— Вот вы мне скажите… почему? Вы можете это понять?
— Пока что не понимаю. Но ясно одно — мы стояли на глиняных ногах.
— Мы? То есть кто мы?
— Польское государство, понимаешь? Мы не были подготовлены.
— Зачем же тогда лгали?
Спыхала не ответил. Тяжелым шагом он прошел через всю комнату и сел на тот же самый стул.
— Как же так? Зачем же тогда собирали на винтовки? Почему не сказали нам правды? Почему мы остались один на один с неприятелем… Почему… почему… почему?..
Спыхала уже не слушал вопросов и горестных недоумений Анджея. Ему было стыдно до слез, так что кулаки сами собой сжимались от злости. От злости на самого себя. Сердце так и колотилось. Наконец он уловил обрывок какой-то фразы Анджея, который что-то говорил быстро и истерично.
— … надо было жить иначе…
Жить-иначе? Как же он мог жить иначе? Все предопределяло его жизнь: и дом, и легионы, и министерство иностранных дел. И Мария… Он не мог жить иначе, он вынужден был жить только так, обстоятельства все решили за него. Он не мог бы быть отцом этого чудесного, пылкого мальчика, хотя теперь ужасно жалел об этом. А можно ли жить иначе? Можно ли начать жить заново вот сейчас, когда ему уже сорок пять лет? И когда все бросили его здесь — и министерство, и Мария… Догонять Марию? Да, он обязан это сделать. Это его долг. Казимеж передернулся.
Ройская вернулась в комнату.
— Ага, перекусил, — сказала она Анджею, мимоходом потрепав его по волосам. — А сейчас и обед будет.
Потом обратилась к Спыхале.
— Думаю, будет лучше, Казимеж, если вы выедете сегодня к ночи. Я дам вам автомобиль, вы отошлете мне его из Львова или с границы, как вам будет удобнее. Бензину у меня еще немного есть. Думаю, что мне машина больше не понадобится. А ты, Анджей, останешься у меня?
— Да, тетя. Родители, наверно, приедут сюда. Хотелось бы повидать отца… Он, верно, беспокоится обо мне. Антек в армии… но, может быть, и он найдется… Я останусь здесь, тетя.
— Как хочешь.
Спыхала подался к Анджею и внимательно вгляделся в него.
— Тебя ждет новая жизнь, — сказал он вдруг.
Анджей удивленно взглянул на него.
В этот момент Ройская выглянула в окно и воскликнула:
— Гляньте, Оля приехала…
Спыхала и Анджей вскочили. Действительно, к крыльцу подъехала простая телега, устланная соломой, и с нее слезала Оля. Геленка в белом платочке уже нетерпеливо подпрыгивала возле телеги.
Анджей воскликнул: «О боже!» — и выскочил на крыльцо.
— Где папа? — закричал он, не здороваясь.
Оля застыла, держась за край телеги.
— Как? Разве его нет здесь?
Тотчас же и Ройская появилась.
— Тетя! — закричала Оля, которую Анджей ссадил с телеги. — Разве Франека здесь нет?
— Нет.
— Ужас какой, — сказала Оля и повалилась в стоявшее на крыльце плетеное кресло. Анджей испуганно глядел на нее.
— Что вы сделали с папой? — закричал он вдруг. — Что вы сделали с папой?
Геленка стояла подле матери и молчала. Ройская высоко вскинула брови.
— Что это значит, Геленка?
— Мама, что вы сделали с папой?
— Ты лучше спроси, что он с нами сделал. Мы ехали в новом «бюике»…
— Ну и… и что? — Анджей, точно ребенок, дергал мать за рукав.
— Мы заехали к бабушке, думали, может быть, она с нами поедет. У отца начался приступ. Я сделала ему укол. Это заняло порядочно времени. Надо было приготовить шприц…
— Ну и что? Приступ прошел? Кто вел машину?
— Отец и вел. Но когда мы выехали, уже начиналось утро.
— Было уже светло, — вздохнула Геленка.
— Какая неосмотрительность! — с упреком, но куда-то в пространство произнесла пани Эвелина.
— Ну и что? Ну? — допытывался Анджей.
— Что «ну и что»?! — вспыхнула Геленка. — Бомбили. — И плечи ее передернулись. — Ужас!
— Мы побежали на картофельное поле. Уже около Седлеца. А когда вернулись, машины не было.
— Как это не было? — поразилась Ройская.
— Не было и все.
— Может, в нее попала бомба? — спросил Анджей.
Оля отрицательно покачала головой.
— Нет, бомбы упали гораздо дальше, — пояснила Геленка.
— Что же произошло? — спросила Ройская.
— Машина уехала, — сказала Геленка и расплакалась.
— Да ну тебя! — прикрикнул на нее Анджей. — Этого еще не хватало.
— Какой ты злой, — сказала ему мать. Ройская прижала к себе Геленку.
— Мне даже показалось издалека, с того картофельного поля, что автомобиль поехал, — сказала Оля, — ноя подумала: это невозможно… Франек был куда ближе к машине, чем мы. Он лег в канаву, а нам велел спрятаться в картошке… Бомбили шоссе долго…
Геленка вздрогнула в объятиях тети Эвелины.
— Ну, мы и подумали, что он поехал сюда. Мы же ехали в Пустые Лонки, понимаешь ты? — Оля протянула руку к Анджею, но тот ее не взял.
— Может быть, он остался в Седлеце, — сказала Ройская.
— Весь этот поток шел на Седлец, — сказала Оля, — а дорога на Пустые Лонки была свободна. Мы наняли у кузнеца телегу, ну, там, у распятия. Вот и приехали…
— Надо было ждать отца на том же месте, — гневно закричал Анджей, — хоть до ночи.
— Но ведь автомобиль уехал, — сказала Геленка, оторвавшись от груди Ройской и глядя на Анджея заплаканными глазами. — Я же сама видела.
— Ты видела?
— Видела. Папа сел и поехал.
— Один?
— Нет, там были еще какие-то люди. Я кричала, но было далеко.
— Странная история, — Ройская даже запнулась на слове «странная». — Но войдите же в дом. Вещей у вас никаких нет?
— Нет, — прошептала Оля.
— Хорошенькая история, — пришла наконец в себя Ройская. — Ну, ничего не поделаешь. Идемте. Умойтесь. Сейчас будет обед.
Озадаченная исчезновением Голомбека, Ройская даже не подумала о том, что сейчас случится. Оля, опираясь на плечо Анджея, вошла в переднюю и тут же, у вешалки, остановилась, снимая полотняную шляпку с вуалью. Анджей помог матери снять пальто. Потом Оля вновь повернулась к вошедшей Ройской, к которой прижималась заплаканная Геленка. Ройская начала уже было:
— А Геленка выросла. Этакая громадная девица…
И вдруг заметила, что Оля застыла, приоткрыв рот.
В углу передней стоял худой, высокий Спыхала. В сумрачном помещении он казался гораздо моложе, чем был, просто даже молодым. Он низко поклонился Оле. Оля застыла. И только через минуту протянула Казимежу руку. Тот поцеловал кончики ее пальцев, но не сказал ни слова. Анджей, стоявший за матерью, с удивлением взирал на эту сцену. Внешне такая банальная, она показалась ему какой-то необычной, словно происходило это где-то за пределами реального. Но теперь ведь все было за пределами реального.
Когда через полчаса гости и домочадцы сошлись к обеду, все уже полностью овладели собой и разговор шел, как и положено, чисто светский. Только Анджей не принимал в нем участия, а все поглядывал на окно, и если по дороге за парком проезжала какая-нибудь машина, вставал и подходил к окну. В течение обеда это случилось дважды. Обед прошел как обычно. Оля расспрашивала о Валерии. Последнее время тот с Климой и маленькой Зюней был в Седлеце, но с самого начала войны мать не имела о нем никаких известий.
После обеда перешли в гостиную пить кофе. Ройская придавала особенное значение тому, чтобы домашний распорядок не изменился ни на йоту. Так поняла она слова Казимежа, произнесенные над гробницей: «Именно сейчас этого нельзя допускать».
Включили радио, но Варшава молчала. Анджей принялся шарить по всей шкале. Напряжение было слабое, мало что удавалось поймать — раздавался лишь треск.
Но вот послышался резкий женский голос, говорящий по-белорусски. Диктор, очевидно из Минска, передавала для других станций или для редакций газет последние известия. Известия предназначались для печати, так как диктор подчеркивала написание трудных иностранных названий, передавая их по буквам и называя знаки препинания. Особенно Анджея поразило слово «запятая» — «коська», — которое диктор произносила, словно с каким-то наслаждением: «куоська». Голос ее звучал задорно и весело.
«Правительство польской республики, — сообщала эта неизвестная женщина, — сегодня покинуло территорию своей страны (куоська) направившись через Залещики (Зоя — Александр — Людмила…) в Румынию…»
«…главнокомандующий польских военных сил маршал Рыдз-Смиглы (бесконечный перечень имен) также оставил свою армию и выехал следом за президентом Мосьцицким и правительством в королевство Румынию…»
Дикторша щебетала безостановочно. Особенно приятным голоском она произнесла:
«Таким образом (куоська!) можно сказать (куоська!) что польское государство перестало существовать…»
Анджей не очень хорошо понимал текст, так как не знал белорусского. Но увидев, что мать побледнела, он схватил ее за руку.
