Он не чувствовал себя ответственным за происшедшее. Подобно многим честолюбивым людям, управляющим судьбами наций, мистер Треверс не любил чувства ответственности. В случае нужды он постарался бы увильнуть от нее, но в общем он презирал это чувство. Потому он и мог спокойно лежать и с наслаждением следить, как возвращаются его силы. Но ему еще не хотелось говорить, и молчание в каюте продолжалось уже не сколько часов. На большой лампе был надет зеленый шелковый абажур. О существовании негодяев и нахалов следовало теперь вообще забыть.
В дверь скромно и почтительно постучали.
Миссис Треверс подошла к двери и, не говоря ни слова, вол вратилась к своему креслу с конвертом в руках, который она туг же вскрыла, при зеленом свете. Мистер Треверс оставался безучастным, но когда его жена протянула ему развернутый листок бумаги, он соблаговолил поднести его к глазам. Там была толь ко одна строчка. Он уронил листок на одеяло и снова принял позу отдыхающего больного. Сидевшая в кресле миссис Трсвс|›с сохраняла спокойную позу.
— Я намереваюсь пойти, — объявила некоторое время спустя миссис Треверс.
— Вы намереваетесь пойти, — слабым, но внятным голосом повторил мистер Треверс. — В сущности, вовсе не важно, что ны намереваетесь делать. Да и вообще все это не имеет никакого значения. Мне кажется только, что это совершенно бесцельно.
— Может быть, и бесцельно, — согласилась она. — На не думаете ли вы, что долг следует уплатить до последнего фартинга?
Мистер Треверс повернул голову и несколько испуганно взглянул на эту неприлично откровенную женщину. Но через секунду голова его опять вернулась на прежнее место, и вся его поза как бы свидетельствовала о безмерном утомлении. Миссис Треверс вдруг показалось, что муж ее вовсе не так болен, как можно было подумать. «Он хочет использовать положение. Дипломатический ход», — подумала она. Она это подумала без иронии, без горечи, без отвращения. Только сердце ее несколько упало, и она почувствовала, что сегодняшний вечер не может оставаться наедине с этим человеком. Остаться с ним на всю жизнь она может, но только не сегодня.
— Это прямо чудовищно, — томным голосом прошептал мистер Треверс, который был или очень дипломатичен, или очень слаб. — В вас есть что-то ненормальное.
Миссис Треверс быстро встала.
— Ну, что же, в жизни приходится встречаться с чудовищными вещами. Но уверяю вас, из всех чудовищ, грозящих нормальному существованию, я больше всех боюсь того, которое именуется скукой. Это — безжалостное чудовище без когтей и без зубов. Бессильное, отвратительное…
Бесшумными, решительными шагами она вышла из каюты. Никакая сила в мире не удержала бы ее здесь лишнюю минуту. На палубе было темно. Была безлунная ночь, напоенная мягким, теплым воздухом; на небе слабо мерцали подернутые туманом звезды, и казалось, что это — потускневший позумент изношенного, старого, скучного небосклона. На яхте началась обычная жизнь.
На корме был натянут парусиновый полог, под главной мачтой висел, как всегда, круглый фонарь. Из расстилавшегося за ним мрака вынырнула долговязая фигура д'Алькасера, расхаживавшего по палубе.
Он быстро добрался до запаса папирос, которыми его снабдил на дорогу щедрый генерал-губернатор. Большая красная искра то слабела, то разгоралась, освещая очертания его губ, тонкие темные усы, кончик носа, худой подбородок. Д'Алькасер упрекал себя за овладевшее им необычайное легкомыслие. Такого настроения он не испытывал уже много лет. Но, как оно ни было дурно само по себе, он не хотел, чтобы его нарушали. Уйти от миссис Треверс было, однако, неудобно, и он пошел ей навстречу.
— Надеюсь, вам нечего мне сказать, — произнес он с иронической серьезностью.
— Мне решительно нечего. А вам?
Он заявил, что и ему нечего сказать, и выразил просьбу.
— Не будем ни о чем говорить, миссис Треверс, — предложил он, — и не будем ни о чем думать, это самый лучший способ как-нибудь скоротать этот вечер.
В его шутливом тоне чувствовалось подлинное беспокойство.
— Хорошо, — согласилась миссис Треверс. — Но тогда нам лучше разойтись.
Она попросила д'Алькасера пойти вниз и посидеть с мистером Треверсом, который не любил оставаться один.
— Впрочем, и он, кажется, не расположен разговаривать, — прибавила она и продолжала: — Но я еще должна попросить вас об одной вещи, мистер д'Алькасер. Я хочу заночевать здесь, в кресле, — если я смогу спать. Разбудите меня, пожалуйста, около пяти часов. Мне не хочется говорить ни с кем из экипажа, да кроме того, я знаю, что на вас можно положиться.
Д'Алькасер молча поклонился и ушел. Миссис Треверс, повернув голову, увидела горевший на бриге фонарь, ярко выделявшийся среди потускневших звезд. Она перешла к корме и перегнулась через перила. Ей почему-то представилось, что она сейчас услышит легкий плеск приближающейся лодки. Но ни одного звука не раздавалось во вселенной. Когда она наконец опустилась в парусиновое кресло, она почти не в состоянии была думать.
— Вот так, вероятно, спят осужденные перед казнью, — проговорила она про себя, прежде чем ее веки сомкнулись, точно придавленные свинцовой тяжестью.
Когда утром миссис Треверс проснулась, лицо ее было мокро от слез: она видела во сне Лингарда в кольчуге и в одежде крестоносца, но с непокрытой головой, уходившего от нее в глубь какого-то невозможного ландшафта. Она хотела его нагнать, но в последний миг появилась толпа варваров, в огромных тюрбанах, и она навсегда потеряла его из вида. Он пропал в каком-то песчаном вихре. Больше всего испугало ее то, что она не могла разглядеть его лица. Тогда-то она и начала рыдать, оплакивая свою несчастную судьбу. Когда она открыла глаза, слезы еще катились по ее щекам. Немного поодаль, в свете палубного фонаря, стоял д'Алькасер.
— Вы будили меня? — спросила она.
— Нет, — сказал д'Алькасер, — Я не успел. Когда я подошел, мне показалось, что вы рыдаете. Очевидно, мне это почудилось.
— О нет, я действительно плакала во сне. Мое лицо еще мокрое. Вероятно, уже пять часов. Благодарю вас за пунктуальность. У меня есть одно дело, которое я должна сделать до восхода солнца.
— Да, знаю, — сказал д'Алькасер, подойдя ближе. — Вы решили отправиться на отмель, как мне сообщил ваш супруг. Ваш супруг не произнес и двадцати слов за все это время, но эту новость он мне сообщил.
— Я не думала, что он вам это расскажет, — сказала тихо миссис Треверс.
— Он подчеркивал, что это совершенно неважно, — пояснил д'Алькасер серьезным тоном.
— Да, он знает, что говорит, — отозвалась миссис Треверс. В словах ее чувствовалась такая горечь, что д'Алькасер смутился. — На палубе не видно ни души, — продолжала миссис Треверс.
— Да, даже вахтенные и те спят.
— В этой экспедиции нет ничего тайного, но я предпочитаю никого не будить. Может быть, вы могли бы сами отвезти меня в нашей маленькой лодке?
Ей показалось, что д'Алькасер колеблется. Она прибавила:
— Это свидание не имеет никакого особенного значения.
Д'Алькасер поклонился в знак согласия и прошел с нею к лодке. Когда она входила в нее, он уже был наготове, и как только миссис Треверс уселась, он отчалил. Было так темно, что если бы не фонарь, горевший на бриге, нельзя было бы ориентироваться. Д'Алькасер греб медленно, часто оглядываясь через плечо. Миссис Треверс первая увидела песчаную полоску, слабо светившуюся на черной неподвижности воды.
— Немного левее, — сказала миссис Треверс, — Нет, вот сюда…
Д'Алькасер повиновался, но стал грести еще медленнее. Она опять заговорила:
— Как вы думаете, мистер д'Алькасер, ведь долг нужно всегда платить весь, до последнего фартинга?
Д'Алькасер оглянулся через плечо.
— Это единственно честный способ, — сказал он, — Но это может оказаться трудным, слишком трудным для наших обыкновенных, боязливых сердец.
— Я готова на все…
На секунду д'Алькасер перестал грести.
— На все, что можно найти на песчаной отмели, — продолжала миссис Треверс. — На пустой, маленькой, жалкой песчаной отмели.
Д'Алькасер сделал два взмаха и опять опустил весла.
— На песчаной отмели может уместиться целый мир страданий, вся горечь и озлобление, на которое способна человеческая душа.
— Да, вы, может быть, правы, — прошептала она.
Д'Алькасер греб, часто оглядываясь. Миссис Треверс пробормотала:
— Горечь, озлобление…
Через минуту киль лодки коснулся песчаного дна. Но миссис Треверс не двигалась с места, и д'Алькасер продолжал сидеть, подняв весла и готовый отплыть по первому знаку.
— Как вы думаете, мистер д'Алькасер, я вернусь? — отрывисто спросила она.
Д'Алькасеру почудилось, что в ее тоне не было искренности. Но кто знает, что значила эта отрывистость: искренний страх или простое тщеславие? Д'Алькасер не понимал, для кого она разыгрывала роль: для нею или для себя?
