Петр Боборыкин - Однокурсники

Бойкий, умный молодой адвокат — быть может, будущая известность, — но в душу ему его призывы не западали.

— Сдавайте экзамен, и будем вместе работать. Я вас зову не на легкую наживу. Придется жить по- студенчески… на первых порах. Может, и перебиваться придется, Заплатин. Но поймите… Нарождается новый люд, способный сознавать свои права, свое значение. В его мозги многое уже вошло, что еще двадцать-тридцать лет назад оставалось для него книгой за семью печатями. Это — трудовая масса двадцатого века.

Верьте мне! И ему нужны защитники… — из таких, как мы с вами.

Кантаков встал и наклонился к изголовью.

— К доктору отъявлялись?

— Нет.

— Хотите, пришлю… одного приятеля… ассистента по внутренним болезням?

— Увидим.

— И прошу вас, во имя нашей приязни, без меня ни на что не решаться. А завтра я еще забегу.

Помолчав, он спросил на ухо:

— Может, перехватить желаете?

— У меня еще есть. Спасибо, Сергей Павлович, за ваше неоставление!..

По уходе Кантакова он лежал с четверть часа, ни о чем не думая.

Разговор утомил его. Боль в голове как будто усилилась; в пояснице также ныло.

Ничего не хотелось, ни есть, ни пить чай. И так придется лежать не один день — может, это начало воспаления или тифа.

"И пускай!" — подумал он без страха, почти с полным равнодушием.

Опять голова коридорной девушки выглянула из двери.

— Иван Прокофьич! — тихо окликнула она.

— Что вам, Маша?

— Письмо… подали.

— Хорошо… положите сюда, на столик.

Когда она вышла, Заплатин долго не поворачивал головы к ночному столику.

Не все ли равно, от кого это письмо. От матери вряд ли.

Она писала ему на днях, передавала свой разговор с отцом Нади.

Все это позади! И никогда не возвратится.

Он повернул голову минут через пять, и взгляд его упал на конверт.

Он узнал сразу — от кого. Такие конверты — у Нади.

Сейчас же он поднялся и дотащился до письменного стола, где горела лампочка под стеклянным абажуром.

Пальцы его вздрагивали, когда он срывал конверт с монограммой.

Почерк у Нади крупный и толстый — совершенно мужской.

Одним духом пробежал он все три страницы листка.

"Ваша матушка, — писала Надя, — сказала моему отцу, что если бы я действительно вас любила — я бы не выбрала сцены. Может быть, и вы того же мнения, Заплатин? Но не следовало, кажется мне, говорить так моему отцу. Вы возвратили мне свободу, а я не хотела фальшивить, не хотела и ломать свою жизнь потому только, что вы не хотите быть мужем будущей актрисы.

Зачем все это? И разве оно достойно такого передового человека, каким вы считаете себя?

Право, тот Элиодор, на которого вы так презрительно смотрите, до сих пор ведет себя как настоящий джентльмен… А что дальше будет — это зависит от того, как я себя сумею поставить с ним.

Мне, в сущности, все равно. Напрасно только ваша матушка расстроила папу. Мы были как жених и невеста едва ли только не для одного Пятова. И прекрасно, что я предложила вам на людях не говорить друг другу "ты".

Никаких счетов я не желаю, Заплатин, и если нам суждено встретиться, — я надеюсь, что вы воздержитесь от них…"

— Воздержусь!.. — выговорил он вслух, бросая листок на стол.

И Заплатин побрел к кровати. Голова горела, все тело было разбито.

Баден-Баден, сент. 1900