А он стоял, впившись в нее глазами гипнотизера; красивое, дерзкое лицо Антиноя дрогнуло всеми мускулами. Он снял со своей руки ее руку и насмешливо произнес:
— Вы чересчур нервны для жены Анджея, вам будет очень трудно управлять хозяйством, очень…
— Перестаньте! — крикнула она, и ее охватило такое бешенство, что первым ее желанием было ударить его зонтиком.
В эту минуту она люто ненавидела его. Не сказав больше ни слова, она быстро двинулась вперед.
— Пани Янина! — воскликнул он, обескураженный. Она, не оглядываясь, ускорила шаг; сердце стучало от гнева, в глазах стояли слезы волнения.
— Простите, я не хотел оскорбить вас! Не уходите.
— Нам лучше расстаться. Я не привыкла, чтобы ради шутки производили эксперименты над моими нервами.
Он взглянул ей в глаза с такой мольбой, что ее гнев исчез и сменился состраданием.
— Что подумал бы человек, увидевший нас в эту минуту, — сказала она, стараясь овладеть собой.
— Он понял бы, что перед ним две родственные души, которые ищут друг друга и страшатся той бездны, которая заключена в каждой из них.
— А что бы сказали вы? — Ее сердце сильно забилось.
— Что мы бессознательно искали дорогу к собственным душам.
— Прощайте, я дойду одна.
— И заглянули в бездну, — добавил он, не услышав прощания.
— В то время, когда вокруг такая красота! — И она показала на висящее над лесами солнце, которое, отражаясь кровью на поверхности прудов, плавало в тумане.
— Н20 с металлическим отливом. Хотите, я остальное тоже определю формулами?
Янка взглянула на него, и опасения стиснули ей сердце, будто она в самом деле заглянула в бездонную пропасть.
Они шли молча, испытующе поглядывая друг на друга, а сердца их бились в невыразимом ощущении любви и тревоги; они жаждали обладать друг другом и в то же время страшились этой жажды; зрачки их, казалось, то распространяли, то впитывали в себя магнетическое излучение.
Из витовской часовни доносился звон колокола и мчался в тишине, сливаясь со стрекотанием кузнечиков и стуком кросновской мельницы.
Они молчали и боялись нарушить это молчание, боялись произнести то слово, которое готово было сорваться с их уст. У Янки закружилась голова, иногда горячая волна крови приливала к сердцу, к мозгу, и она была близка к тому, чтобы потерять сознание. Тогда она останавливалась, чтобы прийти в себя, и шла снова, думая лишь о нем и странном выражении его глаз, когда он сказал: «Мы бессознательно искали дорогу к собственным душам». Ее охватила внутренняя дрожь, и она плотнее куталась в пелерину, словно так можно было укрыться от его гипнотизирующих глаз. Взгляды его были словно поцелуи, и от них губы ее упоительно покраснели. Янка почувствовала внезапную усталость. Она ступала все неувереннее, временами скинув с себя это внезапное наваждение; она поднимала свой затуманенный взгляд и тотчас, встретившись с его влажными, странно блестящими глазами, опять теряла силы; она вся дрожала, дыхание участилось. Появилось безумное желание броситься ему в объятия, приникнуть к нему, а там будь что будет.
С ним творилось почти то же самое; он чувствовал, что его влечет к ней какая-то сила; ее присутствие рождало в нем ноющую, почти физическую боль. Мысль о Янке овладела всем его существом; он затих, но в глубине души в нем росла злость на самого себя, на нее, на весь мир.
«Люблю тебя, люблю!» — билось его сердце с пугающим однообразием, а губы насмехались, ненавидели; он боролся с собой, чтобы не пасть перед ней на колени, не обнять ног, не прильнуть губами хотя бы к краю ее платья, которое сводило его с ума своим шелестом, не выразить того, что переполняло душу, того, что только сейчас он сумел охватить разумом.
— Спокойной ночи! — промолвила она, когда они вошли в деревню, спрятала руки под пелерину и пошла, даже не взглянув на него; он не остановил ее и не пошел следом. Он только смотрел, как вдали исчезло, сливаясь с сумраком, ее светлое платье.
«Люблю тебя!» — твердил он про себя и долго стоял, глядя туда, где она скрылась, где он еще видел ее своим духовным взором.
Янка пришла в себя лишь тогда, когда услышала смолкающий цокот копыт. Она оглянулась — ее мучило сожаление.
«Почему он не пошел за мной?» — думала она, но быстрая ходьба утомила ее, и сознание окончательно вернулось. Она гневно сжала губы и была страшно недовольна собой; остатки только что пережитого чувства еще жили в ней, но она всячески отгоняла от себя мысли о Витовском.
Лишь за ужином она заметила, что у старухи заплаканные глаза, старик пьян в стельку и злобно косится на нее. Только Анджей был в хорошем расположении духа и усиленно уговаривал ее съесть что-нибудь.
— Не могу. Я устала, и голова болит.
Она была не в силах говорить, даже не слышала, когда к ней обращались. Мысли ее блуждали далеко отсюда, в мире мечтаний, где возникали быстрые отблески взглядов, отзвуки голосов, контуры лиц.
— Панна Ядвига здорова? Ты видела Стефана?
— Здорова, здорова, — отозвалась Янка. — А Стефана, кажется, с утра не было дома.
Она не знала почему, но этот ответ привел ее в смущение.
Янка тотчас отправилась к себе.
А утром она проснулась в необычайно хорошем настроении, спокойная, полная сил, желания жить и действовать. Она решила сразу же пойти во флигель.
Мать меняла наволочки.
— Давайте помогу, — сказала она, отбирая у нее подушку.
— Неужто важная барыня умеет таким делом заниматься? — с насмешкой заметила старуха.
— Вот увидите. — Янка переменила наволочки, застелила постель, расставила на комоде фигурки святых, зажгла перед образом лампаду, но лицо старухи по-прежнему было сумрачно; с чисто крестьянским упрямством и издевкой в серых глазах она следила за ней и тяжело вздыхала. Когда она кончила работу и, так и не дождавшись от старухи ни слова, собралась уже уходить, та окликнула ее:
— Януся! — Янка осталась и села с ней рядом. — Не сердись на меня, дочка. Знаешь, я женщина простая, обидчивая, неученая, иной раз и скажу что лишнее…
— Не вспоминайте об этом, мама, простите меня.
Она поцеловала ей руку, и старуха так растрогалась, что обняла Янку и долго ее целовала.
— Скучно бывает мне, дочка, а поговорить не с кем. С девками сидеть мне Ендрусь не позволяет, с отцом говорить невозможно — сразу начинает браниться, Ендрусю некогда, а с тобой не смею, — ну что я, простая мужичка. Вот и слоняюсь из угла в угол, да выискиваю, к чему прицепиться.
— О, мир и согласие! — воскликнул Анджей, появляясь в дверях.
— Да вот, я тут говорю, сынок, что тоскливо мне без внучат-то, — схитрила она.
Анджей так странно посмотрел на Янку, что она вспыхнула и, не сказав ни слова, вышла, встревоженная его взглядом.
— Коли наседка не несется — не приневолишь, — засмеялась старуха.
— Ты бы, мама, при ней лучше об этом не говорила.
— Чего мне стыдиться, раз я хочу внуков?
— Но ведь у Юзи есть дети.
— А я хочу твоих, Ендрусь, — понимаешь? Твоих.
Она прижалась к нему и гладила его по лицу, по волосам, довольная своей смелостью и тем, что высказала сокровеннейшее желание, осуществления которого она ждала с таким нетерпением.
— Может, доктор ей нужен? — продолжала она.
— Не будем об этом говорить. — Он поцеловал мать и пошел к себе.
Он сам хотел этого не меньше матери, сознавая, что ребенок сильнее привязал бы ее к нему и его семье.
Вдруг он услышал ее голос:
— Анджей, у меня к тебе большая просьба.
— Ты же знаешь, я ни в чем тебе не отказываю.
— Дай мне шестьсот рублей.
— Ты хочешь купить что-нибудь?
— Нет, нет, — она не решалась сказать мужу о том, что собирается помочь Залеской, думая, что ему это не понравится. — А, впрочем, я действительно желаю купить кое-что, но в рассрочку.
— У тебя есть чековая книжка торгового банка. Выпиши нужную сумму на получателя, выплатят моментально. Но скажи все-таки, что ты покупаешь?..
— Скажу потом.
Его удивила такая таинственность; едва он выехал в поле, у него появилось вдруг подозрение:
«Кому она посылает, зачем? Может быть… Нет… нет…» — Он не хотел верить своим подозрениям, но все же вернулся обратно. Ковер заглушал его шаги, и он бесшумно вошел в комнату Янки.
— Знаешь, я подумал, — начал он еще с порога, — не сделать ли нам в воскресенье несколько визитов соседям? Разумеется, если ты не против.
— Пожалуй ты прав: пани Ядвига говорила мне, что соседи удивляются, почему до сих пор мы не сделали ни одного визита, — ответила Янка невозмутимо, накрывая письмо промокательной бумагой.
Он заметил это, и целый день его мучил вопрос: «Кому она писала?».
Янка сама поехала на почту, чтобы отослать письмо с первым чеком. Потом она навестила Юзю, уже несколько дней больную от огорчения, что ее домашняя птица гибнет от дизентерии. Наслушавшись вдоволь жалоб на нерадивость мужа, низость прислуги и неискренних комплиментов в свой адрес, Янка отправилась домой, измученная скучной болтовней Юзи.
