Сказать прямо в глаза. Сказать что-либо во всеуслышание и в глаза — это тоже один из национальных обычаев, подчиненных строгим правилам. Например, нельзя сказать во всеуслышание, что все (у нас в республике или в нашем потребительском обществе) в порядке; во всеуслышание надлежит сказать, что далеко не все в порядке. Во всеуслышание следует говорить о коррупции, злоупотреблениях, махинациях и тому подобных вещах. О светлых сторонах жизни нужно говорить шепотом и в кулуарах. Никогда не скажут в глаза, что у тебя красивые глаза, что ты умен и вообще безупречен. В глаза полагается говорить, например, о том, что ты ничего не понимаешь или что, мол, нам известно, у кого рыльце в пушку, и так далее. Вообще когда мы говорим во всеуслышание и в глаза, выбирать выражения не рекомендуется. Это относится и к тому, что мы называем «сказать чешским языком». Если я кому-то сказал что-то «чешским языком», то вовсе не для того, чтобы мой собеседник насладился красотами родной чешской речи, а для того, чтобы он подивился моей решительности и, если угодно, — откровенности. Мол, говорю, что думаю.
Говорить от имени. Говорить от имени всех, от имени сословия, от имени каждого честного чеха и т. п. стало национальным обычаем, без которого не обходится ни одно публичное выступление. Видимо, его переняли от судей, испокон веку выносивших приговоры «именем Его Величества», каковые, очевидно, утратили бы свою истинную и грозную силу, если бы обставлялись словами вроде «это я просто чтобы не молчать» или «раз уж мы тут собрались, приговариваю вас к десяти годам тюремного заключения». Должно быть, каждый оратор, выступающий перед публикой, тоже полагает, что его речь не произведет должного и грозного впечатления, если говорить не «от имени всех», а от себя лично или просто, чтобы не молчать. Для того чтобы говорить от имени всех, вовсе не нужно знать, что думают «все», а эти «все» вовсе не должны в данную минуту что-либо думать. Например, оратор от имени всех заявляет, что положение, сложившееся в муниципальном совете, просто нетерпимо, а все в этот момент думают о том, какая духотища в зале и что этот болтун наговорил уже с три короба. Говорить от имени всех — штука весьма забавная, ибо дает оратору смелость утверждать то, что он поостерегся или постеснялся бы выдать за собственное мнение.
Собственность. Знаете, кто богаче всех? Разумеется, влюбленные. И не потому что в их распоряжении целые царства и клады души, а потому что они безнаказанно присваивают уйму ценностей материальных. «Помнишь, Пепик, нашу скамейку? Там, в нашем лесу, где мы тогда гуляли?» Этим бесстыдникам достаточно раз прогуляться по лесу, чтобы считать его своим!
Личная точка зрения не пользуется таким уважением, как точка зрения принципиальная. «Моя точка зрения такова», говорю я с известной долей скромности и сдержанности. И когда мы не хотим кому-то сказать прямо в лицо: мол, ты городишь чепуху и незачем нам с тобой спорить об очевидном, — мы заминаем разговор, вежливо заявляя, что это его, собеседника, «личная точка зрения». Признание за кем-либо личной точки зрения — это наиболее мягкая форма оскорбления и умаления личного достоинства. Зато к принципиальной точке зрения мы, как правило, относимся уважительно, какой бы дурацкой она ни была.
Об этом чирикают воробьи. Таков аргумент в пользу достоверности разного рода злободневных новостей и слухов. Якобы воробьи на крыше чирикают о том, что некая пани наставила своему нужу рога, что у некоего министра неприятности из-за того самого… что вообще где-то с кем-то не все чисто… Как правило, чириканье воробьев на крыше касается служебных секретов, общественных тайн и скандалов. Я с большим вниманием отношусь к тому, о чем чирикают на крышах воробьи. Делают они это по большей части совершенно открыто, во всеуслышание и столь же громогласно, как каменщики на стройке. И я могу дать голову на отсечение, что чирикают они о собственных воробьиных делах и никогда, я подчеркиваю, никогда не вмешиваются в дела людей. Я ни разу не замечал, чтобы они с важным видом шушукались о вещах, до которых им нет ровно никакого дела, скажем, — о личной жизни населяющих дом дамочек. Они никогда не чирикают о политике, о том, что стряслось в городе накануне или случится в ближайшие дни. Они действительно чирикают, более того — вопят, галдят и бранятся на крышах, но, клянусь, никогда не сплетничают. Это дело прессы и политиканов, а отнюдь не воробьев. Воробьи лучше своей репутации. Они не чирикают ни о чем таком, что им приписывает молва. Только люди кричат о вещах, до которых им нет никакого дела или о которых они почти ничего не знают.
Это знает любой ребенок. Так ответил мне один автомобилист, когда я признался, что не совсем четко представляю себе, что такое карданный вал. С той поры я смотрю на каждого ребенка с известным почтением, как на существо, которое знает, что такое карданный вал. Когда много лет тому назад я не знал, что такое косинус или даты правления Карла VI, учителя с укором мне говорили, что это знает любой ребенок. Как-то в статье одного экономиста я вычитал даже, что в наши дни любой ребенок знает о золотом стандарте и льготных таможенных пошлинах. Друзья, да эти малыши просто чудо! Они знают все на свете. И если собрать воедино все, что, по словам нас, взрослых, знает любой ребенок, то получится весьма солидная научная энциклопедия о четырнадцати томах. Знай хотя бы один взрослый то, что «знает любой ребенок», с ним невозможно было бы общаться. Он так и сыпал бы своими познаниями. Куда легче с детьми! Хотя любой ребенок знает, что такое карданный вал и что биметаллизм устарел, перед нами он не щеголяет своей осведомленностью.
Высказать Принципиальную точку зрения — значит либо что-то отвергнуть, либо что-то принять, не дав себе труда вникнуть в существо дела. Более того, принципиальная точка зрения тем полноценнее и категоричнее, чем меньше мы о предмете осведомлены. Видит бог, мы нанесли бы нашей принципиальной точке зрения урон, если бы задним числом начали изучать то, что принципиально отвергли или приняли.
Статьи, этюды, юморески разных лет[235]
Приметы
© Перевод Н. Замошкиной
Нет, я не какой-нибудь суеверный или отсталый, я не верю ни гадалкам, ни д-ру Яну Бартошу[236], который будто бы может предсказать мне будущее по моей ладони, и сам раскидываю карты только в тех случаях, когда нужно принять серьезное решение (пуговиц я, впрочем, не пересчитываю, не надеясь на своего портного); я совсем не суеверный и просто хочу рассказать о том, что знаю по собственному опыту. Существуют приметы, которые исполняются с роковой неизбежностью. Конечно, бояться встретить старую даму (бабу) — недостойно, признак варварства и предосудительное суеверие; но есть предзнаменования, которые судьба посылает нам в виде предостережения.
Если день начинается с того, что трамвай уходит у меня перед носом, а следующий (в результате какой-то загадочной и неизбежной аварии на транспорте) приходит через добрых двадцать минут настолько переполненный, что кондуктор меня не впустит и еще (покорное орудие судьбы) обругает — это верный знак, что сегодня мне ничего, как есть ничего, ну ничегошеньки не удастся. Точно так же я упущу трамвай, на который мне надо пересесть. Или он будет набит битком, или сломается. Меня там затолкают, отдавят ноги, измажут чем-нибудь вонючим и оскорбят. Работа не пойдет на лад из-за каких-нибудь помех. Заявятся гости. Куда бы я ни звонил, телефон будет занят или не будет отвечать. В такой день непременно сморозишь какую-нибудь глупость, поведешь себя бестактно. Обидишь человека, против которого ничего не имеешь. Обед будет испорчен. Нужно будет что-то написать, а я из своей пустой головы не извлеку ничего путного. В такой день обязательно промокнешь, куда-то опоздаешь, вляпаешься в какую-нибудь гадость, что-нибудь испортишь, потерпишь неудачу, встретишь, куда бы ни пошел, только неприветливых, угрюмых людей, угловатых, хмурых и неуклюжих, — короче, претерпишь все, что может превратить в Альцеста[237] самого лучшего из людей, и даже ночью тебя будут мучить кошмары. День, ознаменованный дурной приметой, принесет неудачи, заботы, посрамление, срывы и незадачи. Он будет неприятным, злополучным, отвратительным до самого вечера, и не будет в нем ни утешенья, ни успеха, ни привета.
Зато завтра утром я выйду из дома легким шагом, и, глядь, трамвай услужливо спешит принять меня в свое пустое нутро, усадит против хорошенькой девушки и, весело позванивая, помчит, как сумасшедший, куда мне нужно. И только я окажусь на месте, меня обступят дела, которые надо сделать, и я одним словом, одним мощным мановением что-то решаю, устраиваю, договариваюсь, и все дивятся моей мудрости и тому, как много я свершил в одну минуту. А на улице меня ждет другой трамвай, чтобы заботливо доставить дальше, а в нем удивительно приятные люди, вообще люди сегодня — сама предупредительность, и если бы я только им разрешил, они бы в лепешку расшиблись, чтобы оказать мне какую-нибудь любезность. Обед удался необыкновенно, на работе мысли так и налетают одна на другую, не имея терпения дождаться, когда я предам их бумаге. И меня ждет еще куча приятных вещей: где-нибудь я сегодня еще отличусь, или порадуюсь дружелюбию людей, или увижу нечто прекрасное и приму наилучшее решение, усну спокойно, весело и без промедления вступлю в царство добрых снов. Да, этот день был обеспечен добрым предзнаменованием, подарен мне судьбой.
