Арафа был поглощен тем, что смешивал разные жидкости и сливал приготовленный состав в большой глиняный кувшин. Пот струился по его лбу, и Арафа утирал его время от времени рукавом галабеи. Ханаш внимательно наблюдал за его действиями, готовый немедленно выполнить любое распоряжение. Желая подбодрить Арафу и выразить ему свои дружеские чувства, Ханаш сказал:
— Никто на этой несчастной улице не грудится столько, сколько ты. А что ты за это имеешь? Какие-то жалкие миллимы!
Арафа с удовлетворением отозвался:
— Да упокоит Аллах душу моей матери! Это ей я всем обязан. В тот день, когда она отдала меня в учение чародею-волшебнику, способному читать мысли других людей, жизнь моя переменилась. Если бы не она, быть бы мне либо вором, либо нищим-попрошайкой.
Но Ханаш все тем же огорченным тоном повторил:
— Все равно ты зарабатываешь лишь жалкие миллимы!
— Деньги наживаются терпением. Не отчаивайся! Не только должность футуввы открывает путь к богатству. Вспомни, какое уважение я заслужил! Все, кто ко мне приходит, целиком доверяются мне и надеются на меня, а это уже не мало. Подумай также, сколь приятно сознавать себя волшебником! Ведь из отбросов мы изготовляем полезные, исцеляющие людей от недугов снадобья. Мы проникаем в тайны неведомых сил и используем их на благо всем.
Ханаш, взглянув на печь, неожиданно прервал рассуждения друга, сказав:
— Лучше поставить печь под отдушиной в коридоре, а то здесь мы задохнемся.
— Делай что хочешь, только не нарушай ход моих мыслей. Ни один дурак с нашей улицы, который мнит себя ученым, не поймет всей важности вещей, приготовляемых в этой грязной и зловонной комнате. Они узнали свойства «подарка», но это еще не все. В этой комнате могут родиться самые удивительные и невообразимые вещи! Глупцы! Они еще не знают, чего в действительности стоит Арафа, но когда-нибудь они это поймут. Им следовало бы благословлять память моей матери, а не оскорблять ее, как они это делают.
Ханаш, который уже было встал, снова присел на корточки и недовольно заметил:
— Всю эту красоту может уничтожить дубинка глупого футуввы.
— Не болтай! — резко оборвал его Арафа. — Мы никому не делаем зла и исправно платим подати, зачем же им обижать нас?
Ханаш рассмеялся в ответ.
— А в чем была вина Рифаа?
Арафа бросил на друга гневный взгляд.
— Зачем ты раздражаешь меня своими разговорами?
— Ты ведь рассчитываешь разбогатеть, а здесь богатеют лишь футуввы. Ты надеешься стать сильным, но прибегать к силе дозволено только им! Запомни это и прими во внимание.
Арафа замолчал, проверяя, в правильных ли пропорциях он смешал части снадобья, потом снова взглянул на озабоченного Ханаша и рассмеялся:
— Моя мать тоже не раз предостерегала меня. Спасибо, брат, но я вернулся сюда с продуманным планом.
— Кроме волшебства, тебя, кажется, ничто не интересует.
— Волшебство действительно удивительная вещь! — убежденно воскликнул Арафа. — Возможности его безграничны, и никто не знает, есть ли у него предел. Тому, кто обладает тайнами волшебства, дубинки футувв кажутся детской игрушкой. Учись, Ханаш, не будь глупцом. Представь, если бы все жители нашей улицы стали волшебниками?!
— Если бы все были волшебниками, они бы умерли с голоду.
Арафа рассмеялся, обнажив в улыбке свои крепкие зубы.
— Говорю тебе, не будь глупцом, Ханаш, и подумай, чего они могли бы тогда достигнуть. Клянусь Аллахом! Чудеса на нашей улице рождались бы так же легко, как плевки и ругательства.
— Да, только при условии, что жители улицы раньше не умерли бы голодной смертью!
— Ничего! Не умрут, раз они…
Не договорив, Арафа замолчал, сосредоточившись на работе. Руки его проворно двигались. Окончив дело, он вновь заговорил:
— Певец из рода Касем рассказывает, что Касем хотел благодаря доходам от имения избавить людей от необходимости работать, чтобы все могли распевать песни в садах, как мечтал о том Адхам.
— Так говорил К а сем. Арафа с блестящими глазами продолжал:
— Но ведь не в пении конечная цель! Представь себе, что человек проводит жизнь в безделье и лишь распевает песни. Это красивая, но смешная мечта, Ханаш. Гораздо лучше избавить себя от тяжкого труда, ради того чтобы целиком отдаться изобретению чудес.
Ханаш, не желая продолжать этот бессмысленный разговор, покачал своей большой головой, которая сидела, казалось, прямо на плечах, и деловым тоном сказал:
— Пойду разожгу печь в коридоре.
— Разожги и сам садись на нее, иного ты не заслуживаешь.
Примерно через час Арафа вышел из мастерской и, устроившись на тахте в комнате для гостей, стал глядеть в окно. После тишины внутренних помещений подвала слух его наполнился звуками жизни. В уличном шуме можно было различить крики торговцев, разговоры женщин, соленые шутки и отборные ругательства — движение людского потока на улице не прекращалось ни на минуту. Вдруг Арафа заметил у стены напротив его окна нечто новое, чего раньше не было. Сюда перебралась кофейня на колесах; сделанная из большой корзины, прикрытой старой тряпкой. На ней помещалась маленькая печка и были расставлены банки с кофе, чаем и корицей, а также медные кофеварки, чашки и ложки. Рядом, прямо на земле, сидел старик, который раздувал огонь, чтобы согреть воду. За корзиной стояла девушка в расцвете юности и приятным голосом обращалась к прохожим:
— Милости просим в нашу кофейню!
Кофейня находилась как раз на стыке кварталов Касем и Рифаа. Большинство клиентов ее составляли владельцы ручных тележек и другие бедняки. Арафа сквозь решутку окна рассматривал девушку. Ее смуглое лицо, обрамленное черным покрывалом было прекрасно. Темно-коричневая галабея ниспадала до пят и подол ее волочился по земле, когда девушка, выполняя чью-либо просьбу, отходила или же возвращалась с пустым стаканом. И эта скромная галабея и стройная фигурка и глаза медового цвета — все было бы прекрасно, если бы не левый глаз, красный и опухший, видимо, от трахомы или от попавшей грязи. Судя по сходству со стариком, она его дочь. Как видно, родилась она, когда отец был уже в почтенном возрасте. Это часто случается на нашей улице. Ни минуты не колеблясь, Арафа крикнул:
— Хозяюшка! Стакан чаю, пожалуйста!
Девушка поискала его глазами и, найдя, быстро наполнила стакан из чайника, наполовину присыпанного золой, чтобы не остывал. Подошла к окну и протянула стакан. Арафа улыбнулся.
— Спасибо! Сколько с меня?
— Два миллима!
— Дорого! Но для тебя не жалко. Девушка протестующе проговорила:
— В большой кофейне чай стоит пять миллимов, хотя он ничем не лучше того, что ты пьешь.
И, не дожидаясь ответа, отошла, а Арафа принялся прихлебывать чай, не отводя от девушки взгляда. Какое было бы счастье обладать этой юной красавицей! А глаз ее так просто вылечить! Правда, для женитьбы требуются деньги, а их-то и не хватит. Подвал уже полностью обставлен, а Ханаш может спать где хочет, либо в гостиной, либо в коридоре, но с условием, что сначала он изгонит из подвала всех клопов.
Вдруг внимание Арафы привлек гул голосов, и он увидел, что все прохожие остановились и глядят в конец улицы. Люди перешептывались: «Сантури… Сантури». Арафа тоже посмотрел в ту сторону, насколько ему позволяла оконная рама, и увидел футувву, шедшего в окружении подручных. Когда Сантури проходил мимо новой кофейни, взгляд его упал на девушку, и он спросил одного из своих людей: Кто такая?
— Аватыф, дочь дядюшки Шакруна!
Сантури причмокнул губами в знак одобрения и проследовал в свой квартал. Арафа ощутил беспокойство. Он помахал девушке пустым стаканом. Легким шагом она подошла к нему, взяла стакан и деньги, а он, указывая подбородком в сторону удалявшегося футуввы, спросил:
— Тебе ничего не угрожает?
Девушка рассмеялась и, уже повернувшись, чтобы уйти, ответила:
— Если потребуется, я обращусь за помощью к тебе. Поможешь?
Ее насмешка задела его. Насмешка была скорее грустной, чем вызывающей, и это еще больше усилило его беспокойство. Тут он услышал голос Ханаша, зовущий его, спрыгнул с тахты на пол и пошел во внутреннюю комнату.
Число клиентов Арафы росло день ото дня. Но ни одному из них не радовалось его сердце так, как обрадовалось оно Аватыф, когда она появилась однажды в его подвале. Он даже забыл принять тот полный достоинства вид, который обычно напускал на себя в присутствии клиентов, и радостно бросился ей навстречу. Усадил ее на тюфячок перед собой, а сам присел на корточки. Не помня себя от радости, говорил ей приветливые слова и не отрывал от нее глаз. Когда же взгляд его остановился на левом глазе девушки, которого почти не было видно из-за опухшего века, с упреком сказал:
— Ты, красавица, очень запустила свой глаз, ведь он был красным еще в тот день, когда я впервые увидел тебя.
