96
Что-то случилось с дядюшкой Шакруном: временами он начинал разговаривать так громко, будто произносил речь. Люди сочувственно говорили: «Старость есть старость!» А порой он приходил в страшную ярость из-за самой пустяковой причины, а то и вовсе без причины. Люди говорили: «Стареет!» Иногда же он надолго замолкал, не открывая рта даже тогда, когда нужно было что-то сказать. И люди говорили: «Да, это старость». А то вдруг он произносил речи, которые на улице считались крамолой.
И люди с опаской повторяли: «Все это от старости. Убереги нас от нее, Аллах!»
Арафа часто наблюдал за дядюшкой Шакруном из окна с сочувствием и беспокойством. Про себя Арафа думал: «Он почтенный человек, несмотря на рваное платье и нищету. На лице его лежит неизгладимая печать тех бед, которые довелось ему претерпеть после того, как минули счастливые времена Касема. К несчастью своему, он — современник Касема и, значит, успел узнать, что такое справедливость и благополучие. Он сполна получал свою долю доходов от имения, видел, как строились новые дома, а потом, по приказу Кадри, строительство прекратилось. Одним словом, он несчастный человек, переживший свое время!» На этом месте Арафа прервал свои размышления, так как увидел Аватыф, лицо которой, после того как он вылечил ей глаз, не имело ни малейшего изъяна. Арафа перевел взгляд с отца на дочь и с улыбкой крикнул:
— Сделай милость, напои чаем!
Она принесла ему чай, а он, прежде чем взять стакан из ее рук, желая задержать ее, сказал:
— С исцелением тебя, роза нашей улицы!
— Благодаря Аллаху и тебе! — с улыбкой откликнулась девушка.
Арафа взял стакан, постаравшись коснуться кончиками пальцев ее руки. Аватыф вернулась к своей кофейне. Легкость походки выдавала владевшую ею радость. Надо ему наконец сделать решительный шаг. Смелости у него хватает! Но следует хорошенько обдумать, как быть с Сантури. И зачем только Шакрун с дочкой попался на глаза футувве? Но что поделаешь! Бедняк выбился из сил, ходя за своей ручной тележкой, и был вынужден бросить это занятие и соорудить эту жалкую кофейню.
Издалека донесся шум и гул голосов, и все головы на улице повернулись в сторону Гамалийи. Оттуда выехала двуколка, везущая женщин, которые пели и хлопали в ладоши. В центре сидела невеста. Видно, ее везли из бани. Мальчишки бежали за повозкой, весело крича и цепляясь за борта. Повозка направлялась в квартал Габаль. Вся улица наполнилась пением, поздравлениями, приветственными возгласами. Вдруг дядюшка Шакрун громко и гневно крикнул:
— Бей! Бей!
Аватыф поспешила к отцу, усадила его и стала нежно гладить по спине. Арафа недоумевал: «Что случилось? Можег быть, он просто бредит? Вот проклятая старость! Как же тогда выглядит наш дед Габалауи, если, конечно, он еще жив?!» Обождав, пока дядюшка Шакрун успокоится, Арафа осторожно спросил:
— Дядюшка Шакрун, ты видел Габалауи? Не глядя в сторону Арафы, тот ответил:
— Глупец! Разве ты не знаешь, что он уединился в своем доме еще до времен Габаля?
Арафа засмеялся, а Аватыф тоже улыбнулась.
— Да продлит Аллах твои дни, дядюшка Шакрун! — пожелал старику Арафа.
— Твое пожелание имело бы цену, если бы сама жизнь что-нибудь стоила! — воскликнул Шакрун.
Девушка подошла к Арафе забрать стакан и шепнула:
— Оставь его в покое. Он совсем не спит по ночам! Арафа страстно прошептал:
— Мое сердце принадлежит тебе, Аватыф! И, прежде чем она отошла, добавил:
— Я хочу поговорить с ним о нас с тобой!
Аватыф погрозила ему пальцем и отошла, а Арафа принялся развлекаться, наблюдая за играми детишек на мостовой. Неожиданно со стороны квартала Касем появился Сантури. Арафа непроизвольно отпрянул от решетки окна. Что привело сюда футувву?! К счастью, Арафа жил в квартале Рифаа и его футуввой и покровителем был Аджадж, которого он щедро оделял «подарками». Сантури подошел к кофейне Шакруна и остановился. Не отводя глаз от лица Аватыф, он сказал:
— Кофе без сахара!
Из какого-то окна послышался смешок. Из другого высунулась женщина и спросила:
— Что заставило футувву квартала Касем пить кофе в кофейне для бедняков?
Но Сантури, казалось, ничего не замечал. Аватыф подала ему чашку, и сердце Арафы сжалось в груди. Футувва ждал, когда кофе немного остынет, и во весь рот, так что были видны его золотые зубы, улыбался девушке. Арафа поклялся в душе, что когда-нибудь затащит его на Мукаттам и там хорошенько отдубасит. Сантури отпил глоток и пробурчал:
— Спасибо твоим прекрасным ручкам!
Аватыф боялась и улыбнуться ему в ответ, и нахмуриться, а Шакрун с явной опаской наблюдал за этой сценой. Футувва протянул девушке монетку в пять пиастров и, не дожидаясь, пока Аватыф отсчитает сдачу, повернулся и пошел в кофейню квартала Касем. Аватыф смутилась, не зная, что делать, а Арафа тихонько приказал ей:
— Не ходи за ним!
— А как же сдача? — спросила она.
Дядюшка Шакрун, несмотря на слабость, поднялся, взял сдачу и пошел в кофейню. Вернувшись через некоторое время, он уселся на свое место и принялся громко хохотать.
— Успокойся! — умоляюще произнесла Аватыф. Старик снова встал на ноги и, обратившись лицом к Большому дому, воскликнул:
— О Габалауи! Габалауи!
Из окон, дверей, кофеен и подвалов на него устремились многочисленные взгляды, мальчишки столпились вокруг старика, и даже собаки глядели в его сторону. А Шакрун восклицал:
— О Габалауи! До каких пор ты будешь хранить молчание и скрываться? Заветов твоих никто не соблюдает, имение твое идет прахом. Тебя обкрадывают, Габалауи, так же как обкрадывают твоих внуков!
Многие хохотали над его словами, мальчишки хихикали, а Шакрун продолжал:
— Габалауи! Ты слышишь меня? Разве ты не знаешь, что с нами происходит?
Зачем ты покарал Идриса? Ведь он был в тысячу раз лучше, чем футуввы нашей улицы! О Габалауи!
В это время из кофейни вышел Сантури и крикнул:
— Эй, лгун, веди себя пристойно! Старик грозно повернулся к нему и сказал:
— Будь ты проклят, негодяй! Многие испугались за старика: «Пропал человек!» Сантури, ослепленный яростью, накинулся на Шакруна и ударил его кулаком по голове. Старик попятился назад и, если бы Аватыф не поддержала его, упал бы. Сантури, взглянув на девушку, вернулся на свое место в кофейне.
— Пойдем домой, отец, — сквозь слезы проговорила Аватыф.
Арафа выбежал из подвала, чтобы помочь ей, но старик, тяжело дыша, отталкивал их руки. Все вокруг молчали. Только одна женщина не выдержала:
— Это ты виновата, Аватыф! Надо оставлять его дома. Девушка вся в слезах прошептала:
— Ну что я могу сделать?
А дядюшка Шакрун слабым голосом все продолжал звать Габалауи…
Незадолго до рассвета безмолвие ночи нарушилось плачем, и вскоре все узнали о смерти Шакруна. Случившееся никого на улице не удивило. Приближенные Сантури говорили: «Гореть ему в аду! Он жил наглецом, и наглость свела его в могилу». Арафа же сказал Ханашу:
— Шакруна убили так же, как убили многих на нашей улице. Убийцы даже не пытаются скрывать своих преступлений. И никто не осмеливается жаловаться и прибегать к помощи свидетелей.
— О горе! И зачем только мы вернулись сюда?! — сокрушался Ханаш.
— Но это наша улица!
— Наша мать ушла отсюда с разбитым сердцем. Будь проклята и улица, и все на ней живущие!
— И все же это наша улица, настаивал Арафа.
— Как будто мы должны расплачиваться за грехи, которых не совершали!
— Самый большой наш общий грех — покорность. В отчаянии Ханаш сказал:
— И наш опыт с бутылкой не удался!
— Ничего, в следующий раз обязательно получится.
За гробом дядюшки Шакруна шли только Аватыф и Арафа. Все были очень удивлены участием волшебника Арафы в похоронах и перешептывались об удивительной смелости этого странного человека. Но все еще больше удивились, когда к похоронной процессии в тот момент, когда она достигла середины квартала Касем, присоединился сам Сантури. И с каким бесстыдством он это сделал! Ни капли не смущаясь, Сантури сказал Аватыф:
— Да продлятся дни твои, Аватыф!
Арафа сразу понял, что Сантури на этом не остановится. После его появления в мгновение ока похоронная процессия преобразилась, к ней присоединились соседи и знакомые, которые не решались на это раньше из страха перед футуввой. Вся улица заполнилась людьми.
— Да продлятся дни твои! — обращаясь к Аватыф, повторил Сантури.
— Сначала убиваешь, а потом идешь за гробом убитого?! — с вызовом откликнулась девушка.
Сантури громко, так, чтобы все его слышали, воскликнул:
— То же самое говорили и Касему!
Раздались громкие голоса:
— Нет Бога, кроме Аллаха! Только он один волен в жизни человека и в его смерти!
