– Пойдем, Пила, пойдем, братан… Эх, Пила!!! Горе обоих велико было. Для обоих мир этот казался тяжелым, невыносимым. У них не было отрады. При всей бедности, без Апроськи, они думали: как жить теперь?
– Пойдем вместе, – сказал Сысойко. – Веди, а в Подлипную шабаш!
– Уж ты иди, не отставай… Сысойко! умри ты – беда мне…
– Мне тоже!.. До утра оба они не спали. Когда они уснули, то им померещилась Апроська с искусанными руками, и они слышали откуда-то стон. Они спали недолго и, пробудившись, стали звать Матрену, Павла и Ивана в город.
Когда была жива Апроська, Матрене было все равно, что есть у нее дочь; не будь дочери, Матрене было бы тоже все равно; есть человек – ладно, а впрочем, пожалуй, и не надо бы: хлеб лишний идет; только ровно веселее с девкой-то, да и грудью ее Матрена кормила, как кормила и прочих детей. Только в этом и заключалась любовь матери к дочери. Когда умерла Апроська, Матрене жалко стало ее, а почему жалко, она сама не могла понять. Она плакала, что не увидит уже Апроськи, не будет говорить с ней, и сама не знала, чего бы такого попросить у бога, а только со слезами говорила: «Апроська померла!.. Ах, пошто ты померла? Пожила бы ты ошшо чуточку, поглядела бы я ошшо на красно солнышко…» Слова эти были заимствованы Матреной у других женщин, плакавших и причитавших по усопшим, и все-таки они-были искренние, задушевные; больше этих слов Матрена ничего не придумала хорошего. Матрене жалко стало Апроськи, а потому ей тоже не хотелось ехать в деревню. Без Апроськи пусто теперь дома. Подумай Матрена об этом при жизни Апроськи, представь себе то, что Апроська, как и все, может умереть, теперь бы ей не так жалко было Апроськи. Но Матрена никак об этом не думала: она хотя и видела умерших женщин, но никак не могла представить себе того, что Апроська может умереть? она не могла до сих пор понять: что это такое делается с людьми, когда умирают, и зачем их зарывают в землю? Матрена даже не верила, что и она может умереть, а если говорила о своей смерти, так только так себе, зря, и то когда сердилась. Скажи ей кто-нибудь: и ты, Матрена, тоже помрешь, и тебя в землю зароют, Матрена тому бы в лицо плюнула и обругала бы… Когда Пила стал звать Матрену бурлачить, она думала, что бурлачить – баско, и согласилась. Итак, подлиповцы – Пила с женой и детьми и Сысойко – отправились бурлачить.
Подлиповцы приехали в город часу в пятом вечера. Они остановились у содержателя постоялого двора, Терентьича. Терентьич знал Пилу, который часто прислуживал ему, и потому пустил подлиповцев даром. Кроме подлиповских лошадей, во дворе была только одна лошадь. Пила достал хозяйского сена, утащил из незапертой стайки овса и стал кормить лошадей. Подлиповцы отправились в избу. В ней было до двадцати мужиков: пермяков, черемисов и вотяков. Половина из них лежали на печке, на полатях и на лавках, половина сидели за большим столом и хлебали что-то вроде щей. В избе не было огня, хотя было очень темно.
– Бог на помочь! – сказал Пила.
– Ладно. Ты откедова? – спросили его сидящие за столом.
– Подлипную знаешь?
– Кто те знает? Вячкой или чердьнский?
– Чердынский.
– Колдун, ребя! Пила подумал: «Сделаю я с вами штуку».
– Эк, вас сколь! Бурлачить?
– Э!
– А эта баба-то тоже?
– Тоже.
– Баб, бают, не берут.
– Ее возьмут… Она килы садит. Сидевшие за столом вытаращили глаза на Матрену.
– Верьте вы ему, ватаракше… Он вон Апроську уморил! – ворчала Матрена.
– Слышь, беда!.. чурайся! наше место свято!.. – шептались мужики. Пилу манил запах щей, и он подошел к столу.
– Экую ты гомзулю-то взял!.. Смотри, обтрескаешься! – сказал Пила одному мужику, оплетавшему большой ломоть хлеба. Мужик спрятал кусок за пазуху. Четыре мужика вылезли из-за стола, за ними вышли и прочие.
– Экой лешой, и ись-то не дает!
– Шаркни его по башке-то.
– Топором ево! – кричали мужики.
– Садись, Сысойко. – За стол уселись все подлиповцы – Пила, Сысойко, Матрена с Тюнькой, Павел и Иван. Мужики боялись Пилы и Матрены. Они давно наслышались, что все чердынские крестьяне колдуны, а колдун, по их понятиям, опасный человек, да и не человек, а черт не черт, а что-то особенное: и человеком ходит, и невидимкой делается, с нечистой силой знается, медведем бегает, сорок летает и проч., и проч… Не спавшие мужики стали смотреть на Пилу и Матрену, сидевшие за столом и вышедшие из-за него стояли у печки и у порога, доедая куски хлеба, и молча смотрели на подлиповцев, ожидая какого-нибудь чуда. Пила, его семейство и Сысойко принялись доедать лежащий на столе хлеб и налитые в большую чашку скоромные щи.
– А ты наперед заплати деньги, тогда и распоряжайся, – сказала хозяйка и утащила чашку со щами.
– Заплачу, – сказал Пила.
– Заплатишь ты! Сколько ел, а все не платил.
– А ты погляди, кто у те в чашке-то сидит?..
– Кто сидит?.. – спросила хозяйка.
– Дай сюды, покажу! – Пила подошел к хозяйке.
– Что ты врешь?
– Ослепла! Гляди, мышь!
– Ах вы, погань экая!.. – сказала хозяйка. – Вы хлеб-то весь испоганите. – Она хотела взять хлеб, но Пила сказал ей, что в ковриге лапка чья-то видится. Хозяйка прижалась к печке и стала смотреть на подлиповцев, как они охобачивали хлеб. Щей уж не было. Мужики дивились.
– Ишь, якуня-ваня, што диется!
– Подем!
– Ты учись, научит… Так толковали мужики.
– А я ишшо не то сделаю, – бахвалился Пила.
– Ой!
– Пойдем, ребя!
– Айда. – Стоявшие мужики ушли. Хозяйка верила всем предрассудкам и страшно боялась колдунов. Пилу она и прежде считала за колдуна, потому что он хитрил над мужиками и возил с собой какие-то травы, которые и ей давал. Увидев теперь, что его испугались мужики, она тоже струсила. Хотела скликать мужа-хозяина, но в то же время ей хотелось выслужиться и Пиле.
– А ты килы садишь?
– Эво! Тебе, што ли, надо?
– Не мне, а Терентьихе. Проходу мне нет от нее; все говорит: уж какова ни будь, да буду я тебе!
– А много ли дашь?
– Да денег-то нет…
– Кормить станешь? – Ладно, только сделай килу.
– Уж сделаю! Мужики с печки, полатей и лежащие на лавках слушали Пилу и переговаривались между собой. Сытно наелись подлиповцы. Целую ковригу съели.
– Што, Сысойко, наелся?
– Баско! Ошшо бы…
– Нету боле, – сказала хозяйка.
– Ну, таперь спать. – Пила полез на полати.
– Убью! Не ходи… – закричал один мужик.
– А ты гляди: кила у тебя на роже-то! – сказал Пила. Мужик испугался и ушел с полатей, за ним ушли и прочие. Они улеглись на пол. Подлиповцы залезли на полати и расположились спать, не раздеваясь, так же как и прочие мужики.
– Учись, Сысойко! Всему научу, – хвастался Пила.
– Ты врешь все.
– Хошь килу?
– Нет.
– То-то… Уж я, брат, што захочу, все сделаю.
– А зачем Апроська померла?..
– Так ты колдун? – спросил один мужик с печи.
– Колдун.
– Глиже! У нас тоже есть колдун: што захочет, так и будет. Баба есть такая, в трубу вылетает.
– А вот эта баба-то – беда! – сказал Пила про Матрену.
– Ой ли?
– Верь ты ему, варнаку! – отплюнулась Матрена.
– А ты молчи! – крикнул на нее Пила.
– Што молчать-то!.. – Матрена знала, что Пила не колдун; а впрочем, кто его знает. Пила слишком заврался.
– Ребя, бабы-то нет уж!
– Ой!
– Улетела! А ты молчи! – шепнул Пила Матрене, которая лежала у стены. Мужики струсили.
– Как улетела? – спросили они, а заглянуть на полати боялись.
– Да она откедова?
– Кто ее знает. Села ко мне на лошадь: вези, говорит…
– А ты бы ее топором, топором, так бы и хлестал.
– Бил – не берет…
– Куды же она улетела?
– А кто ее знат. Она вон к ейной бабе улетела.
– Это к Терентьихе? – спросила хозяйка, дрожащая от страха…
– К ей.
– Слава те господи!
– А ты зачурайся, – сказал хозяйке один мужик, лежащий на полу, Подлиповцы стали засыпать. На полатях было так тепло, что подлиповцы ни за что бы не сошли и спали бы долго, долго. Они уснули скоро. Во сне им мерещилась Апроська, и они часто кричали со сна: «Апроська! пишшит!» Мужики, бывшие в избе, долго еще толковали насчет Пилы и рассказывали разные случаи об колдунах, слышанные ими от людей.
– Недавно, – говорил один, – у нас, значит, свадьба была. Баско гуляли. Ладно. Вот и появись колдунья, и запела по-куричьи: съем, бает… Беда! Так и бегает за бабами! Ну, и драло все, а кто на печку залез да кринки на голову и поодевал… Она, будь проклята, и давай кринки на пол кидать, кою бросит, и разобьется… Ужасти! Мужики крестились и охали.
– Это што, – говорил другой. – Вячки – те лучше ваших чердьнских. У нас, братчи, колдун издох. Как ноць, и перевернетца, и побежит, и побежит!.. Привезли его в черковь, черковный пеун и давай отцытывать, а поп и давай махальничей махать. Махал, махал долго, а колдун и давай зубами цакать… Пеун побег, а поп и хлобысни колдуна-то цитальницей… Колдун и помер.
