скоро увидеться с твоей красавицей!
— А?.. — сказал Наполеоне коротко и прохладно, так, будто ни судьба Жозефины, ни его собственная судьба ничуть его теперь не интересовали.
— «А», говоришь? — передразнил его Робеспьер-младший и переглянулся с Бурьеном. — Вот скоро ты скажешь «а»!
Только теперь Наполеоне огляделся и увидал, что идет через пустоту. Шпалеры гвардейцев, как и густая масса плебса остались позади. На солидной дистанции впереди него и его сопровождающих шли двое жандармов из личной охраны Робеспьера и освобождали для них почетный проход.
Глава тридцатая шестая
Генерал Буонапарте
Если бы не скрытность, с которой вел себя Робеспьер-младший, Буонапарте наверняка удалился бы с площади кровавой революции с чувством облегчения. Однако странное поведение покровителя и его двусмысленные намеки навели корсиканца на мрачные мысли. Теперь ему казалось, что на протяжении всего утра он все больше и больше запутывался в грязных сетях этого серого октябрьского дня, в грязных страстях парижской толпы, в липкой революционности Бурьена, запутывался, не имея никакой возможности выпутаться. И вот теперь, уже было освободившись от всех этих сетей, он, кажется, идет навстречу новым неприятностям… Два жандарма — впереди, а по бокам — Робеспьер-младший и Бурьен. Свою сомнительную дружбу с ним они будут, вероятно, отрицать. При первой же опасности они оставят его одного-одинешенька, как поступают сейчас, во время этого дикого террора все «друзья». Но нужно закусить губы и молчать. Свои подозрения ни в коем случае ничем нельзя выдать.
Буонапарте не заметил, как они перешли по красивому горбатому мосту через Сену на противоположном конце площади. За голыми каштанами с редкими сохранившимися на ветвях желтыми листьями стали видны стройные дорические колонны великолепнейшего дворца, которым Людовик XV когда-то украсил эту площадь. Ведь этот бесшабашный правитель не мог знать, для кого его строит. Он не знал, что после революционного взрыва это красивое здание превратится в сборный пункт республиканских депутатов Франции; что оно станет главным очагом всех бурных заседаний, проводившихся народными комиссарами; гнездом, из которого будут разлетаться все «безбожные» декреты, обращенные к армии и к гражданскому населению.
Они прошли мимо железных ворот с позолоченными железными коронами, мимо группы подстриженных деревьев с привязанными к ним породистыми скаковыми лошадьми, которых охраняли вооруженные солдаты. Широкие мраморные ступени появились перед усталыми глазами. Жандармы, шедшие впереди, принялись взбираться по этим ступеням, как два пестрых осенних жучка… Раскрылась высокая дверь с бронзовыми кольцами, впуская Буонапарте и его товарищей. Жандармы остались стоять по обе стороны от входа, отдавая им честь.
Это выглядело странно и неуместно. Ведь арестованному, каковым считал себя Наполеоне, честь не отдают. Робеспьер-младший зажмурил один глаз, а другим взглянул на подопечного корсиканца, как петух на горошину. Подобный насмешливый взгляд тоже был как-то не к месту…
В большом приемном зале стоял длинный плебейский стол на грубо обструганных ножках. Застелен он был красной запятнанной скатертью. Все это не сочеталось с чудесными гобеленами, висевшими на стенах, и с резными высокими креслами, обитыми великолепной цветастой тканью, с вышитыми медальонами на спинках и сиденьях. Этот грубый стол и красную скатерть явно притащили сюда, в такое роскошное помещение не без тайного умысла. Это должен был быть своеобразный простонародный протест против благородного аристократизма падшей монархии, лежащего теперь здесь под дюжиной обутых в сапоги ног членов Конвента. Эти черные блестящие сапоги торчали из-под слишком короткой скатерти…
Августин Робеспьер подошел к председательствовавшему и что-то тихо сообщил ему. Сразу же пара блестящих голенищ выбралась из-под стола, и рядом с креслом поднялась приземистая фигура мужчины лет сорока в простой армейской форме. Его черные как смоль волосы были подстрижены полукругом надо лбом, как у древних римских сенаторов. Орлиный нос председательствующего был красиво очерчен. Свои черные, выпуклые, колючие глаза он направил на Наполеоне.
Последний сразу узнал Лазара Карно, который не раз посещал казармы, где Буонапарте и Бурьен служили Республике в качестве офицеров. Лазар Карно, собравший более десятка армейских корпусов для молодой Республики, член «комитета спасения», математик, учитель баллистики и автор всех военных планов, направленных против плохих соседей и врагов революционной Франции, тот самый Карно, который считал своим долгом заглянуть в штаб каждого полка, посетить каждый военный лагерь, укрепить падших духом и наорать на слишком самоуверенных и самовлюбленных командиров. Во всех казармах он проверял оружие и амуницию, продовольствие и одежду солдат. Как гром среди ясного неба он врывался повсюду и заставлял нести ответственность за любую небрежность и провинность. Офицеры перед ним дрожали, а солдаты были готовы идти за него и за Республику в огонь и в воду. Сам он держался в тени, далеко от шумных военных банкетов и наград, но одного-единственного его намека было достаточно, чтобы осадить самых высокопоставленных командиров и вознести наверх любого младшего офицера, если тот проявил старательность и ум.
Этот самый Карно теперь посмотрел тигриными глазами на низкорослого Буонапарте и после минутного молчания торжественно возложил на свою черноволосую голову треуголку генералиссимуса с шестью страусиными перьями, окрашенными в национальные цвета: два красных, два синих, два белых. Казалось, что его в общем-то средний рост вдруг резко увеличился. Его грудь под простым солдатским мундиром, украшенным одной-единственной трехцветной ленточкой — знаком высокого комиссарского поста, выпятилась. Он вышел из-за стола и так же торжественно, как водружал на свою голову треуголку, сделал несколько шагов к маленькому офицеру, остановился рядом с ним и сухо спросил:
— Капитан Наполеоне Буонапарте?
Тот вытянулся в струнку, приложил три пальца к своей черной великоватой треуголке и отчеканил:
— Готов служить Республике и вам, гражданин комиссар!
— Поздравляю вас, генерал! — Карно коротко кивнул. Шесть перьев качнулись красной, синей и белой пушистой волной. Быстро стучавшее сердце Наполеоне неслось по этим волнам, как лодка по бурному морю. Ведь Карно в своем приветствии ясно произнес слово «генерал». Тем не менее Наполеоне все еще не верилось, что он имел в виду именно его. Корсиканец быстро оглянулся на своих сопровождающих. Может быть, имеется в виду кто-то из них? Подозрительная улыбочка на птичьем лице Робеспьера-младшего широко растянулась, открыв его неровные зубы. Бурьен просто стоял, как истукан, и хлопал глазами. В нем проявил себя крестьянин с материнской стороны… Наполеоне снова приложил руку к своей высокой треуголке и смущенно пробормотал:
— Я, мой господин… гражданин комиссар… Я только капитан.
Карно даже не улыбнулся. Сухо, будто читая канцелярскую бумагу, он продолжил, скупо чеканя слова:
— Я не ошибаюсь, генерал Буонапарте! Вы же не могли этого знать. Соответствующее решение было принято лишь вчера поздно вечером… Все, кто
