По другую сторону стоял Мышко Кулик, как все в его роду, отличавшийся могучим сложением и здоровьем, горячий в бою и в словесной схватке, упрямый и неустрашимо смелый. Все знали, что если он в чём-нибудь упрётся и скажет, что оно должно быть так, то ни за что не отступится, хотя бы пришлось поплатиться жизнью. Ладить с ним было трудно, но если уж он с кем заводил дружбу, то был предан во всем и до конца. Однако ничто не веселило его так, как битва. И теперь, зная, что идёт в бой, он улыбался, словно в предвкушении приятнейшего удовольствия.
Последний, младший из воевод, Порай, едва сдерживая коня, смотрел на Пястуна, дожидаясь, когда он даст приказ идти в наступление.
То был муж во цвете лет, с сверкающими весельем глазами и улыбкой на лице; в седле он сидел на диво ловко, как будто сросшись с конём, был пышно разодет и увешан блестящими украшениями, к которым питал пристрастие. Всюду, куда бы он ни явился, ему хотелось быть первым, и он добивайся этого, не щадя сил и трудов. Несколько раз уже он шептал князю, что пора дать сигнал к бою, но Пястун медлил, обозревая несметные полчища, которые тянулись из лесу непрерывным потоком, все продолжая множиться, как будто их рождала пуща.
Наконец, после долгого раздумья, князь обернулся, как бы спрашивая взглядом: как быть? Ждать ли, когда поморяне первыми ринутся, и отразить натиск, или идти на них всей лавой?
Две рати стояли на двух холмах, между ними лежала долина. Маленький, почти высохший ручеёк, извиваясь, бежал посредине. Ни один из воевод ещё не проронил ни слова, когда невдалеке показался Визун с окованным железом копьём. Он шёл бодро, весело, будто вдруг помолодел, и, едва выскочив из чёлна, устремился к военачальникам с просветлевшим лицом.
— Я иду к вам из храма! — вскричал он. — Несу вам доброе предзнаменование! Я смотрел на воду и на огонь, лил воск и волхвовал по птичьему полёту и дыму священного огня — все мне ответствовало, что врага ждёт погибель!
— Взгляните! Над вами реет птица, белая, как голубь, а на опушке, где стоит их рать, кружатся стаями вороны! Лада! Коляда! — закричал он. — Идите на них! Наступайте!.. И да не уйдёт отсюда ни один из них. Лада! Все на врага!
За Визуном и военачальники и ближние шеренги подхватили этот клич, предвещающий счастье.
Пястун вскинул руку, указывая на лес.
Стибор с людьми, стоявшими слева, тотчас же двинулся в обход неприятеля с левого крыла. Лютый зашёл справа, Болько Чёрный следовал за ним, Мышко выступил вслед Стибору, Порай и Нагой остались посередине, возле Пястуна.
Вся рать дружно, как один человек, задвигалась, строясь и хватая с земли щиты: тысячники и кто был подородней из воинов выходили вперёд; взвились знамёна, шеренги ощетинились копьями.
— Лада!.. — проносилось по рядам.
В стане противника уже можно было разглядеть трех военачальников, едущих во главе в алых плащах и золочёных шлемах, а подле них — одетых в железо немцев, которые на что-то показывали руками, поворачиваясь вправо и влево. За ними двигалась беспорядочная толпа, то рассыпаясь, то сбиваясь в кучу. Небольшая группа немцев, которых легко было отличить, обступила молодых князей; их обгоняли поморяне с железными мечами и заткнутыми за пояс пучками верёвок для связывания пленных и добычи.
Едва поляне пошли в наступление, взывая: «Лада!», как на них с. нечленораздельным криком ринулись поморяне. Военачальники в алых плащах, сопровождаемые немцами, скрылись в сомкнувшейся вокруг них толпе, а вперёд выскочила кучка оголтелых поморян, привыкших к набегам. Они летели, размахивая мечами пиками, словно вызывая полян, ждавших врага на склоне холма.
Обмелевший ручей, протекавший в долине, разделял узкой лентой оба стана. Войска Стибора и Лютого, широко расступившись, оцепили поморян с боков. Из лесу уже не показывались новые отряды, а отставшие, оробев, старались догнать передних.
Шум, предвещающий сражение, нарастал, с обеих сторон сыпались ругательства: собаки, гады, падаль, гнилая дохлятина и иные омерзительные слова… Передние плевались, и показывали кулаки, а когда возбуждение перешло в неистовство, глухо прозвучали первые удары молотов, застучавших о щиты; передние шеренги ринулись вперёд, схватились и в одно мгновение смешались в сплошную гущу человеческих тел, в которой невозможно было отличить своих от врагов.
Вскоре от этих рядов остался лишь вал из умирающих и мёртвых, загородивший путь остальным. Лежавшие на земле ещё душили своих противников, сцепившись в смертельной схватке, когда другие, топча и давя их, уже завязали новый бой.
Лютый, ведя своих людей в обход, заметил впереди сидевшего на коне Клодвига, пробился сквозь толпу прямо к нему и обрушился на него, словно ястреб. По шлему и плащу он узнал в нём военачальника. Высоко подняв молот, он замахнулся и бросился на немца; тот отпрянул, затем вынесся вперёд и мечом полоснул Лютого по обнажённому затылку. Кровавый рубец взбух на его шее, но кровь не пошла, а Лютый вскинул молот, ударил им Клодвига в грудь и свалил с коня наземь.
Немцы вскрикнули от ужаса и гурьбой накинулись на Лютого, который, размахивая молотом над головой, яростно защищался. Мечи разили его, почти не причиняя вреда. Казалось, его заскорузлую кожу не могло пробить даже железо и только метило её рубцами.
Окружённый напавшей на него толпой, Лютый вынужден был отступить, а умирающего Клодвига подхватили на руки соратники. Изо рта его хлестала кровь.
Болько Чёрный и Мышко тоже ворвались в середину толпы, гоняясь за молодыми Попелеками. Но, напуганные участью, постигшей Клодвига, немцы и остальная свита обступили Лешеков стеной. Кичливость и ярость поморян сразу остыли после первой стычки, в которой им не удалось сломить врага. Отбиваясь, они отходили назад под натиском полян, которые упорно наступали и, окружив холмы с двух сторон, смыкались все теснее. Ещё открытый путь к лесу быстро сужался. Лешеки с ужасом увидели, что поляне, двигавшиеся навстречу друг другу, с минуты на минуту могли захватить опушку. Поморяне стали поспешно отступать.
Как раз посреди долины завязалась ожесточённая схватка: здесь дрались не ради победы, а только затем, чтобы поживиться и убивать.
Вокруг громоздились трупы кровавым валом, валялись вперемешку убитые лошади и тела людей, пронзённые обломками стрел. Змейками сбегали отсюда в ручей чёрные струйки загустевшей крови. Яростный бой не затихал. Едва его на миг прерывала усталость, как снова разжигала бешеная злоба. Из груды мёртвых тел вставали трупы, которые вдруг оживали, чтоб с новой яростью ринуться на неприятеля и пасть задавленными насмерть. Лошади кусались и, взбесившись, топтали людей, собаки поморян и князей с рычанием кидались на воинов и падали, пробитые копьями.
Солнце давно клонилось к западу, а сражение всё ещё продолжалось. Небольшая, едва уцелевшая кучка поморян поспешно отступала к лесу. Лешеки, испугавшись, что их могут схватить, уже раньше незаметно скрылись со своей свитой. Для тех, кто остался, путь был отрезан. Лютый, перехватывая беглецов на холме, гнал их обратно на поле брани, окружённое полянами со всех сторон.
В плен не брали; началась дикая резня и разгром кучки отчаянно сопротивлявшихся людей, которым разбивали молотом черепа и пронзали копьями грудь. Вся долина и склоны холмов были покрыты трупами, и, когда стемнело, больше некому было сражаться и некого было убивать. Военачальники верхами объезжали поле битвы, а воины, опьяневшие от ярости, добивали тех, что ещё содрогались и стонали.
Последний закатный луч озарил ужасающее зрелище — поле, усеянное убитыми, которых смерть застигла в разные минуты борьбы. Одни лежали лицом к земле, другие — обернувшись к небу, были и такие, которые опирались на окостеневшие руки, словно ещё хотели подняться, то тут, то там торчали задранные кверху ноги. Кое-где враг лежал рядом с тем, кто его добил, не в силах вырваться из последнего объятия. По полю бродили верные кони, обнюхивая трупы в поисках погибшего хозяина.
Пястун, окружённый воеводами, окинул взглядом холмы: рассыпавшиеся по склонам кучки воинов, поднимая обагрённые кровью руки, провозглашали победу.
Когда настала ночь, поляне развели костры и запели песни. Челядь обходила с факелами поле брали, стаскивая одежду с убитых.
Хоронить их не спешили, чтобы дать птицам, беспокойно кружившимся в вышине, наесться досыта. Позже из-за туч выплыла луна и осветила огромное, заваленное трупами поле. Выхваченные из мрака бледными лучами, трупы, казалось, ожили и встают, но — они были мертвы, и из лесу уже сбегались на пир волки и выли, требуя своей доли.
Пястун сидел у огня, окружённый воеводами. Стали держать совет, идти ли дальше, или успокоиться на достигнутом.
Старый князь, по своему обыкновению, долго слушал, что говорили другие, не торопясь выносить решение. Наконец, когда все кругом высказались, он молвил:
