Лиззи Хэксем тоже захотелось уйти подальше от субботнею шума и веселья на кривой деревенской улочке и побродить одной у реки, пока не высохнут слезы и можно будет вернуться домой, не отвечая на вопросы, почему она такая бледная и грустная. Вечерняя тишина и безмятежность этих мест целебным бальзамом проливались ей в сердце, не пробуждая в нем ни упреков, ни горьких помыслов. На душе у нее стало спокойнее. И она тоже повернула в обратный путь, и тут до ее слуха донеслись странные звуки.
Вздрогнув, она замерла на месте и прислушалась — точно бьют кого-то. Сердце у нее сжалось от страха — звуки ударов жестоко и грубо нарушали ночною тишину. И пока она стояла, не зная, что делать, все смолкло. Потом послышался чей-то слабый стон и всплеск воды.
Былой опыт, былая смелость мгновенно вдохновили ее. Зная, что тут никто не откликнется, она не стала звать на помощь и кинулась туда, откуда донесся стон и всплеск.
«Это где-то между мною и мостом», — подумала она, но первое впечатление было обманчиво, так как в ночном безмолвии звуки далеко разносились по воде.
Наконец, почти у самого моста, она выбежала на зеленую лужайку, где в истоптанной, помятой траве валялись обломки весла и клочья одежды. Нагнувшись, она увидела кровь. Проследив взглядом, куда вели эти капли и пятна, она увидела, что вода у самого берега тоже окрашена красным. Проследив взглядом дальше, она увидела залитое кровью лицо, обращенное к месяцу и уносимое течением вниз по реке.
Хвала тебе, милосердное небо, за те, прежние годы! И сделай так, всемогущий, чтобы твоя дивная сила обратила их к добру! Кто бы это ни был — мужчина или женщина, помоги мне, создатель, вырвать погибающего у смерти моими слабыми руками и вернуть это плывущее над водой лицо тому, кому оно дорого!
Безмолвная мольба ни на единый миг не задержала Лиззи. Все это пронеслось у нее в мозгу, когда она бежала к мосткам под ивой, где к сваям, торчащим из воды, была привязана лодка, — бежала что есть сил и все же не теряя самообладания, так как только самообладание и могло помочь ей сейчас.
Уверенное, привычное движение руки, уверенный, привычный шаг, сразу найденное равновесие, и вот она уже в лодке. Острый наметанный глаз даже в густой тьме выискал за перекладиной у кирпичной садовой ограды два весла. Еще секунда, узел развязан, веревка брошена на скамью, лодка стрелой выносится на свет месяца, и вот она уже гребет вниз по течению так, как вряд ли приходилось грести по английским рекам другой женщине.
Не сбавляя скорости, она смотрела через плечо в поисках окровавленного лица, всплывшего над водой. Лодка миновала место схватки — вон оно, слева за кормой, справа — конец деревенской улицы, сбегающей с откоса почти в самую реку, — и когда звуки, доносившиеся оттуда, стихли, она стала грести медленнее, всюду, всюду ища плывущее над водой окровавленное лицо.
Потом она пустила лодку по течению и перестала грести, боясь, как бы не обогнать окровавленное лицо, если оно ушло под воду. Непривычный глаз никогда бы не увидел при свете месяца того, что увидела, наконец, она, сделав еще два-три взмаха веслами. Она увидела, как утопающий поднялся на поверхность, бессильно повел руками по воде и, повинуясь инстинкту, лег на спину. И тут его лицо снова мелькнуло перед ней в неярком свете месяца!
Твердо глядя вперед, твердо зная, что надо делать, она продолжала следить за ним, и когда он приблизился, привычным движением вынула весла из уключин и ползком перебралась на корму. В первый раз рука изменила ей, и тело отнесло течением в сторону. Вторая попытка — и окровавленные волосы уже не выскользнули у нее из пальцев.
Человек был без чувств, а может, и мертв; он был изуродован, и на воде вокруг него виднелись темно-красные разводы. Втащить бесчувственное тело в лодку ей было не под силу. Она нагнулась над кормой с веревкой в руках, и тут реку и речные берега огласил душераздирающий крик.
Но, точно одержимая сверхъестественной волей и силой, она крепко привязала тело к корме, опустилась на скамейку и исступленно заработала веслами, правя к мелководью, откуда можно будет подтащить лодку к берегу.
Исступленно, и все же не теряя рассудка: ей было ясно, что если она потеряет власть над собой, тогда все пропало.
Она подвела лодку к отмели, спрыгнула в воду, отвязала веревку, собрав все свои силы — подняла его на руки и опустила на дно лодки. Он был весь изранен, и, оторвав подол у платья, она перебинтовала ему голову, чтобы остановить кровь, прежде чем нести его в гостиницу, ближайшее место, где могут оказать помощь — если жизнь в нем еще теплится. Покончив с этим в мгновение ока, она поцеловала его в обезображенный лоб, вся трепеща, подняла глаза к звездам и благословила его и простила ему, «если было за что прощать». И только тут она подумала о себе, вернее о том, как он сейчас нуждается в ней.
Благодарю тебя, милосердное небо, за выучку прежних лет, за то, что я смогла без минутной задержки спустить лодку на воду и теперь гребу против течения! И помоги мне, господи, сохранить ему жизнь ради той, кто полюбит его, хотя сильнее, чем я, несчастная, любить его никто не сможет!
Она гребла изо всех сил, гребла исступленно и все же не теряя рассудка, и не сводила глаз с того, кто лежал на дне лодки. Она положила его так, чтобы видеть это изуродованное лицо. Родная мать прикрыла бы его — так оно было изуродовано, но ее взгляд ничто не могло отвратить.
Лодка коснулась носом гостиничной лужайки, покато сбегавшей к реке. В окнах гостиницы горел свет, но у дверей никого не было. Она привязала лодку и, снова собрав все свои силы, подняла безжизненное тело на руки и, не передохнув ни минуты, внесла его в гостиницу.
Пока бегали за докторами, она сидела около него, поддерживая ему голову. В былые времена ей приходилось слышать рассказы о том, как у потерявшего сознание поднимают руку и сразу же опускают ее, если человек мертв. Она с ужасом ждала той минуты, когда доктор возьмет эту перебитую, окровавленную руку и не задержит ее в своей.
Пришел первый доктор и, прежде чем приступить к осмотру, спросил:
— Кто принес его сюда?
— Я, сэр, — ответила Лиззи; и все, кто был в комнате, посмотрели на нее.
— Вы, милая? Да вам не только не донести, а и не поднять его!
— В другое время, может, и не донесла бы, сэр, а тут хватило сил.
Доктор поглядел на нее внимательно и с состраданием. А потом, нахмурившись, ощупал пациенту голову и переломанные руки и взял его за кисть.
Неужели он уронит ее?
Доктор, видимо, колебался. Он не задержал руки в своей, а осторожно опустил ее, взял свечу, осмотрел раны на голове еще внимательней, проверил зрачки. Потом поставил свечу на стол и снова взял пациента за руку. В комнату вошел второй доктор, они пошептались о чем-то, и тогда тот, второй, взял пациента за руку. Он тоже не уронил ее, но с минуту подержал в своей и осторожно опустил.
— Позаботьтесь об этой несчастной девушке, — сказал первый доктор. — Она почти в забытьи. Ничего не видит, не слышит… И слава богу! Унесите ее отсюда, не приводя в чувство. Ах, бедняжка, бедняжка! Какое же у нее мужественное сердце! Боюсь только, что она отдала его мертвецу. Помогите ей, чем можно.
Глава VII
Лучше быть Авелем, чем Каином
Над шлюзом Плэшуотерской плотины занималось утро. В небе еще мерцали звезды, а на востоке уже проступал тусклый свет — предвестник того, что ночь уходит. Месяц спрятался, и по обоим берегам реки стлался туман, сквозь который виднелись деревья — вернее, призраки деревьев, и вода — вернее, призрак воды. Призрачными казались и бледные звезды и сама земля, а холодный отсвет на востоке, не озаренный, не согретый потухшим небесным светильником, можно было уподобить невидящему взгляду мертвеца.
Не такое ли сравнение невольно напрашивалось матросу с баржи, который стоял один у ворот шлюза? Во всяком случае, Брэдли Хэдстон смотрел в ту сторону, когда прохладный ветер пронесся над его головой и улетел прочь, успев шепнуть что-то такое, от чего призрачные деревья и вода дрогнули… или ответили угрозой? — ведь чего только не подскажет человеку воображение!
Брэдли подошел к сторожке и толкнул дверь. Она была заперта изнутри.
— Боится он меня, что ли? — пробормотал он, постучавшись.
Плут Райдергуд вмиг проснулся, отодвинул засов на двери и впустил его.
— Что это, Третий Хозяин! Я уж боялся, что вы совсем сгинули. Две ночи пропадали. Ну, думаю, улизнул он от меня! Совсем было решился пропечатать в газетах — мол, разыскиваю человека.
Брэдли так изменился в лице, услышав это, что Райдергуд счел за благо смягчить свой намек лестью.
— Да нет, сударь, на вас это не похоже, — продолжал он, с тупым видом мотая головой. — Этой мыслишкой я только вначале, шутки ради, позабавился. А потом говорю себе: «Он человек честный». Вот так слово в слово и сказал. «У него, говорю, честности на двоих хватит».
