— Кто знает? — голос Васуба звучал еще настойчивее. — На теле его нет раны, о туан, но он не хочет жить.
— Он покинут своим богом, — пробормотал про себя Лингард.
Васуб немного подождал и продолжал:
— И у него есть послание к тебе, туан.
— Конечно. Но я не хочу его слышать.
— Оно от тех, кто никогда больше не будет говорить с тобой, — с грустью настаивал Васуб. — Это великое поручение: собственные слова раджи. Джафиру трудно умереть. Он все что — то бормочет насчет кольца, которое было тебе послано и которое он выпустил из рук. Это был великий талисман!
— Да, но на этот раз он не оказал действия. И если я пойду и скажу Джафиру, почему талисман потерял свою силу, он передаст об этом своему радже, о Васуб, потому что ты говоришь, что он скоро умрет… Не знаю, где они встретятся, — пробормотал он про себя.
Васуб опять поднял глаза на Лингарда.
— Рай — удел всех правоверных, — прошептал он, твердый в своей простой вере.
Человек, погибший от одного только взгляда на рай, обменялся со старым малайцем глубоким взглядом и поднялся наверх. На палубе никого не было, как будто все отказались от него, кроме шедшего впереди старика и того другого человека, который умирал в сгущающихся сумерках, дожидаясь его прихода. Внизу, в свете, падавшем из люка, он увидел, как молодой калаш, с широким желтым лицом и жесткими волосами, пробивавшимися пучками из-под его головной повязки, подносил глиняный кувшин с водой к губам Джафира, раскинувшегося на груде циновок. Слабое движение помутневших зрачков показывало, что верный посланец вождей заметил приход человека, которого он и его сородичи так долго знали под именем Короля моря. Лингард опустился на колени у изголовья Джафира, который слегка мотал головой из стороны в сторону и потом затих, смотря на балку потолка.
Лингард пригнулся ухом к его смуглым губам.
— Передай свое поручение, — ласково сказал он.
— Раджа хотел еще раз пожать тебе руку, — прошептал Джафир таким слабым голосом, что Лингард скорее угадывал, чем слышал его слова, — Я должен был тебе сказать… — начал он и вдруг остановился.
— Что сказать?
— Чтобы ты все забыл, — произнес Джафир с усилием, словно начиная длинную речь. После этого он не говорил ничего, пока Лингард не пробормотал:
— А госпожа Иммада?
Джафир собрал свои последние силы.
— Она ни на что не надеялась, — ясно произнес он. — Когда Аллах призвал ее к себе, она сидела в стороне, покрытая покрывалом, и скорбела. Я даже не видал ее лица.
Лингард пошатнулся и упал бы ничком на умирающего, если бы стоявший рядом Васуб не подхватил его за плечо. Джафир, казалось, ничего не замечал и неподвижно смотрел на балку в потолке.
— Ты слышишь меня, Джафир? — спросил Лингард.
— Слышу.
— Я не получал кольца. Кто мог его мне принести?
— Мы отдали его белой женщине, да будет геенна ее уделом!
— Нет, геенна будет моим уделом, — с силой отчаяния проговорил Лингард, и Джафир в ужасе поднял руки, — Ибо слушай, Джафир: если бы она отдала мне перстень, она отдала бы его глухому, немому и безвольному человеку.
Неизвестно, услышал ли его Джафир. Он не произнес ни звука, его взгляд оставался таким же неподвижным, и только распростертое тело его слегка пошевелилось, как бы отодвигаясь от белого человека. Лингард медленно встал и, велев Васубу оставаться, прошел на палубу, ни разу не взглянув на умирающего. И опять показалось ему, что он шел по всеми покинутому кораблю. Слуга-мулат, наблюдавший в щелку из двери кладовой, видел, как капитан, шатаясь, вошел в каюту и шумно захлопнул за собой дверь. Больше часа никто не подходил к этой запертой двери, пока не появился Картер и не попытался заговорить.
— Вы там, сэр?
— Можете войти, — раздался голос. Голос звучал громко и сильно, и это ободрило молодого человека. Он вошел.
— Что скажете?
— Джафир умер. Только что. Я думал, что вы захотите об этом узнать.
Лингард пристально посмотрел на Картера и задумался. Теперь, когда Джафир умер, на опустошенной земле не осталось ни одного человека, который сказал бы ему слово укора, ни одного человека, который знал бы величие его планов, узы дружбы, связывавшие его с Хассимом и Иммадой, глубину его привязанности к этим двум существам и безграничное доверие, которое они к нему питали. Благодаря Иоргенсону и его безумному презрению к человеческой жизни, все это развеялось как дым. Это стало тайной, навеки похороненной в его груди.
— Велите Васубу открыть одну из кип в трюме и достать оттуда бумажное полотно, чтобы похоронить его по обычаю его веры, — произнес наконец Лингард, — Это должно быть сделано сегодня же ночью. Дайте им шлюпки, я думаю, они захотят отвезти его на отмель.
— Да, сэр, — сказал Картер.
— Дайте им все, что нужно, — факелы, лопаты и прочее. Васуб произнесет молитвы, какие полагаются. Ведь правоверным уготован рай. Понимаете, мистер Картер? Рай! Не знаю, какой для него будет рай. Если ему там не придется бегать с поручениями по джунглям, увертываться от засад, переплывать бурные ручьи, — рай придется ему совсем не по вкусу.
Картер молча слушал. Капитан Лингард как будто забыл о его присутствии.
— И все это время он будет спать на отмели, — начал опять Лингард, сидевший на своем старом месте под снопом позолоченных молний, положа локти на стол и прижав руки к вискам, — Если им понадобится доска для могилы, дайте им дубовую тесину. Она, может быть, продержится там до ближайшего муссона.
Картер чувствовал себя не по себе под этим напряженным взглядом, устремленным куда-то вдаль, мимо него. Но ему не предложили уходить, и потому он оставался.
— Все будет сделано, как вы желаете, сэр, — сказал он. — Я полагаю, яхта тронется в путь рано утром, сэр?
— Если она не тронется, нам придется угостить ее выстрелом, чтобы поддать ей жару, не так ли, Картер?
Картер не знал, улыбнуться ему или принять это всерьез. Сказать он ничего не мог, но Лингард, по-видимому, и не ждал ответа.
— Надеюсь, вы останетесь со мной, мистер Картер?
— Я уже сказал вам, что я останусь с вами, если вы этого хотите.
— Беда в том, мистер Картер, что я уже не тот человек, с которым вы говорили в ту ночь, когда мы впервые встретились.
— До некоторой степени и я уже не тот человек, сэр.
Лингард посмотрел на молодого человека задумчиво, но уже без прежней напряженности взгляда.
— В конце концов, вы нужны бригу, а этот бриг никогда не изменится. Это лучший корабль на этих морях. Он по-прежнему будет носить меня по морю, но…
Лингард отнял руки от висков и сделал широкий жест.
Картер глубоко и наивно сочувствовал этому человеку, который выручил пленников, но при этом каким-то образом потерял самого себя. Картер кое-что слышал от Васуба. Из ломаных английских слов старого серанга он понял, что туземные друзья капитана и среди них одна женщина погибли во время какой-то загадочной катастрофы, но как и почему это произошло, оставалось для него совершенно непонятным. Конечно, такой человек, как капитан, должен быть страшно огорчен…
— Я надеюсь, вы скоро оправитесь, сэр, — сказал он насколько можно мягче.
Лингард так же просто покачал головой. Он думал сейчас о мертвом Джафире, передавшем свое последнее поручение и уже не тревожимом ничем земным. Ему было велено сказать, чтобы Лингард все забыл. Лингард вздрогнул. Им овладела такая тоска, точно брига его коснулось крыло ангела разрушения: так тяжко, неизбывно было молчание, окружавшее его и Картера.
Лингард взял листок бумаги, перо и после минутного колебания написал: «Встретьте меня на песчаной отмели на рассвете».
На конверте он написал: «Миссис Треверс, яхта «Отшельник», — и сунул письмо Картеру.
— Пожалуйста, пошлите это сейчас же на яхту, мистер Картер. Да, вот еще что… Когда наши шлюпки поедут на отмель, велите выстрелить из большой пушки. Я хочу знать, когда этого мертвого человека увезут с брига.
Оставшись один, он подпер голову рукой и долго, без конца, дожидался выстрела. Или его никогда не будет? Когда выстрел раздался, далекий и глухой, и бриг слегка вздрогнул, Лингард остался сидеть на месте, опираясь головой на руку и ясно, почти физически ощущая, что в этом саване, облекшем мертвеца, какая-то часть его собственной души покинула корабль.
IX
В просторной каюте, обставленной с изысканным, но строгим комфортом, отдыхал мистер Треверс на низкой постели под белоснежной простыней и легким шелковым одеялом, покоясь головой на безупречно чистой подушке; свежее белье издавало тонкий запах лаванды. Хотя мистер Треверс лежал в позе серьезно больного человека, он не чувствовал ничего, кроме сильной усталости. В спокойствии мистера Треверса было нечто торжествующее: возвращение на яхту удовлетворило его уязвленное тщеславие и снова оживило в нем сознание своей собственной значительности. Все пережитое он рассматривал в отдаленной перспективе и нисколько не был задет этим приключением, слишком нелепым, чтобы смущать культурный разум или хотя бы оставаться в памяти сколько-нибудь продолжительное время.
