хотите, рана — больно. Не надо ее…
Писать я ничего не буду.
Продолжаю утром. Всю ночь горела и не спала. Задремала к утру и ехала… в Париж.
Да, я писать не буду. Писала бы я только для Вас. И даже — уже писала. Я рассказала Вам мою большую драму, 10 лет ровно тому назад. И потому о ней, что это было то же, что и с Вами, хоть и другая была причина. Я узнаЮ ее, мою судьбу, мою, особую, всегда одну и ту же.
Я не пошлю Вам это повествование. Сегодня утром я трезвее. Не надо. И было бы больно не получить на нее от Вас ответа.
Иван Сергеевич, я все вдруг понимаю. Ничего не понимаю (приписка после). Ум понимает, но не сердце!
У меня к Вам просьба: не вкладывайте меня и _м_о_е_г_о_ в «Пути Небесные». Это было бы жаль для романа. Он для меня божественен. Себя же я не ценю. Одешевился бы мною (для меня) роман… Если Вам бы хотелось излить Ваше, прекрасное, то пишите в думах о неизвестной, сжигая и расточая в ветер, если бы неизвестная стала мною. Меня никому не надо. Я не хочу лжи о себе, не надо мне чужих, пусть очень красивых, перьев!
Цветок Ваш передо мной всегда. Люблю его. Это махровая бегония — цветок, культивированный особенно в Голландии. Здесь он особенный, красивый. Бывают прямо сказочные экземпляры. Я рада, что он растущий. Розы «говорят» больше, — но они уже давно опали бы. Этот цветок сказал и говорит мне больше розы. А теперь все так мне непонятно. Простите мне мазню. Я вытравила чернила, т. к. написала вздор, сгоряча, как обиженный ребенок. И вот ниже за это просьба о прощении. Эта вставка сделана после, — мне стыдно стало моей горечи (я не смею Вам так писать). И потому некоторая неувязка в последовательности текста дальше.
Я замолчу тогда… Простите, простите меня! Умоляю, ради всего Святого! Простите мне мою жесткость. Я не могу больше! Я все хочу понять Вас и не могу. Перечитываю Ваши письма все, ища ответа…
Как, неужели Вы не будете мне писать??
Но о «Путях Небесных» все серьезно… Не надо меня. «Глаза» я Вам пришлю17 после вашего портрета. Вы в долгу же у меня. Почему не хотите?
Я Вас не понимаю, милый.
9 июня «Рожденье»? Рожденье в муку? Кто же этого тогда хотел. Не может этого быть.
Вы претворите «броженье» в творчество. Вообразите образ _н_е_и_з_в_е_с_т_н_ы_й, а О. Б. зачеркните. Пусть я послужу для этого в искусстве. Больше мне ничего не надо. Писать я _н_и_ч_е_г_о_ не буду без Вашего солнца. И «золотое» мое письмо18 проклясть мне? Я слишком волнуюсь, чтобы писать на все ответ. Скажу лишь, что Ваш «Человек из ресторана» был Ваш не первый. И потом мужчине — другое дело. «Мой профессор» говорил мне еще совсем недавно, что лишь к 60-ти годам почувствовал в себе на высшей точке силу творчества. Какой он тоже вечно-юный, сколько в нем шарма! Он вас любит и ценит. Я ведь его дочка (посажёная), и зовет меня он просто «Олечка».
Ах, нет, не надо муки. Помните, как ясно и чудесно все было в наших письмах. Откуда мука. Мы только в письмах, — зачем же мука?? Я не поеду, я не увижу Вас, но Ваш портрет пришлите! Сердцем Вас обнимаю.
Ваша О. Б.
[На полях: ] Перечитала письмо и… все не то! Все, все не то. Но Вы поймете. _П_и_ш_и_т_е! Это — все!
Письмом я не довольна, но шлю. Молюсь каждый день о Вас, родной мой.
Напишите мне хоть еще один разочек и портрет! Скажите, кто издает «Неупиваемую чашу»? Кто переводит Вас в Голландии?
Странное письмо от г-жи Земмеринг я получила. Она знакома Вам давно?
Первое письмо с «драмой» моей19 было лучше, но я теперь боюсь его, как и «золотого»!
[Приписка: ] Вот еще пара слов о Вашем здоровье: берегитесь ради Бога! Осенью особенно диета, тепло и спокойствие. Нервность то же, что нарушение диеты, даже хуже. Нельзя резкость движений допускать, много ходить и главное — не волноваться. Диета — молоко и масло. Можно это? Как бы я рада была иметь Вас здесь — у нас свое, отличное молоко. Кашки, пюре всякие. Но Вы, конечно, давно все это знаете. Я работала в специальной клинике для желудка. Знаете Вы, между прочим, что язва желудка и двенадцатиперстной кишки — типичная болезнь молодых? Молодые страдают ею обычно, а к старости она проходит. Сколько я этого видала. Вы слишком кипите! Вот и результаты. Мы много опытов делали. Всякое волнение, эмоции и т. д. отражаются на ulcus. Помню как один пациент (мой большой приятель) лежал с зондом в duodenum’e [43], все шло как по маслу. Но меня просил доктор взять у него немного сока (желчи). Когда пришла я, и мы шутливо, мило перекинулись словечком, — то вдруг, — все насмарку — желчь перестала идти, а все заполнилось желудочным соком. И бедному пришлось лежать еще 2 часа лишних. Шеф смеялся и ходил за соком сам. Радость пациента от встречи заставила желудок усиленно работать. Понимаете, от того и аппетит и т. п. Одним словом павловские открытия рефлекса.
Не волнуйтесь! — Обо мне не беспокойтесь. Я здорова. Мучаюсь только от неизвестности о Вас. Поступайте как это Вам лучше. Я по-прежнему живу мыслью о Вас. В моих письмах Вы достаточно найдете о моем к Вам чувстве. Разве Вы не знаете? А теперь — бодро и весело творите. «Пути Небесные» ждут Вас!
[На полях: ] Я снова нашла себя. Я спокойна. Пишите смело!
Как с отоплением у Вас будет??
13
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
14 сент. 41
11 ч. вечера
Иван Сергеевич, дорогой мой, родной!
Сегодня написала Вам сумбурное письмо отчаяния. Пишу эту открытку только для того, чтобы, если письмо задержится в почте дольше, чтобы Вы знали, как больно мне, как тяжело после Вашей открытки…
Сейчас 11 ч. — я думаю особенно о Вас.
Хочу понять и Ваши мысли, и хочу, чтобы Вы поняли меня — я не могу остаться без Ваших писем. Для моего «покоя» молчание Ваше — ничего не может сделать; — напротив: я исстрадаюсь от неизвестности о Вас. Но у меня явилась мысль, что Вы просто почему-то другому не хотите писать мне больше. Неужели правда? И я утратила Вас??
Тяжело Вам? Вам трудно получать мои писанья? Мне замолчать? Да? Ну,
