— Мама, что она сказала, мам? Что она сказала?
Оля перевела.
— Она сказала, что польское государство перестало существовать.
— Неправда! — Анджей вырвал руку у матери и кинулся к Спыхале. — Это неправда!
— Она так сказала.
— Но это же неправда! — закричал Анджей уже сквозь слезы, подошел к Спыхале и вскинул над головою сжатые кулаки. — Это вы… — крикнул он высоким голосом. — Это вы!
Потом выскочил в переднюю, и через открытые двери было видно, как он уткнулся лицом в висящие на вешалке пальто и снова расплакался.
Оля и Спыхала остались сидеть в глубоких креслах друг против друга. Никого больше в гостиной не было.
— Он всегда такой впечатлительный? — спросил вполголоса Спыхала.
— Нет. Наоборот. Он очень сдержанный. Но после всех этих переживаний… Он очень привязан к отцу.
— Да-а-а? — с каким-то удивлением спросил Спыхала.
— Необыкновенно. Для него это страшный удар.
— А в самом деле, что бы это могло случиться с паном Франтишеком?
— Самое страшное, — пояснила Оля, — что Анджей, вместо того чтобы задуматься над поступком отца, как будто обвиняет меня в том, что я бросила мужа…
— Обиделся на вас.
— И абсолютно несправедливо. Что же мне было делать?
— Да… — произнес Спыхала, точно думая о чем-то другом. — Что же вам было делать?
Оля взглянула на Спыхалу, и на миг глаза их встретились. Спыхала быстро перевел взгляд на вошедшую Ройскую.
— Прошу прощения, — сказала пани Эвелина, — но вода никак не закипала, — и поставила на стол поднос с кофейником.
Увидев в глубине холла Анджея, она встревоженно спросила:
— Почему Анджей плачет?
Оля молчала. И только через минуту Спыхала ответил:
— Правительство, президент Мосьцицкий и маршал Рыдз-Смиглы покинули пределы Польши.
В начале войны, когда по Сохачевскому шоссе двинулись толпы беженцев и покатились возы, пушки, разбитые автомобили и пешие, кое-кто сворачивал в каштановую аллею протяжением около двухсот метров и заходил в Коморов. Януш не хотел никого видеть; он был до того ошеломлен всем происходящим, что даже не мог ни с кем разговаривать. Поэтому со всеми, кого занесло в Коморов, имела дело «Жермена». У ворот стояла большая кадушка с молоком, и кто хотел — мог напиться. В пекарне, примыкавшей к дворовой кухне, беспрерывно пекли хлеб, который почти весь исчезал в дорожных мешках беженцев.
Но уже через несколько дней толпа эта поредела, а потом люди и вовсе перестали заходить в усадьбу. Ядвига велела прекратить выпечку хлеба и поставить кадушку в молочную. Януш не мог понять, в чем дело. И даже спросил об этом Игнаца.
— Торопятся, стало быть, — ответил конюх.
— Куда торопятся?
— В Варшаву. Немец на пятки наступает. Некогда по сторонам оглядываться…
Уснуть ночью было трудно. За Сохачевом так и грохотало, вернее, просто стоял беспрестанный протяжный гул, небо над Пущей Кампиносской было светлое и розовое, и по этому розовеющему небу мелькали какие-то искры и трепетные вспышки, как будто там полыхало северное сияние. А поблизости на шоссе всю ночь ясно слышался непрерывный гуд, словно жужжание огромного роя насекомых.
В то утро — было это 6 сентября — Игнац сказал, что немцы появились уже и на востоке от Коморова. Они в обход подошли к Варшаве. И окружили ее. Движение приостановилось. Но с запада все еще напирали люди, обозы, грузовики и разбитые воинские части. Миновав каштановую аллею, ведущую к усадьбе Януша, поток, очевидно, наткнулся на немцев. Послышалась беспорядочная стрельба.
Шоссе так и забурлило. Беженцы рванулись обратно, кинулись в стороны. Каштановую аллею снова заполнили люди. Они ложились под деревья, прятались за стволы. Вдоль шоссе били орудия.
Януш беспокойно ходил из комнаты в комнату. В «детской» он нашел книжку, оставленную Мальским. Толстая монография о Бахе. Раскрыл наугад и наткнулся на какую-то музыкальную фразу. Черные точки нот, казалось ему, соответствовали ритму выстрелов на шоссе.
Из кухни вышла встревоженная Ядвига.
— Что это, настоящий бой? — спросил Януш.
— На шоссе… — только и сказала она и вновь исчезла.
Неожиданно раздался пушечный выстрел как будто под самыми окнами.
В доме задребезжали все стекла. Одно, кажется, в комнатке наверху, даже вылетело. Послышался тонкий звон осколков.
Вновь появилась Ядвига:
— Ой, немцы дома вдоль шоссе жгут.
Януш вышел на крыльцо. Над каштановой аллеей поднимались дым и пламя.
Игнац стоял неподалеку от дома.
— Только бы нас не спалили.
Появился пан Фибих.
— Там какие-то гражданские стреляют… Не военные вовсе, — сказал он.
— На шоссе пусто, как в степи, — добавил Игнац.
— Наши вроде наступают… — сказала Ядвига.
Януша начала раздражать эта неясность. Понять было невозможно, что творится вокруг. В Коморов, кроме бежавших издалека и абсолютно невменяемых людей, никто не заглядывал.
Так длилось до самой ночи.
Выстрелы становились все реже. Стихало. Януш уже почти спал — после полуночи он обычно засыпал на час-другой. Но этот постепенно затихающий бой на шоссе встревожил его и отогнал сон. В то же время гул за лесом явно нарастал. Ночь была светлая от луны на ущербе и теплая, как все ночи в начале войны. Он накинул халат и вновь вышел во двор. По широкому двору промелькнуло несколько теней. Они двигались в сторону ворот. Януш тоже направился к воротам.
Возле ворот толпились люди. Они молча смотрели в сторону шоссе, стараясь что-то разглядеть сквозь густую листву каштанов. Тут были и Игнац, и пан Фибих, и еще кто-то.
Заметив Януша, они слегка посторонились, точно молча принимали его в свое общество.
— Что там творится? — спросил Януш.
— На шоссе тихо. Похоже, что немцы взяли верх, — сказал Фибих, а кто-то из конюхов громко крякнул.
— Это верно? — несмело спросил Януш.
И точно в ответ на эти слова на шоссе раздалось несколько беспорядочных винтовочных выстрелов. Выстрелы эти в тишине светлой осенней ночи казались особенно выразительными и резкими. Но вот винтовки стали бить равномернее. Все начиналось сызнова. Столпившиеся у ворот люди дважды слышали, как мимо них с печальным звуком задетой струны пролетела пуля.
— Пули летают, — сказал пан Фибих, — пошли-ка лучше домой.
Остальные не послушались. Выстрелы на шоссе то стихали, то вновь звучали, как агогические фортепьянные пассажи. Вдруг раздался дружный залп.
— Ого, снова пошла драчка, — сказал Игнац.
Януш ничего не понимал.
— Что там творится? — повторил он.
— Кто-то хочет задержать немцев на шоссе, — сказал один из конюхов.
— Наши там, — вздохнул Игнац.
— Пан граф, — спросил конюх, — а у вас оружия дома нет?
— У меня? Оружия? — удивился Януш. — Нет, откуда…
— Жалко, пошли бы на помощь.
— Много бы от тебя проку было! — пренебрежительно сказал Фибих.
— Много не много, а одного-другого из этой немчуры сковырнул бы.
Януш пожал плечами.
— Пора по домам, — сказал он и направился к дому, так как почувствовал, что замерз. Никто не пошел за ним.
— Эй, Игнац, — сказал один из парней, — темно, хоть глаз выколи, пойдем поглядим, что там делается…
— Не ходите! — угрожающе сказал Фибих.
— Батя, батя, и я! — заскулил сынишка Игнаца.
— Цыц, паршивец! — прикрикнул на него отец. — Нечего тебе там делать. Чтоб духу твоего не было.
Фелек, не желая уходить, отступил в сторонку и спрятался в густой тени у ворот. На шоссе трещала редкая, но ровная перестрелка.
Игнац и второй конюх, Станислав, выскочили из ворот и припали к первому каштану в аллее. Вокруг царила темнота, но шоссе под ясным небом казалось светлым. Да и луна вот-вот должна была появиться. За пущей отливала зелень.
Конюхи заметили какие-то фигуры, пересекающие шоссе. Люди эти бежали с той стороны сюда, к Коморову.
Станислав ткнул Игнаца в бок.
— Слышь, вроде как в штанах навыпуск. Цивильные, что ли?
— Да там весь день, похоже, цивильные стреляли, — шепнул в ответ Игнац.
— Была бы у меня винтовка, поглядел бы поближе.
— А может, на шоссе ее можно достать?
— Дурень! Там светло, как днем, всадят тебе в задницу — и дело с концом.
Миновав несколько деревьев, они очутились на середине аллеи, ведущей из Коморова к шоссе. Выстрелы стихли, слышно было только, как пробуют завести мотор.
— Машину им покалечили, — с радостью в голосе сказал Станислав.
Но в эту минуту Игнац, перебегая к следующему каштану, наткнулся в темноте на человека, тесно прижавшегося к стволу.
— А, язви тебя! — громко выругался Игнац. — Кто это тут?
— Тише, — прошептала прижавшаяся к каштану тень. — Тише. Немцы близко.
