— Что ты вытворяешь? Почему не выходишь?
— Подожди минутку, — прошептала она, дрожа всем телом.
— Но почему? Что все это значит?
— Тише, умоляю!
Он оторопел.
— Почему тише?! — Он увидел ее глаза, широко раскрытые, неподвижные. — Ты боишься?.. Но кого? Чего ты боишься?
— Тише… — молила она, чуть не плача.
Вальтер схватил ее за плечи.
— Что с тобой творится?
— Ничего… Я сейчас… одну минуту. Давай сядем.
Она продолжала стоять, прислонившись к двери, словно загораживая выход. Вальтер резким движением отстранил ее и выглянул в коридор. Кто-то шел мимо, и Лиза, не глядя, знала кто. Она- слышала, как захлопнулась дверь, как Вальтер подошел к ней. Звуки его шагов мучительно отдавались в ее голове, пока наконец она не услышала его голос:
— Лиза, что все это значит?
Она попыталась овладеть собой. Села в кресло и, глубоко вздохнув, ответила:
— Ничего. Не обращай на меня внимания.
Но этот ответ не удовлетворил Вальтера.
— Ты знаешь, кто шел по коридору?
— Откуда мне знать? — ответила она быстро, слишком быстро.
— И все-таки ты знаешь. Ты не хотела выйти из каюты, чтобы не встретиться с ней.
— С кем… не встретиться? Это твоя фантазия.
— Хотелось бы, чтобы это была фантазия. Но, увы, это, кажется, не так. Ты что-то от меня скрываешь!
— Ошибаешься, я ничего не скрываю.
— Хорошо, если бы это было так. Я согласен ошибиться. Рад был бы ошибиться! Ты знаешь, я не люблю совать нос в чужие тайны. Я не любопытен и, как правило, предпочитаю знать скорее меньше, чем больше. Но, кажется, на этот раз мне следует знать больше.
Она встала с кресла и направилась в ванную. Вальтер остановил ее.
— Пусти! Мне дурно.
— Неправда! Тебе не дурно. Я за тобой наблюдаю со вчерашнего дня. Это не морская болезнь.
— Зачем ты меня мучаешь?
Он помолчал, глядя ей в глаза.
— Я хочу тебя уберечь, — сказал он твердо.
Она отшатнулась.
— От чего?
— Не знаю. Ты ничего не хочешь мне сказать, и… я бы не стал спрашивать, если б не твой страх. Ты ее боишься. Здесь что-то такое… что…
— Ничего здесь нет! — крикнула она. — Это мне просто мерещится!
— Лиза, ты знаешь эту женщину…
— Нет! Я ее не знаю! Мне только кажется! Не может быть, чтобы это была она…
Вальтер поднялся и, словно удивленный тем, что его подозрения подтвердились, медленно произнес:
— Значит… она тебе кого-то напоминает?.. Кого же?
— Не спрашивай! Ты не должен спрашивать!
— Я не могу иначе. Это слишком серьезно, Лизхен… Если ты сама мне не скажешь…
Она побледнела.
— Ты… ты не сделаешь этого…
— И все же… Я не могу допустить, чтобы тебя шантажировали.
— Что ты хочешь сделать?
— Заявлю капитану или поговорю с ней.
Лиза без сил опустилась в кресло.
— Умоляю тебя…
— Лиза! Я должен знать. Если в твоей жизни есть что-то, о чем я не знаю…
Она дрожала как в лихорадке.
— Я ничего от тебя не скрыла. Ты знал все.
— Знал? Что? Что ты имеешь в виду?
— Мою работу во время войны.
— Твою работу? Что-то не припомню. Ах да, на вещевом складе, что ли?
— Да. Это было связано с моей службой.
— Знаю. В женских отрядах. Ты что-то говорила… Ну… и что же? Не понимаю, какое это имеет отношение к твоей истерике?
— Эта женщина… Мне кажется, что я ее знаю… оттуда.
— Откуда? Со склада? Что же тут страшного?
— А то… — она с трудом выговаривала слова, — что это был лагерный склад.
Вальтер все еще не понимал.
— Ну и что же? — спросил он с удивлением. — Работа, как всякая другая.
Тогда она сказала:
— Это была не просто работа. Это была служба. Я… меня направили в отдел лагерей.
Вальтер судорожно глотнул слюну.
— Каких лагерей?
Лиза молчала, и он добавил:
— Были трудовые лагеря, лагеря…
И тут он увидел ее глаза. Они были такие же, как тогда, во время инцидента с собакой. Лиза прошептала:
— Это не то.
Вальтер встал, прошелся несколько раз по каюте и остановился у иллюминатора. Он долго стоял, повернувшись к ней спиной.
— Концлагеря?.. — наконец произнес он. Голос его звучал хрипло. — Ты была в концлагерях? — Он резко повернулся к ней. — Значит, эти женские отряды… просто-напросто СС?! — Лицо его побагровело, казалось, он задыхался: — Эта женщина заключенная?! Говори!
Но Лиза уже овладела собой.
— Нет, не может быть! Мне просто померещилось!
— А вдруг? А если да? — настаивал он.
— Марта? — неуверенно произнесла она.
— Марта, — машинально повторил Вальтер. — Значит?..
Оба замолчали. Он смотрел в ее лицо, такое знакомое. Но сейчас в этом лице появилось нечто ужасающе чужое, что изменило его черты больше, во сто крат больше, чем вчерашняя новая прическа; изменило полностью и бесповоротно.
— Если бы это была Марта… — Лиза запнулась, но тут же с неожиданным спокойствием докончила: — Уж ее-то мне нечего бояться.
— Как прикажешь это понимать?
Лиза приободрилась.
— Бог мой! Я ей сделала столько хорошего. Не раз спасала жизнь. Я была для нее, — с горечью улыбнулась Лиза, — ангелом-хранителем. Этаким… лагерным ангелом-хранителем…
В ожидании ответа она отважилась поднять глаза. Но Вальтер, казалось, ничего не слышал. Он лихорадочно передвигал бутылки в баре. Наконец нашел нужную, наполнил рюмку, залпом осушил ее и сел в кресло, закрыв лицо руками.
— Я была добра к ней, Вальтер. — Голос ее задрожал.
— Ты была добра к ней… — повторил он, как показалось Лизе, с насмешкой.
Она не выдержала.
— Ты не знаешь, ты понятия не имеешь, как трудно было оставаться доброй в том аду!
Вальтер брезгливо поморщился.
— Нельзя ли, — процедил он, — без литературщины?
— Би-Би-Си организовало тогда серию передач, которые начинались словами: «Говорит ад Европы — Освенцим», — как бы оправдываясь, сказала она.
Вальтер даже привскочил.
— Боже мой! Освенцим?
Лиза видела, как на лбу у него выступили крупные капли пота, и не могла выговорить ни слова.
— Освенцим? Именно Освенцим?.. Господи! — И затем бесстрастно, как чиновник, проверяющий анкету, он спросил: — Как ты попала в СС?
Лиза ответила не сразу. Она долго смотрела на него молча, а потом сказала:
— Я верила в Гитлера.
Вальтер сорвался с кресла.
— Ты верила? Ты'? Первый раз слышу! Когда мы познакомились…
— Тогда с этим было кончено. Для меня больше, чем для кого-либо другого.
— Потому что он проиграл?
— Потому что я познакомилась с тобой.
Он снова сел.
— Говори! Рассказывай все, о чем ты умолчала тогда. Говори!
Она выпила воды, потом взяла сигарету и долго искала спички, пытаясь медлительностью движений скрыть растерянность или, быть может, оттянуть свою исповедь. И, наконец, заговорила:
— Я вступила в СС в сорок третьем году. Я не знала… нет, вернее, знала, почему делаю это. Не знала только, во что это выльется… Я пошла туда, чтобы стоять на страже безопасности страны… Мне сказали… что я буду следить за ее врагами. Обергруппенфюрер Поль говорил: «Освенцим — болото, позор немецких концлагерей. Только лучшие из эсэсовцев могут оздоровить это болото». Я считала своим долгом пойти туда, где труднее всего. К словам об «оздоровлении» я отнеслась всерьез. В марте сорок третьего года я уже была в «аду Европы».
