Вот в каком идеальном свете является в истории это племя славян, которому чужды были мечи, которое с песней да с гуслями отправилось к хану аваров и к императору Маврикию.
То же самое утверждает о славянах и Иорнанд, говоря о них "armis disperiti".
При таких обстоятельствах, вдали от воинственных звуков и шума битв, вырабатывается у славян своеобразная общественная жизнь, главные формы которой являют вместе с тем и высокоразвитую цивилизацию. Чем глубже смотреть в их жизнь, тем более идеальною она представляется.
Вера в единого Бога, супружеская жизнь, чистота нравов, уважение чужой собственности — в такой высокой степени, что даже дома не имели запоров; гостеприимство, патриархальный образ правления, гмины, федеративный союз — все это легко заметить даже в доисторическую эпоху славян (см. у Прокопа). Войны, необходимость защиты от нападений врагов, необходимость в оружии, заимствованные у соседних племен новые понятия и обычаи способствовали тому, что вслед за их появлением наступает процесс разложения, порчи и выработки чего-то такого, что необходимо должно было изменить и условия быта, и самый темперамент славян. Остаются лишь проблески прежней организации, которая, потеряв свою внутреннюю мощь к дальнейшему саморазвитию, должна испытать новую фазу переработки.
Только такая жизнь, какую вели славяне в то время, когда гусли были единственным их оружием, позволяла созидать и вырабатывать самостоятельную цивилизацию. Чужое влияние изменило условия развития.
Нет никакого сомнения, что первые минуты такого перерождения народного организма всегда выражают упадок сил и минутные заблуждения.
В борьбе славян с германцами всегда выступают на первый план остатки старого организма, которому даже враги отдают полную дань уважения, а кроме того, как необходимое следствие новой цивилизации, являются: болезненное состояние, упадок, слабость сил. Славяне теряют то, что сами выработали, и не могут усвоить того, что заимствуют у других, в виде малопонятного, вовсе не приноровленного к их природе.
Эти люди, не знающие железа, в течение многих, долгих веков не в состоянии достаточно сжиться с новыми бытовыми условиями, сохраняют отпечаток своей расы, остаются мечтателями, какими до того были, позволяют не только завоевывать свою землю, но и обращать себя в рабство.
С течением времени славянские племена, благодаря различным условиям — климата, соседей, жизни — различно и развиваются. Они начинают дробиться на разные — не народы, этого нельзя сказать, но на группы, которые в видах самозащиты сливаются в малые неделимые. Это составляет ту таинственную эпоху, в период которой созидаются элементы, долженствующие в будущем образовать Лехию. Эта вторая колыбель Польши окружена таким же непроницаемым мраком, каким вообще окружена первоначальная жизнь славян.
И здесь, и там легенды, сказания, другими словами, поэзия, составляют главный материал. Кроме этого материала, по временам у нас кое-что находят и в старых могилах, но определение эпохи, к которой принадлежал тот или другой найденный памятник, в большинстве случаев весьма затруднительно.
О Лехии, — почти до того периода, когда она уже является принявшей христианство и то дружит с германцами, то борется с ними, — у нас сохранились предания лишь очень смутного характера.
В наши дни мы встречаем эти предания уже не в устах народа, давно забывшего их, а на пыльных страницах хроник, куда заносились они далеко не в том виде, в каком создавались народом: каждый летописец старался прибавить к ним что-нибудь от себя — колорит, направление, вообще, что соответствовало бы понятиям современной ему эпохи.
Все без исключения историки сходятся в том, что исторические предания о первых годах жизни народа составляют смесь элементов разнородного происхождения. Все же из них можно добыть кое-что, так же точно, как и из старых могил…
Не подлежит никакому сомнению, что исторические предания о Лешках, Попелях, Ванде, Краке и т. п. относятся к известным важным моментам в жизни народа или, вернее, его составных частей, потому что до Пяста и потомков его не существовало даже понятия о народе, как об единичном целом. В глуби лесов, в тиши непроходимых дебрей мало-помалу образуются отдельные группы, которые, соединившись вместе, образуют со временем государство Болеслава Храброго.
Вначале летописцы не придерживаются одного какого-либо постоянного названия для обозначения описываемой ими страны; она фигурирует у них под именем то страны полян, то ляхов и чехов. Только во времена Мешка Старого и сына его Болеслава поляне являются впервые в истории. Конечно, этому появлению нового народа на исторической сцене должна была предшествовать внутренняя работа составных его частей, подготовившая его силы для самостоятельной жизни.
Длугош, который в XV веке писал историю Польши с точки зрения тогдашней эпохи, собрал предания о доисторической Польше, не подвергнув их ни малейшей критике. Ставить ему в укор такое отношение к делу мы не имеем права, потому что каждое поколение уверено, что именно ему-то и суждено было постигнуть истину.
У Длугоша самое древнее предание упоминает о Лехе, по имени которого и вся страна получает название Лехии, жители же ее — лехитов. Между тем Длугош знает, что разные родственные лехитам племена, а вернее, только союзные с ними, имели каждое свое отдельное прозвище.
Мифический Лех Длугоша не оставил потомства. В сущности, нам даже неизвестно время его существования, долго ли род его владел землею. Приходится ограничиться тем, что он умер, не оставив наследников.
После первых властителей, единоличных деспотов, вернее, старейшин рода и племени, которые правили одною громадною семьею, наступили времена двенадцати воевод, поставленных во главе народа.
Предание, которое ставит вначале патриархальный образ правления, а после него правление нескольких единиц, не противоречит природе вещей. Процесс созидания народа должен был совершаться именно таким путем.
Являющийся вслед затем Крак, по всей вероятности, чешского происхождения, никак не вяжется с преданиями о лехитах. Личность его словно выдумана лишь с тем, чтоб связать в одно целое Лехию с остальным славянским миром. От рассказа о нем веет особенным духом. В нем видны следы общеславянского мифа, какой-то древней поэмы. Крак в одно и то же время царит у полян и у чехов и основывает Краков, сразу отнимающий все значение у древнего Гнезна.
Вся жизнь сосредоточивается в этом польско-чешском городе. Но у самого замка, воздвигнутого на Вавеле, поселяется дракон (olophagus), который проглатывает не только скот, не щадит и людей.
"Изнуренный продолжительным голодом, — повествует Длугош, — он выходил из своей ямы и с дикою яростью нападал на скот, лошадей, волов, душил их и пожирал. То же самое случалось и с людьми, если они ему попадались".
Жители Кракова, под влиянием страха, задумали было оставить город. Крак тогда возымел мысль накормить дракона мясом, перемешанным с серою, воском, смолою и со скрытым в этой смеси огнем. Дракон проглатывает подброшенную ему пищу и умирает в жестоких муках. Крак, избавивший таким образом страну от угрожавшей ей страшной опасности, долго царит, а благодарный народ после смерти властителя воздвиг ему огромных размеров могилу на горе Ляссоте, под Краковом. Могила эта напоминает могилы владык, которые и до настоящего времени можно видеть в Швеции, под Упсалой. Эта-то могила и послужила поводом нарождения мифа о Кракове. По каким причинам одна из трех дочерей Крака царит затем самостоятельно в Чехии, об этом предание умалчивает.
Из числа этих трех дочерей нам известны всего только две: Любуша и Ванда. У Крака, кроме того, были и сыновья: Крак и Лех, которых можно считать представителями двух областей: Хро-бацкой и Лехицкой, соединившихся впоследствии в одно целое.
Завистливый Лех убивает своего старшего брата, рубит тело на куски и зарывает в песок; всем же Лех объявляет, что дикий зверь растерзал его брата на охоте.
Таким образом, Лех долгие еще годы царит один, но в конце преступление выходит наружу, и поляки изгоняют его из своей земли. Другое предание гласит, что он умер бездетным, мучимый угрызениями совести.
Это убийство, часто встречающееся в народных песнях, имеет характер народной былины. Заметим кстати, что в гораздо позднейшем сказании об убийстве св. Станислава снова является это руб-ление тела на части.
После Леха на княжеский престол вступает его сестра, дочь Крака — Ванда. Сказание о ней, несомненно, должно быть причислено к произведениям чисто народным. Ванда не хочет выходить замуж, она дает клятву богам остаться девицею. Князь аллеманов, Ритогар, сосед Ванды, властелин чрезвычайно богатый, шлет к ней послов своих с предложением взять ее в жены. Послы возвращаются к нему с отказом. Ритогар собирает огромное войско и идет войною на Ванду. Ванда тогда становится во главе своей дружины.
