— К сожалению, во флирте, как и во всем прочем, я только дилетант, — ответил Витовский.
Она промолчала и пошла в столовую, где Янова с Бартеком накрывали на стол. Проходя мимо окон, она увидела отца.
Орловский, забытый в своей загородке, приплелся на веранду и, сгорбившись, сидел там мокрый, продрогший до костей.
— Янова, Бартек, почему отец в такую погоду сидит на веранде?
И она помогла им отвести отца в комнату.
— А кому же заботиться о нем, когда барыня-дочка целыми днями то на прогулке, то с гостями, — прошипел старик Гжесикевич и так облокотился на стол, что несколько тарелок со звоном полетели на пол.
— Это никого не касается. А почему вы, отец, являетесь сюда пьяный, да еще тогда, когда здесь полно гостей? Вот уж, действительно, стыдно.
— Что мне гости, я тут хозяин; кто этого не понимает, тот пусть убирается ко всем чертям! Мать, — заорал старик, стуча кулаком по столу; но перед ним стояла не его жена-старуха, а дрожащая от злости Янка.
— Я сейчас позову маму, пусть она велит отвести вас к колодцу, чтобы вы протрезвились немного.
— К колодцу! Меня… Как свинью! Да это же конец света, разрази меня гром! Видали, меня, хозяина, и вдруг к колодцу! А, скотина! Убирайся вон!.. Мать!
Янка, не слушая больше, пошла к Анджею, и тот велел увести старика во флигель.
Янка пригласила всех к столу. Случилось так, что они с Витовским шли последними. Оба молчали. Проходя через длинную полутемную комнату, Витовский вдруг взял Янку за руку и властно шепнул:
— Я приду сегодня в сад под ваше окно, вы должны меня выслушать, должны… — Он пошел к гостям, а Янка с минуту стояла, словно оглушенная, едва не лишившись чувств.
— Яня! — позвал Анджей, входя в комнату через другие двери. Он видел, как Витовский говорил с ней, услышал даже звук его голоса, но не разобрал слов. Ужасное подозрение мелькнуло у него.
— Иди ужинать! — тихо сказала Янка.
В течение всего ужина она двигалась словно во сне, смотрела, ничего не видя, слушала, не слыша, говорила, не понимая собственных слов. Она то невпопад смеялась, то впадала в апатию, из которой ее выводили глядевшие на нее в упор пламенные глаза Витовского; когда она время от времени заглядывала в эти огромные, глубокие, как пропасть, глаза, сердце ее учащенно билось, она замирала, теряла силы и сидела покорная, готовая ко всему.
После ужина, когда все пошли спать, Витовский, прощаясь, так сильно сжал ей руку, что она пришла в себя. Янка, дрожа от страха, хотела просить его, чтоб он не приходил, но говорить было невозможно: Анджей холодно смотрел на них, тут же стояли Волинские, и каждое слово, каждый жест могли быть замечены. Она смотрела на него с испугом и отчаянием, но он, не обратив на это никакого внимания, уехал.
Янка еще долго сидела у Хелены, сама раздела и уложила в постель детей. Она оттягивала время, лишь бы не идти в свою комнату. Она двигалась как в полусне, выдумывала различные предлоги, чтобы остаться; но, заметив наконец, что Хелена засыпает от усталости, отправилась к себе.
«Опущены ли жалюзи?» — думала Янка и ухватилась за эту мысль, словно от этого зависела вся ее жизнь. Янка остановилась у двери, страшась войти; ей показалось, что она видит за окном лицо Витовского, слышит его голос. Она была близка к обмороку; она жаждала и боялась увидеть его.
Наконец она поборола страх и вошла.
Окно не было завешено. Янка в испуге вскрикнула и долго смотрела в черную дождливую ночь. На столе мерцала лампа; в комнате стояла тишина; разостланный на полу мех заглушал шаги. Янка обвела глазами комнату, в сотый раз скользя взглядом по светло-голубым чехлам мебели: и огромной кровати под голубым балдахином, по безделушкам, расставленным на бюро и туалетном столике, и наконец, с каким-то щемящим облегчением, взгляд ее остановился на окне, похожем в эту минуту на зияющую дыру в стене.
Стояла такая тишина, что слышно было потрескивание свечей на туалете, шум деревьев в парке, плеск воды в озере и монотонный ропот дождя, который не прекращался ни на минуту; до нее долетали печальные, разбитые на атомы, отголоски дня, которые рассыпались стихающим эхом по парку. Несколько раз порывалась она закрыть окно и не могла; она боялась пошевелиться, не отдавая отчета в том, что с ней творится, что может произойти. Одно лишь чувствовала она — ее подхватил страшный вихрь, вырваться из которого не было возможности.
Вдруг до нее долетел слабый, едва уловимый скрип шагов. В другое время она бы ничего не услышала, но сейчас каждый шаг отзывался в голове болью; она вскочила и, не соображая, что делает, неожиданно для себя позвонила. Звук колокольчика привел ее в себя; она готова была отдать полжизни, чтобы заглушить его.
— Разве ты не спишь? — спросил вошедший Анджей.
— А… да… нет, нет, не могу уснуть, — с трудом выдавила из себя Янка и задрожала, так как шаги приближались. Она смотрела то в окно, то на мужа, с неописуемым ужасом и болью.
— Что с тобой, милая, ты так странно выглядишь! — спросил он мягко; доброе сердце его победило, он забыл все подозрения, все свои мучения, пораженный ее странным состоянием. Он подсел к ней, взял ее холодные руки и принялся осыпать их поцелуями.
— Что с тобой, Яня? — спрашивал он, обнимая ее, целуя ее глаза, губы, лаская ее, как больного ребенка. Она принимала эти ласки, не замечая их, и все смотрела в окно, вслушивалась в приближающиеся шаги.
— А! — вскрикнула она, вырываясь из его объятий: силуэт Витовского мелькнул за стеклом и исчез в темноте.
— Ты видишь кого-нибудь в окне? — спросил он и посмотрел в том направлении, куда были устремлены ее широко открытые от ужаса глаза.
— Нет, мне, видимо, показалось… Я устала… Это нервы…
— Я закрою окно! Сколько раз я говорил, чтоб закрывали ставни. — И он поднялся.
— Я сама! — крикнула она; у нее мелькнула мысль, что, опуская жалюзи, он заметит Витовского. Она вскочила и дернула за шнурок, но жалюзи, зацепившись за вазу с цветами, до конца не опустились: внизу осталась большая, во всю ширину окна, щель, через которую можно было видеть все, что происходит в комнате.
Янка вернулась к Анджею, и он ласково заговорил:
— Мне так хотелось прийти к тебе, поговорить с глазу на глаз. Знаешь, скажи откровенно…
— Что? — спросила она тихо, не желая, чтобы ее голос слышали за окном.
— Прости мою подозрительность, но меня точит одна мысль, не позволяет ни о чем думать… Не обижайся на меня, моя дорогая, моя милая!
— В чем дело?
— Скажи, кому ты послала деньги? — спросил он быстро, обняв ее и спрятав лицо у нее на груди.
— Залеской, — ответила она просто. — Я не говорила тебе этого, боялась, что ты рассердишься; я хотела сказать после.
— Ну и болван же я! Прости меня, прости!
Янка не ответила ему и насторожилась. Она ничего не слышала, но чувствовала, что Витовский стоит под окном. Ей казалось, что в щель смотрят на них его глаза. Она бессознательно отстранила мужа и хотела было встать, но не смогла — не было сил; впрочем, она и сама не знала, что ей делать, и переводила взгляд с Анджея на окно и с ужасом ждала, что будет. Анджей ничего не понимал: счастливый ее ответом, который снял с его сердца тяжесть, он стал осыпать ее лицо поцелуями.
— Какая ты добрая, как я люблю тебя!
— Нет, нет! — крикнула Янка и вырвалась из его объятий. Она уже ничего не соображала, ей начинало казаться, что это Витовский сидит с нею рядом, что это его голос, его поцелуи, его прожигающий насквозь взгляд, и тогда она обвила руками шею мужа, жадно впилась губами в его губы и целовала, целовала…
— Ты меня любишь? — спрашивал он все тише и тише.
— Люблю, люблю! — ответила она страстно и готова была упасть перед ним на колени; сердце ее бешено стучало, а душа наполнилась такой радостью любви, что лицо ее запылало невыразимым счастьем, почти исступлением.
За окном кто-то задвигался, и стекло звякнуло. Ветер качнул деревья и глухо зашумел, ударяя в стены. Он выл в трубах, свистел в голых ветвях.
Янка вырвалась из объятий Анджея, стала посреди комнаты и, испуганная, потрясенная, взглянула на мужа, не в силах понять, откуда он взялся. Она обвела взглядом комнату… Тогда она поняла все и посмотрела на мужа как-то странно, с таким состраданием, что он забеспокоился. Потом она села на стул, обессиленная, разбитая, и разразилась горьким плачем боли и разочарования.
Анджей отнес ее в кровать, раздел, стал говорить ей нежные слова, целовать ей ноги, но она плакала не переставая; он утешал ее, как мог, и когда она, наконец утихнув, лишь изредка продолжала всхлипывать, он обратился к ней с робкой просьбой.
— Хорошо, — равнодушно сказала Янка, и последние слезы, которыми она оплакивала свои погибшие мечты, ручьем хлынули у нее из глаз.
Целых два месяца Витовский не появлялся в Кроснове и только на третий прислал Янке письмо.
