улыбнулся Али.
— Мемед сошел с ума. Просто невменяемый стал. Знаешь, о чем он говорит с Хромым Али? Он просит сходить с ним в касабу.
— Уж это известно! Он всех просит, каждого встречного-поперечного. На Чичекли все знают об этом. Спроси любого, и он скажет: Мемед хочет еще разок взглянуть на свою Хатче. Он хочет повидаться с нею, хотя бы это стоило ему жизни. Даже если вся касаба будет гореть, он все равно пойдет. Все крестьяне только и говорят об этом.
— Ему, видимо, надоело жить. Я старался отговорить его, а он смотрит на меня, как на врага, — сказал Джаббар.
— Он как пьяный. Лучше его не трогать, пока сам не упадет, — посоветовал Сефил Али.
— Верно: пьяного лучше не трогать. Но ведь Мемед прекрасный, отважный человек. Нет и не будет в этих горах такого разбойника, как Мемед. Он святой.
Высоко над вершинами гор пролетела стая журавлей, предвестников зимы. Холодный северный ветер раскачивал огромные сосны. Вот-вот выпадет снег…
Мемед подвел Хромого Али к дереву.
— Садись, — сказал он и сел рядом с ним.
У Мемеда было такое злое лицо, что Хромой Али испугался. Губы у него задрожали.
— Али-ага, — начал Мемед. — Ты умный человек. Из- за тебя я стал разбойником, и ты это знаешь. Но ты не виноват. Ты хороший человек.
— Что ты, что ты, Мемед… — пролепетал Хромой.
— Да, да, Али-ага.
— Говори прямо, чего ты хочешь? — сказал Али.
Мемед на мгновение задумался. Лицо его стало серьезным.
— Завтра я пойду повидаться с Хатче, — наконец выговорил он.
Хромой растерянно переспросил:
— Что ты сказал?
— Да, завтра я пойду к Хатче, — спокойно, но твердо повторил Мемед.
— Не может быть! — сказал Хромой.
— Пойду, — повторил Мемед.
Хромой задумался.
— Это трудно. Очень трудно, — сказал он, — это значит идти на верную смерть.
— Я пойду, непременно пойду, — сказал Мемед.
Его лицо прорезали глубокие морщины.
— Я решил идти на смерть. Вот здесь, в сердце, жжет как огнем. Я должен пойти. Не могу больше ждать. Завтра на рассвете пойду в касабу…
— А если тебя схватят? — прервал его Хромой. — На тебя, Мемед, вся наша надежда, надежда крестьян всей деревни.
Мемед помрачнел.
— Всей деревни? Какой деревни? — Он с раздражением сплюнул.
— Не сердись, — спокойно сказал Али. — Не обижайся на крестьян. От страха у них сердце в пятки ушло. Душою ведь они с тобой…
— Все равно пойду, — твердо сказал Мемед.
Он поднялся и, покачиваясь, словно пьяный, побрел в горы. Северный ветер нес туда аромат сосны.
Хромой Али был встревожен. Он спустился в землянку.
— Что сказал Мемед? Говори! — набросился на него Джаббар.
— Завтра на рассвете он идет в касабу.
— Он сошел с ума! — закричал Джаббар. — Нужно связать его. Его поймают и убьют. Связать! Куда он пошел?
— В горы. Еле на ногах стоит, как пьяный.
Джаббар выскочил из землянки и побежал за Мемедом. Холодный порывистый ветер ломал ветви деревьев. В воздухе пахло снегом. По небу неслись черные тучи. Вдруг стало темно. Упали первые крупные капли дождя.
Мемед сидел на гнилом пне под сосной, толстые ветки которой были обрублены. Он был погружен в свои мысли и даже не заметил, как к нему подошел Джаббар и осторожно сел рядом.
— Прошу тебя, брат, не делай этого! Нет человека на Чичекли, который бы не знал о твоем решении. Да и в касабе знают. Тебя схватят. Не делай этого!
Мемед поднял голову и с упреком посмотрел на Джаббара.
— Ты прав, Джаббар. Но войди в мое положение. Загляни в мою душу. Я не могу. Я должен увидеть Хатче! Если не увижу, умру! Лучше умереть, увидев ее, чем умереть от тоски здесь… Можешь ты удружить мне в последний раз?
— Для тебя я на все готов. Ведь мы братья и неразлучные друзья.
— Тогда достань мне какую-нибудь старенькую одежонку. Вот и вся моя просьба.
Джаббар ничего не ответил. Только голова его поникла на грудь.
Ранним утром Коджа Осман на взмыленной лошади влетел в касабу. В центре базара он спешился. Держа поводок в руке, Коджа прошел весь базар с одного конца в другой. «Здравствуй», — улыбаясь, громко приветствовал он каждого, кто попадался ему на пути.
В касабе уже было известно о смерти Калайджи. Люди догадывались, почему так гордо разгуливает Коджа Осман. А он, ничего не подозревая, несколько раз прошел базар из конца в конец, ища кого-то глазами. Потом вышел с базара и направился к реке, в кофейню Тевфика, Подойдя к окну кофейни, он прильнул к стеклу и долго разглядывал посетителей. В углу он заметил Абди-агу и обрадовался. Привязав лошадь к акации на площади, Коджа Осман вошел в кофейню и остановился возле столика, за которым сидел Абди-ага. Абди-ага поднял голову. Перед ним стоял Коджа Осман. Лицо у него было красное, руки дрожали. Когда взгляды их встретились, Коджа улыбнулся. Абди-ага побледнел. «Здравствуй!» — громко сказал Коджа Осман и, не дожидаясь ответа, повернулся и вышел из кофейни. Абди-ага, открыв рот, с испугом глядел вслед уходившему Кодже.
Коджа Осман отвязал лошадь, вскочил в седло и понесся в свою деревню Вайвай. До нее было два часа езды.
Когда Коджа Осман вышел из кофейни, Абди-агу охватил дикий страх. Он боялся всего и поэтому нигде долго не задерживался. Правой рукой он всегда сжимал белую рукоятку нагана, который у него был спрятан под кушаком. Что бы он ни делал — считал деньги, играл в тавлу [31], обедал, — рука его не выпускала нагана. В любую минуту он готов был встретиться с невидимым врагом.
Абди-ага встал и заспешил к писарю Сиясетчи Ахмеду. Странный это был человек. Когда он говорил, он издавал такие звуки, будто во рту у него перекатывались орехи. Ахмед был кровным врагом писаря Фахри-эфенди и верным человеком Али Сафы-бея. Он был связан с Калайджи и занимался всякими темными делишками. Ахмед тяжело переживал смерть Калайджи.
Войдя в лавку Ахмеда, Абди-ага крикнул:
— Пиши, Ахмед-эфенди. Если правительство действительно имеет власть, пусть оно покажет свою силу. Так и пиши! Горы и долины полны разбойников. Под каждым кустом — новое правительство. Так и пиши! Орудуют даже пятнадцатилетние мальчишки. Да пиши, как говорю! Поджигают деревни, нападают даже на касабу. Ни жизнь, ни имущество — ничто не гарантировано от нападения, даже старухи ходят с оружием. Бунтуют. В касабе образовалось независимое правительство. Законы презирают. Так и пиши! Просим прислать войска, чтобы прекратить беспорядки.
Черное лицо Сиясетчи Ахмеда потемнело еще больше. Он снял с головы
