— Я писал вам о признании, которое мне, быть может, и не следовало бы делать, — сказал он наконец Елене.
Сильно побледнев, с трудом, прерывающимся от волнения голосом он продолжал:
— Быть может, это убьет в вас чувства, надежды на которые заполняют всю мою жизнь. Вы думаете, что я только бедняк, но это еще не все: я разбойник и сын разбойника.
При этих словах Елена, дочь богача, разделявшая все предрассудки своей касты, едва не лишилась чувств; ей казалось, что она сейчас упадет, но тут же у нее мелькнула мысль: «Это огорчит бедного Джулио: он подумает, что я его презираю». Джулио был у ее ног. Чтобы не упасть, она оперлась на него и мгновение спустя упала в его объятия, словно потеряв сознание. Как видит читатель, в XVI веке в любовных историях ценили точность. Объясняется это тем, что эти истории обращались не к уму, а к воображению читателя, всей душой разделявшего чувства героев. В обеих рукописях, по которым мы воспроизводим этот рассказ, и особенно в той из них, где имеются обороты, свойственные флорентийскому диалекту, приводится подробное описание всех свиданий, которые последовали за этим. Пред лицом опасности, которой оба они подвергались, в молодой девушке умолкал голос совести, а опасность бывала очень велика, и она только воспламеняла эти сердца, для которых всякое ощущение, связанное с их любовью, казалось счастьем. Несколько раз их чуть было не застигли отец и Фабио. Они были в ярости, считая, что над ними издеваются; по слухам, доходившим до них, Джулио был любовником Елены, а между тем они не могли в этом убедиться. Фабио, молодой человек пылкого нрава, гордившийся своим происхождением, несколько раз предлагал отцу убить Джулио.
— Пока мы не покончим с ним, жизни моей сестры будет угрожать величайшая опасность. Можно ли быть уверенным, что в один прекрасный день наша честь не заставит нас обагрить руки в крови этой упрямицы? Она дошла до такой степени дерзости, что уже не отрицает своей любви; вы видели, что на ваши упреки она ответила угрюмым молчанием; так вот, это молчание — смертный приговор для Джулио Бранчифорте.
— Вспомни, кто был его отец, — отвечал синьор де Кампиреали. — Нам, конечно, нетрудно уехать в Рим на полгода, в течение которых Бранчифорте исчезнет. Но кто поручится, что у его отца, который, несмотря на все свои преступления, был храбр и великодушен до такой степени, что, обогатив многих из своих солдат, сам остался бедняком, — кто поручится, что у него не осталось друзей в войсках герцога Монте-Мариано или в отряде Колонны, которые часто располагаются лагерем в Фаджольском лесу, на расстоянии полулье от нас? В таком случае все мы будем убиты без пощады — ты, я и с нами, быть может, твоя несчастная мать.
Эти часто повторяющиеся разговоры между отцом и сыном не оставались тайной для Виттории Караффа, матери Елены, и приводили ее в отчаяние. В результате этих совещаний между Фабио и его отцом было решено, что честь не позволяет им более сносить распространяемые о них в Альбано толки. Так как из соображений осторожности нельзя было убить молодого Бранчифорте, который с каждым днем становился все смелее и, одетый теперь в роскошную одежду, простирал свою дерзость до того, что в общественных местах заговаривал с Фабио или с самим синьором де Кампиреали, то оставалось принять одно из двух решений или, пожалуй, оба вместе: нужно было всю семью перевезти в Рим, а Елену поместить в монастырь Визитационе в Кастро, где она должна была оставаться, пока ей не подыщут подходящего жениха.
Елена никогда не говорила с матерью о своей любви; мать и дочь питали нежную привязанность друг к другу, они постоянно бывали вместе, и, однако, между ними не было сказано ни одного слова на тему, почти одинаково волновавшую их обеих. В первый раз они заговорили о деле, которое едва ли не целиком занимало все их мысли, когда мать рассказала дочери о предполагаемом переезде семьи в Рим и о том, что Елену собираются снова отправить на несколько лет в монастырь Кастро.
Этот разговор был явной неосторожностью со стороны Виттории Караффа, и он может быть объяснен только безумной любовью, которую она питала к дочери. Елена, охваченная страстью, решила доказать своему возлюбленному, что она не стыдится его бедности и безгранично верит в его благородство. «Кто мог бы подумать, — восклицает флорентийский автор, — что после стольких смелых свиданий, связанных со смертельной опасностью, происходивших в саду и даже один или два раза в комнате Елены, она оставалась невинной! Сильная своей чистотой, она предложила своему возлюбленному выйти около полуночи из палаццо через сад и провести остаток ночи в его домике, построенном на развалинах Альбы, в четверти лье от палаццо. Они переоделись монахами-францисканцами. Елена обладала стройной фигурой и в сутане походила на молодого послушника лет двадцати. Благодаря удивительной случайности, свидетельствующей о промысле божьем, на узкой, проложенной в скале тропинке, которая и сейчас проходит мимо стены монастыря капуцинов, Джулио и его возлюбленная встретились с синьором де Кампиреали и Фабио, которые в сопровождении четырех хорошо вооруженных слуг и пажа, несшего зажженный факел, возвращались из Кастель-Гандольфо, местечка, расположенного на берегу озера, неподалеку от этих мест. Чтобы пропустить монахов, оба Кампиреали и их слуги стали по обе стороны дороги, пробитой в скале и имевшей в ширину не более восьми футов. Насколько лучше было бы для Елены, если бы ее узнали в эту минуту! Она была бы убита выстрелом из пистолета отцом или братом, и ее страдания длились бы лишь одно мгновение. Но небо судило иначе (superis aliter visum).
Передают еще одно обстоятельство этой удивительной встречи, о которой рассказывала синьора Кампиреали, достигшая глубокой старости, некоторым из своих почтенных знакомых, таким же глубоким старикам, как и она. Я сам это слышал, когда, подстрекаемый своим ненасытным любопытством, расспрашивал их об этом эпизоде, как и о многих других.
Фабио де Кампиреали, юноша горячий и высокомерный, заметив, что старший из монахов, проходя мимо них, не поклонился ни отцу, ни ему, воскликнул:
— Какая спесь у этого проходимца-монаха! Бог знает, зачем он и его спутник находятся вне стен монастыря в этот неурочный час! Не знаю, что удерживает меня от того, чтобы приподнять их капюшоны и посмотреть на их физиономии.
При этих словах Джулио под своей монашеской одеждой схватился за кинжал и стал между Фабио и Еленой. В этот момент он находился на расстоянии не более одного фута от Фабио. Но небо судило иначе и чудом успокоило ярость обоих молодых людей, которым в ближайшем будущем предстояло встретиться на поединке.
Впоследствии, на процессе Елены де Кампиреали, эта прогулка приводилась как доказательство порочности молодой девушки. В действительности же это было безумством молодого сердца, горевшего страстной любовью, но сердце это было чисто.
В это же время случилось так, что Орсини, исконные враги князей Колонна, всемогущие тогда в деревнях, расположенных вокруг Рима, заставили правительственный суд приговорить к смерти зажиточного крестьянина из Петреллы по имени Бальдассаре Бандини. Было бы слишком долго перечислять все то, в чем обвинялся Бандини: большинство его проступков в наше время считалось бы преступлениями, но в 1559 году их нельзя было судить так строго. Бандини находился в заключении в замке, принадлежавшем Орсини, в горах около Вальмонтоне, в шести лье от Альбано. Он обратился в Рим с жалобой на вынесенный ему смертный приговор; в ответ на нее вскоре по большой дороге ночью прошел со ста пятьюдесятью сбирами посланный из Рима barigello[6]; он имел приказание перевести Бандини в тюрьму Гординона в Риме. Бандини, как мы уже сказали, был уроженцем Петреллы, крепости, принадлежавшей князю Колонне; жена Бандини открыто обратилась к Фабрицио Колонне, находившемуся тогда в Петрелле, с просьбой заступиться за мужа.
— Неужели вы оставите без защиты вашего верного слугу?
Колонна ответил:
— Я поступил бы против божьей воли, если бы не оказал должного уважения решению суда папы, моего повелителя!
Однако солдатам сейчас же были отданы нужные распоряжения, и все приверженцы Фабрицио Колонны получили от него приказ быть наготове. Местом сбора были указаны окрестности Вальмонтоне, маленького городка, приютившегося на вершине невысокого холма и защищенного пропастью глубиной от шестидесяти до восьмидесяти футов. Из этого городка, принадлежавшего папе, должны были перевезти заключенного приверженцы Орсини и сбиры правительства. Самыми горячими сторонниками правительственной власти считались синьор де Кампиреали и его сын Фабио, дальние родственники Орсини; наоборот, Джулио Бранчифорте и его отец были всегда приверженцами князя Колонны.
Когда партии Колонны неудобно было выступать открыто, она прибегала к очень простому приему: большинство богатых римских крестьян тогда, как и теперь, принадлежало к разным братствам кающихся. Кающиеся появлялись публично, только прикрыв лицо холщовым мешком, в котором были прорезаны отверстия для глаз. Когда Колонна хотел хранить в тайне какую-нибудь экспедицию, он предупреждал своих сторонников, чтобы те явились в одеянии кающихся.
