«Дорогая моя тетушка, я поблагодарила бы вас еще раньше, как я должна была это сделать за вашу доброту и безграничное ко мне сочувствие, но, по правде говоря, я была слишком сердита, чтобы писать. Вы заподозрили гораздо больше, чем то было на самом деле. Но теперь вы вольны подозревать все, что только угодно. Дайте волю вашей фантазии, заставьте воображение парить, можете предположить, что я почти уже замужем, и даже в этом вы не ошибетесь. Вы должны поспешить с ответом, в котором вы похвалите его гораздо теплее, чем сделали это в прошлый раз. Я снова и снова благодарю вас за то, что мы так и не доехали до Озер. Как глупа я была, когда жалела об остановке! Ваша мысль насчет пони просто великолепна. Мы станем объезжать весь парк каждый день. Я самое счастливое создание на свете! Возможно, кто-нибудь уже говорил так же до меня, но ни у кого не было на это столько прав, столько неоспоримых оснований. Я даже счастливее Джейн – она только улыбается, а я смеюсь! Мистер Дарси передает вам самый страстный привет на свете. Мы всех вас непременно ждем в Пемберли на Рождество. Ваша Элизабет».
Письмо мистера Дарси к леди Кэтрин несколько отличалось по стилю от первого; и от обоих этих посланий разительно отличалось то, что ответил мистер Беннет Коллинзу:
«Уважаемый сэр,
боюсь, что вынужден потревожить вас своими поздравлениями. Элизабет вскоре станет женой мистера Дарси. Утешьте леди Кэтрин, как только сумеете. Впрочем, на вашем месте я бы определенно заступился за ее племянника. У него есть гораздо больше того, что он может дать.
Искренне ваш и пр., пр., пр.»
Поздравления мисс Бингли по случаю предстоящей свадьбы брата стали единственными из всех, оказавшимися натянутыми и неискренними. По случаю она написала даже Джейн, выразив в письме свое удовольствие и повторив уже полученные однажды заверения в полном ее почтении. Джейн не обманулась, но впала в печаль. Понимая, что все до последнего слова сочится ядовитой ложью, она все же не стерпела и написала в ответ такое доброе письмо, которое не заслужил бы даже ангел. Радость, которую испытала мисс Дарси, получив такое же известие, ничем не отличалась от той, с которой известие это было отправлено ее братом. Четыре листа бумаги оказались не в силах вместить все ее восторги и искреннее желание полюбить свою новую сестру.
Не успел еще прийти ответ от мистера Коллинза вместе с поздравлениями от его жены, как все уже в Лонгбурне знали, что те собираются сами прибыть в Лукас-Лодж в ближайшее время. Вскоре открылись и причины столь нежданного их визита: леди Кэтрин настолько вспылила, получив дерзкое письмо племянника, что Шарлотта, искренне радуясь счастью подруги, сочла за лучшее переждать нагрянувший шторм в тихой и далекой гавани. Приезд соседки именно в такой момент как нельзя больше порадовал Элизабет Беннет; хоть во время их встречи она время от времени и думала, что за свое счастье миссис Коллинз заплатила слишком высокую цену; и особенно это чувство усиливалось, когда Элизабет, едва сдерживая лукавую улыбку, наблюдала за тем, как кузен ее осаждает бедного мистера Дарси с навязчивой своей любезностью. К чести последнего надо признать, что это нелегкое испытание он выдержал вполне спокойно и даже приветливо. Он терпел даже речи сэра Уильяма, сводившиеся практически к одной фразе: главное украшение Хертфордшира теперь похищено. Старик также надеялся на то, что отныне они будут встречаться в Сент-Джеймсе, и если мистер Дарси и вздрагивал, словно озябнув, происходило это исключительно в те моменты, когда сэр Уильям видеть его не мог.
Вульгарность миссис Филипс для Дарси стала последним и, пожалуй, самым серьезным испытанием; и, хотя миссис Филипс, точь-в-точь как ее сестра, впала в сравнительно молчаливое благоговение, чтобы осмелиться беседовать с новым родственником на дружеской ноге, как советовал ей не в меру расшалившийся мистер Бингли, иногда в ее нервном помрачении случались просветы, и тогда вульгарность ее вырывалась на свободу; и даже все ее уважение к зятю миссис Беннет оказалось неспособным сделать ее хоть чуточку элегантней. Элизабет, как могла, старалась защитить жениха от частых встреч с обеими и приберечь своего любимого для себя и тех членов семьи, которые могли с ним беседовать, не падая при этом ниц. По правде говоря, сейчас Элизабет с нетерпением ждала того времени, когда оба они сбегут от ненавистной им глупости в комфорт и элегантность Пемберли.
Материнское сердце миссис Беннет возрадовалось, когда она избавилась, наконец, от двух своих самых достойных дочерей. С какой несказанной гордостью навещала она впоследствии миссис Бингли и беседовала с той о миссис Дарси, перо описать не в силах. Хотелось бы сказать хотя бы ради ее семейства, что воплощение ее заветной мечты в устройстве стольких детей стало таким благодатным событием, что сделало ее разумной, милой и спокойной дамой до конца ее дней; но, увы. Впрочем, такой исход описанных коллизий оказался весьма удачным для мистера Беннета, который едва ли выжил бы в нежданно воцарившемся семейном счастье; но супруга его по-прежнему была непроходимо глупа и все так же жаловалась на нервы.
Мистер Беннет безмерно скучал по второй своей дочери. Привязанность к девочке гнала его теперь из дома чаще обычного. Особое удовольствие родитель находил в наездах в Пемберли, особенно если его визит становился для всех неожиданностью.
Мистер Бингли и Джейн оставались в Незерфилде всего год. Такое близкое соседство с миссис Беннет и родственниками в Меритоне оказалось слишком сильно даже для его покладистого характера и ее мягкого сердца. И тогда сбылась заветная мечта ее сестры: он купил поместье в одном из соседних с Дербиширом графств, и Джейн с Элизабет в дополнение к многочисленным своим источникам счастья теперь оказались разделены друг от друга всего-то тридцатью милями.
Китти, к собственному и весьма ощутимому благу, большинство времени проводила со старшими сестрами. В обществе, так значительно превосходившем то, к которому она привыкла, она нашла самое действенное лекарство. В целом эта барышня не являлась такой неуправляемой, как Лидия, и, выйдя из-под влияния ее дурного примера, под бдительным оком сестер стала менее раздражительной, невежественной и безвкусной. От дурного общества Лидии ее тщательно ограждали; и, несмотря на то, что миссис Уикем частенько приглашала былую свою подружку погостить, суля море балов и бездну молодых красавцев, отец ее на такие прожекты всегда отвечал твердым отказом.
Мэри оказалась единственной из сестер, постоянно остававшейся под родительским кровом. От неизменного самосовершенствования ее спасало лишь присутствие миссис Беннет, которая просто физически не могла находиться в одиночестве. Отныне Мэри приходилось больше выезжать в свет, но даже из пустяковых утренних визитов она умудрялась извлекать мораль, став, впрочем, чуть более терпимой по отношению к частым родительским сравнениям ее красоты с совершенством старшей сестры. Мистер Беннет при этом подозревал, что перемены эти не вызывали большого сопротивления в душе его дочери.
Что касается мистера Уикема и Лидии, то их нравы после замужества старших сестер ничуть не изменились. Уикем теперь проникся философским убеждением в том, что отныне Элизабет в мельчайших подробностях узнает все примеры его неблагодарности и лжи, доселе умело от нее сокрытых; но, несмотря на это, в душе он все же надеялся, что Дарси сыграет еще свою роль в составлении его богатства. В письме Лидии с поздравлениями по случаю свадьбы Элизабет с изумлением для себя открыла, что если и не сам Уикем, то уж сестра ее, наверняка, все еще лелеяла такую надежду.
«Дорогая Лиззи,
желаю тебе счастья. Если ты любишь мистера Дарси хотя бы вполовину так сильно, как я люблю своего душку Уикема, ты должна быть абсолютно счастлива. Я очень рада тому, что теперь ты стала богата, и если вдруг однажды тебе будет нечем заняться, надеюсь, ты вспомнишь и о нас. Уверена, что Уикем не отказался бы от места в суде, и еще я уверена, что нам не хватит денег, чтобы прожить без посторонней помощи. В общем, нам подойдет любое место с тремя-четырьмя сотнями в год; но все же не говори об этом мистеру Дарси, если имеешь что-нибудь против этого плана.
Твоя Л.»
Поскольку Элизабет имела много чего против, в ответном своем письме она осмелилась положить конец всяким ожиданиям на сей счет. Получив от этого облегчение, она, впрочем, все же экономила на личных расходах, чтобы время от времени отправлять непутевой своей сестре сколько-нибудь денег. Она вовсе не питала иллюзий на тот счет, что при скудном доходе Уикемов и при их экстравагантных потребностях помощь ее едва ли была существенной и оцененной по заслугам, но оказывала она ее от чистого сердца; и когда бы те ни меняли квартиры, либо она, либо Джейн тут же получали письмо, содержавшее просьбу о небольшом содействии в трудном их положении. Образ их жизни, даже после того, как восстановился мир, по-прежнему оставался крайне неустроенным. Так они и метались с места на место в поисках более дешевого жилья и тратили при этом больше, чем могли себе действительно позволить. Привязанность Уикема к жене вскоре переросла в безразличие; ее страсть продержалась чуть дольше; но, несмотря на молодость и легкомысленные манеры, Лидия каким-то чудом умудрялась сохранять репутацию, которую дало ей замужество.
