Не очень ему нравилось то, что Пятов сразу начал приглашать его к себе на «кормежку». Ему бы хотелось установить чисто деловые отношения. Но пока что Элиодор держал себя прилично, не обижался тем, что Заплатин называл его просто по фамилии. Он тоже звал его «Заплатин», без имени и отчества; но еще без оттенка хозяина, говорящего со своим "служащим".
Работа могла легко дать до ста рублей в месяц. И куда же она лучше беготни по урокам; но ему все-таки было как-то не по себе…
*
Хоромы Элиодора Пятова стояли на Садовой, подальше
Ильи Пророка, на высоком месте, с обширным садом. С улицы белелся только бельведер.
Отец его сам их выстроил, и тогдашний модный и дорогой архитектор предложил ему фасад во вкусе итальянского Возрождения. Ему это было "все едино", только чтобы чувствовали — какой владелец дома значительный человек.
Он жил в нижнем этаже, по-старинному, а верх так и оставил парадным, для особых случаев.
Элиодор, когда начал жить один в этом доме, нижний этаж приказал закрыть, временно, отделав только несколько комнат для себя, своей библиотеки и коллекций, пока не будет готова отделка огромного «hall», где он поместит и громадный шкаф, и витрины, и разные objets d'art.
Для этого «hall» понадобилось проломить стену из залы в гостиную.
Пока его приемные покои состояли из кабинета, салона, курильной и обширной столовой.
Всем попадавшим к нему он неизменно говорил, указывая на отделку:
— Вот это пойдет насмарку. Это слишком тяжело и старофасонно!
А мебель была — какая считалась самой новофасонной лет тридцать пять назад, в разгар стиля Второй империи.
Заплатин в первый раз попадал в хоромы Пятова. Чтобы не опоздать, он взял извозчика и входил в сени с ливрейным швейцаром в половине двенадцатого.
— Как прикажете о вас доложить Элиодору Кузьмичу? — внушительно спросил его швейцар.
— Элиодор Кузьмич ждет меня.
— Все равно, позвольте вашу фамилию.
— Студент Заплатин.
Швейцар попросил его подождать и побежал наверх. Это Заплатину не очень-то понравилось. Он снял пальто и калоши и стал подниматься по мраморной лестнице, освещенной сверху.
С какой стати такие порядки? Ведь Элиодор сам назначил ему время, прося остаться и позавтракать, а не пускает к себе без доклада.
— Просят! — крикнул ему швейцар с верхней площадки.
Элиодора он нашел во «временном» кабинете, который он переделал тоже «временно» из парадной спальни родителей, где они никогда не спали.
— Не пущал меня ваш швейцар, Пятов! — сказал Заплатин, подавая руку хозяину.
Пятов сидел, поджав одну ногу на диване, и курил — в светлой полосками фланели, с галстуком в виде бабочки, без подпорки воротничком его бритых, пухлых щек.
— Извините, Заплатин. Нельзя без этого. А то всякий народ повадится. Ему дан раз навсегда приказ. Курить хотите?
— Я не курильщик.
— Вот как! Ну, голубчик, мы сейчас приступим к делу. Времени не особенно много до завтрака. Будет мой товарищ — Ледощагин… из уезда.
— Такого у нас что-то не было? — остановил Заплатин.
Пятов лицеистом поступил и на университетские курсы; но со второго курса перешел в простые студенты.
Тогда он был самого «независимого» направления и льнул к вожакам разных землячеств.
— Вот оно что!..
Заплатин всегда помнил, что Элиодор воспитывался в
"ликее" — что, под конец, и сказалось в третьем году, во время больших волнений.
— Он пошел в военную. И уже в отставке. Ему обещано место начальника.
— Какого?
— Земского начальника.
— Вот оно что! — с той же неопределенной интонацией выговорил Заплатин, присаживаясь сбоку к дивану.
— Вы, пожалуйста, Заплатин, не брюскируйте его… по первому абцугу.
— С какой стати?
— У него свои взгляды. Он верен некоторым традициям.
Мы с ним однокашники.
— И разлюбезное дело! Мне с ним не детей крестить.
— Разумеется. Так вот, — Элиодор грузно снялся с дивана, — здесь… — он подошел к столу, покрытому книгами и брошюрами, — здесь собрана литература по Адаму Смиту, — он произносил с английским «th», как творцу эстетической теории… Работы довольно.
— Да, порядочно.
— Но не чрезвычайно. И я вас, голубчик, особенно торопить не буду. Главное — искусство научной концентрации.
И он начал, немножко мямля, разъяснять, как следует делать «вытяжки», что можно и чего нельзя передавать своими словами.
Заплатин кивал головой, а про себя несколько раз сказал:
"Да что ты мне все это размазываешь? И без тебя понимаю".
Потом Пятов стал ему таким же тоном намечать ход работы, взял с письменного бюро листок бумаги, где программы были кратко намечены, и, подавая ему, после того как прочел вслух, прибавил:
— Это будет вашим компасом.
— Ладно! — ответил Заплатин.
Он нарочно держался такого тона с Элиодором, чувствуя, что если спустить его на одну зарубку, то Пятов из бывшего однокурсника сейчас же очутится в хозяевах и принципалах.
Уже и теперь он довольно-таки ломается и важничает.
"Однокашник" по лицею явился к двенадцати.
Это был худой блондин с торчащими вверх усами и чрезвычайно напряженным выражением лица — точно он сейчас сбирается крикнуть во все горло: "Смирно!
Равняйся!"
Пятов назвал ему Заплатила, прибавив, что они были товарищи по курсу; тот вытянул губу и, ничего не сказав, пожал его руку.
Завтрак был сервирован ровно в полдень.
Служили два человека во фраках.
С такой сервировкой Заплатин еще никогда не едал. Какие-то длинные, крючковатые шпильки привели его даже в смущение, и Пятов объяснил ему:
— Это особые вилки для раков. Будут раки bordelaise. Не знаю, как вы, господа, а я их обожаю! И теперь настоящий сезон для привоза невских раков.
Кандидат в «начальники» жевал усиленно, и когда проглатывал разные закуски, и когда принялся за первое блюдо завтрака. Он сначала помалчивал; но на вопрос Пятова: скоро ли он будет «шерифом» — заговорил короткими фразами, баском, и при этом поводил бровями, беспрестанно поднимая их и наморщивая лоб.
Заплатин долго слушал, наклонив голову над тарелкой, по своей всегдашней привычке.
"Шериф" — что-то такое начал «несуразное» — как он назвал про себя.
— Губернатор у вас… с душком? — спросил Пятов. -
Кажется, им не особенно довольны?..
— Кто? — перебил гость. — Либералишки? Так они добьются того, что нашу губернию раскассируют.
— То есть… позвольте узнать… как это раскассируют? — спросил Заплатин, поднимая голову. — Ведь это только о полках и эскадронах так говорится?
— Да-с… Совершенно как с полком, который хотят примерно наказать!
— В каком же это будет виде?
Хозяин стал приходить в тревожное состояние и ерзать на стуле своим пухлым туловищем.
— Очень просто. Чтобы звания не было этой губернии.
Два уезда отойдут сюда или три. А остальное раздадут соседним губерниям, благо мы соседи целых пяти губерний.
— И вы такой мере сочувствовали бы? — осторожно выговорил Заплатин и поглядел попристальнее на "шерифа".
— И весьма, если нельзя иначе пресечь крамолу.
— Да… в этом смысле?..
— Ну, этого, положим, не будет! — успокоительно вмешался хозяин, и его карие глазки искали глаз
Заплатина, чтобы остановить его вовремя.
Ему в высшей степени был бы неприятен всякий резкий принципиальный спор.
— И то сказать, много чести, — продолжал отрывисто гость. — Небось… Они храбры только на то, чтобы кукиш казать в кармане.
— Вы это про ваших односословников — дворян — говорите? — спросил Заплатин, поглядев опять на кандидата в "начальники".
— Я не считаю тех… односословниками, как вы изволили выразиться, — кто изменяет своему сословию и желает полного разложения и высшего класса, и крестьянства, и всего… чем держится русская держава.
— Да… вот в каком смысле! — с тихой усмешечкой выговорил Заплатин.
В эту минуту подали серебряную миску — раки bordelaise,
— и Элиодор стал его учить, как обращаться с крючковатыми вилками.
Спора не вышло. Заплатин рассудил, что будет "довольно глупо" препираться с таким питомцем «ликея»; а в какой степени сам Элиодор сочувствует таким взглядам — это его мало интересовало.
На этом завтраке он нашел настоящую позицию. Пятов для него — давалец работы, и только; а чтобы он не забывался, надо с ним держаться студенческого тона во что бы то ни стало.
Надя Синицына встала гораздо позднее, чем вставала у себя, дома, и все время, как училась в гимназии, в губернском городе.
Било девять. А в десять хотел зайти Ваня.
Она, еще полуодетая, подошла к узкому, тускловатому зеркалу, висевшему над умывальником.
Лицо, с дороги и от вчерашнего позднего сидения в ресторане, после спектакля — не очень-то свежее.
