– Если бы сейчас кто-нибудь записал то, что ты говоришь, – задумчиво сказал Мэкхит, – тоже хватило бы двух красок.
– Всякого правдоподобия, – продолжал ухмыляться Браун, – полностью лишает всякого правдоподобия.
Они заговорили о политике.
– Партии, которая полностью и по-настоящему защищала бы мои интересы, в сущности говоря, нет, – пожаловался Мэкхит. – Я не позволю себе назвать наш парламент говорильней, – это было бы неверно, безусловно неверно! В парламенте не только разговаривают, иногда там и дело делают. Там делают всевозможные дела: только человек, безнадежно ослепленный агитацией, станет это отрицать. Весь вопрос, однако, в том, способен ли парламент оказать помощь в действительно серьезном случае. По моему мнению – по мнению серьезного делового человека, – во главе нашего государства стоят не те люди. Все они принадлежат к какой-нибудь партии, а партии все до одной своекорыстны. У них односторонняя точка зрения. Нам нужны люди, стоящие над партиями, подобно нам, деловым людям. Мы продаем наши товары богатым и бедным. Невзирая на личности, мы продаем каждому желающему мешок картошки, проводим ему электричество, красим ему дом. Руководить государством – задача нравственного порядка. Надо добиться того, чтобы предприниматели были хорошими предпринимателями, а служащие – хорошими служащими, короче говоря: богачи – хорошими богачами, а бедняки – хорошими бедняками. Я совершенно уверен, что когда-нибудь у нас будет такое правительство. Я буду стоять за него горой!
Браун вздохнул:
– К сожалению, у нас пока еще нет такой партии. Но что прикажешь мне теперь делать?
– А ты не интересовался, не могло ли что-нибудь произойти во время ремонта?
– Конечно, интересовался все эти дни. С этого я и начал. Но там ничего не произошло.
– Как это может быть? После провала забастовки докеры имели все основания прибегнуть к иным способам борьбы. Я никогда не понимал, как может человек работать в подобных условиях! Право же, это какая-то низшая раса!
– Если они берутся за работу, то уж работают. Если они взялись починить корабль, то уж не думают о том, чтобы его сломать. Это у них, знаешь ли, просто своего рода мозговая лень. Никогда они ничего подобного не сделали бы.
– Но ведь я направил туда моих людей в твое распоряжение, вернее – в распоряжение Пичема. Они появились в доках сразу же после забастовки.
– Ты хочешь сказать, что они…
– Ну разумеется, они охотно подтвердят все, что угодно. Я вызову Були.
– Ты это сделаешь? – спросил несколько утешенный Браун.
– Ясно! – серьезно ответил Мэкхит. – Для тебя я все сделаю. И кстати, я не хочу оказывать на тебя давление, но помни: Пичем как-никак приходится мне тестем. В конце концов, приданое моей жены находится в Национальном депозитном банке. Я его директор. Из-за ожесточенной конкуренции вклады, как мне довелось убедиться, сильно пострадали. Пропал также и вклад Пичема; я с таким же успехом мог бы сказать – мой вклад, принимая во внимание семейные обстоятельства. Но, помимо нас, есть еще множество мелких вкладчиков, и теперь, после гибели «Оптимиста», они поднимут страшный вой, когда узнают о пропаже своих денег. Это может сильно повредить тому патриотическому движению, которое благодаря недавней катастрофе начинает медленно возрождаться. Никакие личные чувства не связывают меня с моим тестем, но, поверь мне, будет гораздо лучше оставить его в покое.
Наполовину убежденный, Браун отправился к себе и допросил еще нескольких корабельных плотников.
Тем не менее он плохо спал ночью, а под утро ему приснился сон.
Он едет по одному из мостов через Темзу. Вдруг он слышит какое-то клокотание: он выходит из экипажа и перегибается через перила. Ничего не видно. Он бежит обратно и с угла набережной пытается разглядеть, что там внизу.
Теперь ему виден и мост: он смотрит на него снизу. У его ног – небольшой клочок земли, мимо которого стремительно проносится река. На мосту реют флаги, черные и национальные. На клочке земли, под унизанным флагами мостом, шевелится какое-то человеческое или человекоподобное месиво; оно быстро расползается, неизвестно, как и откуда; можно подумать, что там, ниже, есть еще какой-то мир; вот уже образовались кучки, они ползут наверх, через свежевыкрашенные перила, на мост, прямо туда, где флаги. Этот клочок земли извергает неисчислимые, неистощимые человеческие массы, им никогда не будет конца. Но ничего! Ведь есть полиция – вон она стоит; она оцепит мост. Вот там стоят танки – они откроют огонь; есть еще войска – они… Но она уже тут, нищета, она строится в ряды, она марширует, в ее рядах нет ни одного просвета, она заливает теперь всю улицу, она заполняет все, как вода, она проникает повсюду, как вода, она лишена всякой материальности. Полиция бросается ей навстречу; взлетают и падают резиновые дубинки. Но что толку? Они бьют сквозь тела: широкими волнами сквозь полицию идет нищета на спящий город – сквозь грохочущие танки, сквозь проволочные заграждения, беззвучно и молча сквозь оглушительное «стой!» полицейских и треск пулеметов – и грязным потоком вливается в дома. Легионы нищих в беззвучном марше, прозрачные и безликие, неудержимые, проникают сквозь стены в казармы, в рестораны, в картинные галереи, в парламент, в здание суда.
Весь остаток ночи этот сон мучил Брауна; он встал и чуть свет поехал на службу. Он терпеть не мог, когда ему снились левые газеты. Тем не менее ему пришло в голову, что панихида отнюдь не станет более пышной и торжественной оттого, что несколько сотен инвалидов войны затеют скандал.
Он выгнал из кабинета уборщицу, уселся, пододвинул лампу с зеленым абажуром и собственноручно написал сообщение для газет.
Господин Пичем тоже стоял за своей конторкой. Пристроив чернильницу, взяв в руки перо, сдвинув шляпу на затылок, скинув пиджак, он простоял за ней всю ночь; время от времени он отрывался от нее и бродил взад и вперед по маленькой комнатке с жарко натопленной железной печкой.
Он трудился над газетной статьей, в которой знакомил общественность с проделками маклера Кокса и некоего видного чиновника из морского ведомства.
Если бы деловые методы КЭТС были разоблачены, против него, Пичема, неминуемо было бы возбуждено судебное преследование; однако нескольких прозрачных намеков на злоупотребления в морском ведомстве было достаточно для того, чтобы интерес правительства к подобного рода судебным преследованиям понизился до минимума. Правда, в этом случае пришлось бы поставить крест на новом, настоящем деле!
Время от времени Пичем отрывался от конторки и заглядывал в мастерские, где кипела работа. Там были свалены в кучу тщательно выполненные плакаты с надписями: «ДЛЯ ЧЕГО НАС ПОСЫЛАЮТ В ЮЖНУЮ АФРИКУ? ЧТОБЫ ЗАРАБОТАТЬ НА ПЕРЕВОЗКЕ?», или: «ЕСЛИ УЖ ВЫ НАС ОТПРАВЛЯЕТЕ В АД, ПОЗАБОТЬТЕСЬ ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ЧТОБЫ МЫ ТУДА ДОБРАЛИСЬ», или: «НЕ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАИ, А УБИЙСТВО ПОГУБИЛО ЛЮДЕЙ С «ОПТИМИСТА». В пять часов утра он еще раз забежал в мастерскую, где утомленные от бессонницы художники, расположившись в коридорах, освещенных керосиновыми лампами, ползали на коленях возле плакатов, и дал им новый текст: «СТРАШНЕЕ, ЧЕМ ТУМАН И НЕПОГОДА, СВИРЕПСТВУЕТ КОРЫСТЬ НАШИХ ДЕЛЬЦОВ». К утру конверт с его «исповедью» лежал на источенном жучком письменном столе Бири, а его люди со сваленными на тачки плакатами разбрелись по всему городу, чтобы начать демонстрацию.
Часом позже в утренней газете он прочел заметку об аресте коммунистов, продырявивших дно «Оптимиста».
Он тотчас же приказал Бири обойти все сборные пункты и отменить демонстрацию. Потом, облегченно вздохнув, сел пить чай.
Значит, господа из полицейского управления все-таки взялись за ум! Сообщение о том, что зараженные социалистической пропагандой докеры привели корабль в негодность, гораздо больше соответствовало волне патриотических чувств, о которой трубили газеты, чем статья о продажности руководителей морского ведомства.
Госпожа Пичем пришла к Полли еще до рассвета. Она присела на край кровати и огорошила дочь сообщением о том, что в результате ее усиленных просьб Пичем примирился с самовольным замужеством Полли.
Прочувствованным тоном она рассказала, как ей удалось этого добиться:
– Не разлучай, – твердила я без устали, – два юных существа, полюбивших друг друга! Кого сочетал Господь, тех да не разлучит человек. Вспомни, ведь и мы когда-то были молоды и неразлучны – правда, в границах дозволенного. Неужели ты возьмешь на. себя ответственность, если они зачахнут от любовной тоски, если будет кощунственной рукой уничтожена зарождающаяся жизнь? Единственное, чего они хотят, – это принадлежать друг Другу. Они преодолели рука об руку тягчайшие испытания, но их любовь победила все, а это тоже кое-чего стоит. Узы такой любви не легко порвать! Я знаю, ты хотел, чтобы Кокс был твоим зятем. Что и говорить, он был импозантный мужчина и обаятельный человек. Ты высоко ценил его за выдающиеся коммерческие способности. Но теперь он мертв, и ты не можешь вернуть его к жизни! Что ты, в сущности, имеешь против Мэкхита? Все кругом говорят, что он тоже очень способный человек и усердно сколачивает себе состояние. Владельцам д-лавок, работающим на него, не до смеху. В его лавках нет места лодырям! Он сделает Полли счастливой. Я говорила с ним – он будет отличным мужем. Из таких людей получаются превосходнейшие отцы семейств. Ты всегда заботился о счастье своего ребенка! Ради кого ты трудишься, как вол, с утра до вечера? Не ради ли ребенка? Ты постоянно сам об этом говоришь. Мэкхит доказал, что семейные узы стоят для него на первом месте, когда он, несмотря на ваши натянутые отношения, предложил послать своих людей в Вест-Индские доки. Этим он дал понять, что благосостояние семьи для него священно и стоит выше личных счетов. Семья – основа всей нравственности, это тебе всякий скажет. А основа семьи – любовь, это я тебе говорю! Если бы не было семьи, люди попросту пожирали бы друг друга и в мире вообще не существовало бы приличных отношений. Как мы ни стараемся, мы не можем постоянно вести себя так, как нам хочется, – даже в области религии, но семью нужно оставить в покое. Оттого-то она и является крепчайшим оплотом, и женщина никогда не забудет первого мужчину, которому она принадлежала. То была любовь с первою взгляда, а это – удел немногих! Пойди им навстречу, Пичем. Они никогда тебе этого не забудут! Наша Полли не из тех девочек, что могут быть по-настоящему счастливы без родительского благословения!
