— Нашёл я тебя в пятый раз. Теперь ты уж будешь моя! — кричит королевич.
— До семи ещё далеко! Буду я твоя — за семью горами, за седьмой рекой!
Прогневалась королевна, побежала во дворец, с досады на пол повалилась в светлице… Уж так-то горюет, так и заливается слезами. Вдруг видит: мышка на полу, шмыг — и юркнула в норку. Она и думает: «Ну-ка я стану мышкой… Спрячусь в норку… там он меня не сыщет».
А в ту пору воробей сидел на окошке, услышал он, что шептала королевна, полетел к королевичу, сел ему на плечо и щебечет:
— Панна в мышку обратилась… в маленькой норке укрылась.
Тут обернулся королевич сереньким котиком, сел и стал караулить.
Захотелось мышке поесть, а под столом хлебные крошки лежат, высунула она головку, а котик уж тут как тут.
Испугалась королевна, что он сцапает её да съест, как вдруг слышит слова:
— В шестой раз узнал я тебя… теперь уж ты будешь моя!
— Доля ты моя, доля… несчастливая, горькая… Как мне быть с ним теперь?
На седьмой раз сошлись все сестрицы, все подружки, ведуньи-девицы, судили, рядили, думали вечер и ночь напролёт, стало светать, а они ничего не надумали… Королевна от слез и стыда совсем извелась. Лучше бы она сразу пошла за него, чем шесть раз понапрасну срамиться, а на седьмой в неволю попасть.
Но вот в окошке забрезжило. Как быть, когда солнышко взойдёт?.. Надобно спрятаться! А солнце того и жди — покажется!..
Судили сестрицы, рядили, наконец, обернулась королевна старушкой-побирушкой, вся сморщилась, жёлтая стала и страшная, точнёхонько как я, и пошла побираться по миру. А сама думает: «Теперь-то он меня не узнает…»
Стоит, стоит у дороги, едет король на коне: что за старуха стоит? Велел он подать ей милостыньку и поехал восвояси. Думает панна: «Родной отец не узнал! Ну, я выиграла…»
Едет братец королевны, видит: стоит старая баба.
— А это что за жаба?.. Прогнать её с дороги! Отошла королевна, обрадовалась:
— Родной братец меня не узнал!.. Ну, я выиграла!..
Едет королевич на сивке, подбоченился, песню поёт. Шапочку сдвинул набекрень, развеваются кудри на ветру, Едет, ни о чём не тужит. Видит: старушка стоит побирушка — бросил ей перстень золотой.
Тут королевна со страху, что узнает её королевич, давай лицо платком закрывать, да этим себя и выдала. Глянул королевич, бросился к ней, смотрит ей прямо в глаза… А глаза-то у неё все те же, светятся, будто два солнышка… Подхватил королевич её на руки и усадил на коня.
— И в седьмой раз узнал я тебя, теперь-то ты будешь моя!
Ну, справил король им свадьбу, и я там была, мёд и пиво пила, — закончила сказку Яруха.
— Ну, что? Суженого не минуешь!
Дива, выслушав её, улыбнулась и задумалась.
— А может, — прибавила старуха, — так и с Доманом будет, так же ты от него убегаешь. В расписных-то хоромах лучше, чем тут, на Леднице…
Сказав это словцо, Яруха поспешно встала и пошла прочь. Знала старая: зерно бросишь, иной раз долго пролежит оно в земле, покуда не взойдёт.
В доброй надежде пошла бабка, затянув песню, ворожить пилигримам, заговаривать, лечить и обкуривать, чтоб за это её накормили и напоили.
А Дива все сидела в саду; руки опустила, глазами уставилась в землю и тихонько твердила:
— Суженого не минуешь!
Покоя не давали полянам кашубы и поморяне, которыми предводительствовали подбивавшие их Лешеки. Едва успевали прогнать одних, как нападали другие, и всякий раз проникали все глубже, опустошая край. Никто не знал, где готовится наступление. Вторгались они то с севера, то вдруг с востока, то с правого, то с левого рубежа, откуда их не ждали.
А тем временем старейшины продолжали созывать веча — то возле городища, то по урочищам среди лесов — толковали, спорили и… разъезжались ни с чем. Не могли они выбрать себе князя. Некому было повиноваться, некому и приказывать, вести войска и отражать натиск врага.
Люди собирались — и поспешно разбегались по домам.
Опасность гнала в леса, голод прогонял обратно: потравленные, вытоптанные поля давно запустели.
Все больше становилось таких, что сожалели о Хвостеке. Мышки годились, когда требовалось разрушать: строить они не умели.
Едва расходилось одно вече, так ничего и не достигнув, как уже рассылались вицы на другое. Иной раз стекались толпы народу, но случалось, притащится всего несколько человек. А тем временем на рубежах без удержу буйствовал меч и огонь.
— Созывали старейшин — советуйте! Старики охали и вспоминали, как оно бывало в давно минувшие времена.
— Старики теперь ни к чему, — говорили люди, — молодых надобно созывать.
Собирались молодые, за разговорами о войне и охоте попусту теряли день, а вечером… распевали песенки про девушек.
Когда являлось много Лешеков, уходили прочь Мышки, но если их оказывалось больше, Лешеки уводили своих.
Что делать — никто не знал, однако что-то надо было делать.
Однажды вечером, когда в Хвостековом городище вече снова окончилось пустыми жалобами, вдали показались два незнакомых всадника, но едва они приблизились, многие узнали тех самых чужеземцев, с которыми пировали на постригах у Пяста.
Все как раз собирались поесть и отдохнуть после пререканий и криков, длившихся целый день, и один из Мышков пригласил приезжих принять участие в общей трапезе.
Путники спешились и, подойдя, благословили собравшихся во имя единого бога.
Перед ними поставили лепёшки, мясо, пиво и мёд. Однако к мясу в тот день они не хотели притрагиваться и только отломили по кусочку хлеба, запив его несколькими глотками пива.
Младший гость, заметив, что все сидят мрачные, с угрюмыми лицами, спросил, какова причина смуты, царившей в Полянских общинах, и чем сами они столь сильно удручены.
— Как же нам не печалиться, — отозвался старый Стибор, — если от одного зла мы избавились, а другое нажили. Не хотели мы неволи, а настала смута. Выгнали мы из городища лихое племя, что нас притесняло, а другого не можем выбрать. Страну нашу опустошает враг, а мы не в силах её защитить…
— Поистине, великое зло для вас, ведя войну, не иметь вождя, — сказал младший гость. — Мы объехали много земель — от Дуная до Лабы и Одры, но не видели ни одной, где бы не было князя, короля иль вождя. Саксы и франки напирают на нас со всех сторон, и нам надо обороняться — либо, как бодричи, держать их сторону против своих, либо объединиться со своими против них. Иначе все мы попадём к ним в неволю… Отчего же вы не можете выбрать себе вождя?
— Оттого, — отвечал Стибор, — что вождём хочет быть каждый, и каждый боится, что если им будет другой, вчера ещё равный ему, то завтра же он станет его притеснять.
Младший гость призадумался.
— Если не могут договориться знатные, — сказал он, — ибо завидуют и страшатся друг друга, то почему вам не выбрать из своей же братии человека бедного и малого, но достойного уважения, и его возвеличить?
Все умолкли, поражённые тем, что чужие люди советовали им то же, что гласило прорицание. Многие переглянулись, а Стибор спросил:
— Было ли и вам прорицание, что должно нам выбрать бедного?
— Нет, — ответил младший, — но кто в бедности и смирении был честен, тот, и когда выпадет ему счастье возвеличиться, сумеет быть справедливым…
— А ведь беден и тот, что оказал нам гостеприимство во время постригов сына, — вмешался старший, — однако все вы его почитаете. Почему бы ему не быть вашим князем? Разума у него хватит.
— Пястун!.. — закричали со всех сторон. — Пястун! И, словно вдруг прозрев, все заговорили о нем, хотя среди кметов он был одним из самых бедных.
Близилась ночь, и чужеземцы, распрощавшись со всеми, вскоре уехали, чтобы до темноты найти себе пристанище.
Долго ещё на вече совещались, но уже без криков, а кое-кто, сев на коня, прямо отсюда поехал к Пястуну.
Старик как раз стоял у ворот, встречая возвращавшийся с пастбища табун лошадей, которые при виде хозяина радостно ржали. Он смотрел, как жеребята жались к матерям и как резвились и кусались стригунки. После посещения чужеземцев и падения Попелека в голову ему часто приходили странные и невесёлые мысли.
Подъехав к воротам, кметы — а были то Стибор, Болько и один из Мышков — соскочили с коней и, поздоровавшись с хозяином, вошли во двор.
— Рад гостям, — весело встретил их Пястун, — милости прошу отдохнуть под моим кровом… только вот попотчевать вас мне почти что нечем. В доме у меня пусто… покуда что-нибудь соберут, переломим с вами хоть сухой хлеб… С добрыми ли вестями вы едете, выбран ли господин?
Гости переглянулись и вздохнули.
— Господина нет у нас и поныне, зато воли чересчур много. А тем временем несытые поморские волки разоряют нашу страну, и никак от них не оборонишься. Передохнуть не дают… Да оставшиеся Лешеки наступают все с новыми полчищами… А мы тут попусту теряем время.
Вдруг Болько перебил его:
— Вы и на вече не хотите с нами идти из-за своих пчёл? А ваше мудрое слово большой вес имеет у людей.
