в бешенстве скривившись и страстно желая, чтобы Уолли Мейсон куда-нибудь делся. Только Уолли этот из тех, горько подумал он, кто всегда остается до конца.
— Конечно, шанс у постановки есть, — снисходительно буркнул он. — У любого спектакля есть шанс! Но не знаю, не знаю…
Отис Пилкингтон меньше всего интересовался шансами «Американской розы». Он пришел с просьбой, очень надеясь получить отказ и уйти. Ему пришло в голову, что если просьбу заменить требованием, то, возможно, и удастся сэкономить тысячу-другую долларов.
— Мне нужна сцена завтра после спектакля! — резко бросил он. — Хочу устроить ужин для всей труппы.
К его изумлению, Гобл немедленно согласился.
— Конечно, конечно! — с готовностью воскликнул он и, взяв Пилкингтона под локоть, увлек в глубь сцены. — А теперь послушайте, — доверительно шепнул он, — хочется мне с вами потолковать. Строго между нами, я считаю, что этот фарс не продержится в Нью-Йорке и месяца. Что-то с ним сильно не так…
К изумлению продюсера, Пилкингтон поспешил горячо согласиться:
— Вот именно! Зато, если бы пьеса осталась в своем изначальном виде…
— Ну, теперь уж поздно горевать, — вздохнул Гобл. Удача сама шла в руки. Как он мог забыть — Пилкингтон же автор! — Сделаем веселую мину при плохой игре… но не хотелось бы, чтобы такой славный малый, как вы, ходил и всем рассказывал, как я его подставил. Так вот, я хочу уберечь вас от лишних убытков, а потому готов, хоть это и не в интересах моего бизнеса, выкупить вашу долю в постановке, и точка! В конце концов, может, мне удастся выжать из нее какой-то навар хотя бы в провинции… вряд ли, конечно, но хиленькие шансы имеются, и я готов рискнуть. Наверное, сам себя граблю, но если захотите уступить права, дам пятнадцать тысяч.
— Тогда, пожалуй, и я поучаствую! — послышался из-за плеча ненавистный хохоток Мейсона. — Предлагаю за долю в акциях три доллара наличными, а в придачу подброшу еще новые подтяжки и часы «Ингерсолл». Идет?
Гобл бросил на него злобный взгляд.
— Тебя-то кто просил влезать?
— Совесть! Старая добрая совесть. Не могу я спокойно смотреть на избиение младенцев! Почему бы тебе не подождать, пока он умрет? Тогда и сдирай с бедняги шкуру. — Уолли повернулся к Отису. — Ты разве сам не видишь, что наш мюзикл — самый громкий хит за последние годы? Думаешь, этот Джесси Джеймс с большой дороги предложил бы тебе хоть цент, не будь уверен, что сделает на «Розе» состояние? Да ты представляешь…
— Для меня несущественно, — высокомерно перебил Отис, — сколько предлагает мистер Гобл. Я уже продал свою долю.
— Что?! — завопил продюсер.
— Когда?! — подхватил Мейсон.
— Еще во время гастрольного тура. Не знаю даже, кому — он покупал через юриста-посредника.
Тишину, наступившую за этим откровением, прервал новый голос:
— Мистер Гобл, я хотела бы поговорить с вами! — К беседе незаметно присоединилась Джилл.
Гобл сердито обернулся, и она спокойно встретила его взгляд.
— Я занят! — рявкнул он. — Приходите завтра!
— Я бы предпочла сегодня.
— Она бы предпочла! — Он вскинул руки, словно призывая небеса в свидетели земных мучений праведника.
— Я насчет вот этого. — Джилл протянула письмо на бланке со штампом театра. — Нашла в почтовом ящике, когда выходила из дому.
— И что это?
— Похоже, меня увольняют.
— Правильно, — буркнул Гобл, — так и есть.
Уолли издал удивленное восклицание.
— Ты хочешь сказать?.. — начал он.
— Вот именно! — ощерился продюсер. Наконец-то победа за ним! — Я согласился, чтобы она сыграла на премьере в Нью-Йорке, и не обманул. А теперь пусть убирается! Она мне не нужна, и я не оставил бы ее в труппе даже с приплатой. Она мешает работать, баламутит актеров, ей здесь не место!
— Я бы предпочла остаться, — сказала Джилл.
— Ах, вы бы предпочли! — яростно выплюнул Гобл. — А при чем тут ваши предпочтения?
— Видите ли, я забыла вам сообщить… Теперь шоу принадлежит мне.
3
У Гобла отвисла челюсть. Он снова взметнул руки, да так и застыл наподобие семафора. Сегодня вечером удары обрушивались на него один за другим, и этот был худшим из всех.
— Шоу — что? — выдавил он.
— Шоу принадлежит мне, — повторила Джилл. — Разумеется, это дает мне право делать в нем то, что я предпочитаю.
Воцарилась тишина. Гобл сглотнул пару раз, приводя в порядок голосовые связки. Уолли с Пилкингтоном молча таращились. В глубине сцены припозднившийся рабочий, собираясь домой, неумело насвистывал припев популярной песенки.
— Что значит, принадлежит? — прохрипел наконец Гобл.
— Я его купила.
— Купили?
— Выкупила через юриста долю мистера Пилкингтона за десять тысяч долларов.
— Десять тысяч! А где это вы столько раздобыли? — На Гобла вдруг снизошло озарение. Все стало ясно. — Проклятье! — завопил он. — Я мог бы догадаться, что за вами стоит мужчина! Вы ни за что не вели бы себя так нахально, не оплачивай какой-нибудь тип ваши счета! Вот же…
Гобл осекся, но не потому, что не хотел продолжать, — тему он затронул лишь краешком, — а потому что Уолли Мейсон резко ткнул его локтем в область возле третьей пуговицы жилета, начисто выбив дыхание.
— А ну, тихо! — с угрозой произнес Уолли и повернулся к девушке. — Джилл, вы не могли бы сказать мне, каким образом достали десять тысяч долларов?
— Конечно, скажу. Их прислал мне дядя Крис. Помните, в Рочестере вы передали мне письмо от него? В конверте был чек.
— Ваш дядя? Но у него же нет денег!
— Должно быть, раздобыл где-то.
— Как это он умудрился?
Внезапно голос вернулся и к Пилкингтону, и тот пронзительно то ли фыркнул, то ли всхлипнул. Узнав, что права на пьесу выкупила Джилл, он некоторое время пребывал в ступоре, но наконец опомнился, и его разум заработал с завидной скоростью. Слушая беседу, он напряженно соображал, и теперь ему открылось все.
— Это мошенничество! — пронзительно завопил он. — Заведомое мошенничество! — Очки в черепаховой оправе метали искры. — Меня одурачили! Оболванили! Ограбили!
Джилл широко раскрыла глаза.
— О чем вы говорите?
— Вы прекрасно знаете, о чем!
— Понятия не имею! Вы же сами хотели продать свою долю.
— Я не про это! Вы знаете, про что я! Меня ограбили!
Мейсон перехватил его руку, которая в отчаянии взметнулась вверх, почти как у Гобла совсем недавно. Тот пока восстанавливал дыхание, прислонившись к асбестовому занавесу.
— Не дури, подумай сам! Ты отлично знаешь, что мисс Маринер не стала бы мошенничать.
— Ну, может, мисс Маринер и не участвовала, — признал Отис, — но этот ее дядюшка надул меня на десять тысяч! Старый проныра с гладкими речами!
— Не смейте так говорить про дядю Криса! — сверкая глазами, воскликнула Джилл. — Объясните лучше, в чем дело!
— Давай-ка, Отис,
