрительный зал и представляет собою эту Машину. Он приспособлен к ней. Он составляет ее основную часть. Машина проявляется в нем. Таким образом, всякое произведение — драматургическое или какое-либо иное, — попадая в зал, сразу же становится шедевром. Значение, такого зала сильно отличается от нынешних театральных помещений. Великий инженер уже берет подряды, принимает на себя все переоборудование и предлагает авторам скидку в размере десяти процентов суммы, выплачиваемой обыкновенной Клаке. (В Нью-Йорке, Барселоне и Вене уже взяты патенты и учреждены товарищества на вере.)
Стоимость Машины и ее приспособления к залу средних размеров не так уж велика; существенны лишь первичные расходы, содержание же хорошо налаженного аппарата обходится недорого. Механические детали, и пользование Машиной весьма просты, как все, что действительно прекрасно. Тут сказывается простота гения. Кажется, будто это сон. Не решаешься вникнуть в такое чудо. Покусываешь себе палец и кокетливо опускаешь взор. Розовых, позолоченных амурчиков, склоняющихся с балконов, кариатид на авансцене и т. п. теперь куда больше — они виднеются повсюду. Именно в их ротики, служащие отныне отверстиями для фонографов, вставлены свистульки, которые при помощи электричества издают то уа-уау, то крики: «Вон отсюда, мерзавцы!», то Смех, Рыдания, Бис, Споры, Критические замечания, Скрип табакерок и т. п., а также в УСОВЕРШЕНСТВОВАННОМ ВИДЕ все звуки, издаваемые толпой. По утверждению Боттома, особенно обеспечена безупречность передачи Критических замечаний.
Так Машина незаметно становится все сложнее и сложнее, и замысел ее углубляется; трубки для осветительного газа чередуются с другими, подающими газы слезоточивый и веселящий. Места на балконах оборудованы особыми механизмами, представляющими собою невидимые металлические кулаки, которыми в случае надобности можно будить зрителей; кроме того, они снабжены букетами и венками. Особые приспособления внезапно засыпают сцену миртами и лаврами с именем Автора, написанным золотыми буквами. Под каждым сиденьем, будь то кресло в партере пли на балконе (отныне они привинчены к полу), сложено (так сказать, после употребления) по паре прекрасных рук, которые изящно выточены из дуба по рисунку Дебаролля и для полной иллюзии покрыты опойковыми перчатками. Излишне разъяснять здесь, для чего они предназначаются. Руки тщательнейшим образом изготовлены по самым знаменитым образцам, дабы качество рукоплесканий было самое отменное. С этой целью в лучших руководствах по хиромантии были отобраны в качестве моделей, достойных воспроизведения, руки Наполеона, Марии Луизы, госпожи де Севинье, Шекспира, дю Террайя, Гете, Шаплена и Данте.
