Французский посол мсье Байон был франкмасоном.
По общему мнению, дипломатическая карьера сэра Самсона Кортни, чрезвычайного и полномочного посла его величества, человека исключительного личного обаяния и широкого кругозора, не задалась не с столько из-за его бездарности, сколько из-за нерадивости. Совсем еще с молодым человеком он подавал большие надежды: учился блестяще, и имел связи, и немалые, в министерстве иностранных дел. Однако с самого начала стало ясно, что возложенных на него надежд сэр Самсон не оправдает. Поехав в Пекин третьим секретарем посольства, Кортни почему-то вдруг с увлечением принялся, забросив дела, мастерить из картона модель Летнего дворца; будучи переведенным в Вашингтон, он столь же неожиданно увлекся велосипедным спортом, целыми днями где-то пропадал и возвращался грязный, но совершенно счастливый оттого, что побил какой-нибудь рекорд скорости или расстояния; вызванный этим увлечением скандал достиг своей кульминации, когда имя сэра Самсона обнаружилось в списке участников международных соревнований по велосипедным гонкам на длинные дистанции. Тогда родственники из министерства иностранных дел, не теряя зря времени, перевели его в Копенгаген, а пока молодой человек, по пути из Америки в Данию, находился в Лондоне, подыскали ему выгодную партию и женили на дочке министра, видного либерала. Решающий удар по его карьере был нанесен позже, в Швеции; присутствующие на званых обедах и раньше обращали внимание на то, что Кортни не принимает участия в беседе, если она ведется на иностранных языках; теперь же вдруг открылась страшная правда: оказалось, что даже по-французски он не в состоянии связать и двух слов; в отличие от дипломатов старой школы, которые, забыв иностранное слово, умели незаметно повернуть разговор в нужное им русло, сэр Самсон пускался в рискованную импровизацию или же, чтобы его поняли, сбивался на «пиджин-инглиш». Надо отдать должное его родственникам — они поддержали его и тут: отозвали в Лондон и устроили работать в министерство иностранных дел. Наконец, когда самому сэру Самсону стукнуло пятьдесят, а его дочери — тринадцать, он был возведен в звание кавалера ордена Святого Михаила и Святого Георгия и направлен послом в Азанию. Назначение это привело его в совершеннейший восторг; сэр Самсон был бы искренне удивлен, если б узнал, что в дипломатических кругах считается неудачником и за глаза зовется «неполномочным послом» или для краткости «Неполномочным».
Британское посольство, находившееся в семи милях от столицы, представляло собой миниатюрный, утопающий в зелени городок за глухим забором, охранявшийся отрядом индийской кавалерии. В посольстве имелась телеграфная связь с Аденом и телефонная — с Дебра-Довой. Телефон хоть и плохо, но работал, а вот дорога в город никуда не годилась. Большую часть года из-за разливающихся рек, завалов, оползней, поваленных ветром деревьев и притаившихся в засаде бандитов ею невозможно было пользоваться. По этому поводу предшественник сэра Самсона неоднократно обращался с протестами в правительство Азании, в результате чего несколько бродяг, по подозрению в разбое, были повешены, дорога же осталась такой, как была переписка посла с властями между тем продолжалась, и ее прекращение можно, пожалуй, считать самым крупным успехом в дипломатической карьере сэра Самсона. Воодушевившись новым назначением и стремясь к собственному комфорту, Неполномочный впервые в жизни с головой окунулся в проблемы общественного благоустройства. Внимательно изучив подшивку писем и документов, связанных с ремонтом дороги, сэр Самсон уже через неделю после вручения верительных грамот вновь поднял эту тему во время аудиенции у принца-консорта. Затем в течение нескольких месяцев королевский дворец, британское посольство, министерство иностранных дел и министерство труда (в то время должности гофмейстера двора, министра иностранных дел и министра труда совмещал один человек — несторианский митрополит) обменивались дипломатическими нотами, пока наконец, вернувшись как-то утром с прогулки верхом, Пруденс не сообщила отцу, что видела на дороге в Дебра-Дову караван мулов, груду камней и три группы закованных в цепи каторжников. Но тут сэра Самсона поджидало разочарование. Дело в том, что коммерческий атташе американского посольства в свободное от работы время подвизался в качестве торгового агента по продаже тракторов, сельскохозяйственной техники и паровых котлов. По его совету, каторжников с дороги убрали, и императрица вместе со своими приближенными остановила выбор на паровом катке. Она всегда питала слабость к иллюстрированным каталогам и после многодневных консультаций со специалистами выписала себе из Америки молотилку, сенокосилку и механическую пилу. Что же касается парового катка, то она никак не могла выбрать нужную модель; митрополит, которому американский атташе предложил делить выручку пополам, рекомендовал великолепный каток под названием «Монарх Пенсильвании», а принц-консорт, который платил за подобное расточительство из собственного кармана, возглавлял группу лиц, высказывавшихся в пользу «Лилипута из Кентукки» модели более скромной. Тем временем приглашенные на обед в британское посольство были по-прежнему вынуждены ехать из города верхом на мулах, в сопровождении вооруженного охранника и мальчика с фонарем. Когда же все решили, что выбор между «монархом» и «лилипутом» будет наконец сделан, императрица внезапно скончалась, а начавшаяся сразу после ее смерти гражданская война развеяла всякую надежду на скорое улучшение дел в дорожном строительстве. Неполномочный держался стойко, но в глубине души очень переживал неудачу. Он отдал ремонту дороги слишком много сил, принимал все происходившее близко к сердцу, а потому испытывал теперь обиду и разочарование. Груда камней на обочине служила ему постоянным укором, это был памятник его единственному — и неудачному — опыту государственной деятельности.
В результате обитатели посольского городка были вынуждены вести замкнутое и размеренное существование. Леди Кортни посвятила себя садоводству. Из Лондона с каждой посылкой ей начали приходить мешки с семенами и вырезки из журналов — и вскоре вокруг здания посольства разросся роскошный английский сад с сиренью и лавандой, бирючиной и самшитом, садовыми дорожками и крокетными лужайками, декоративными каменными горками и диким кустарником, цветочным бордюром, увитыми вьющейся розой беседками, водяными лилиями и лабиринтами еще не хоженых тропок.
Уильям Бленд, почетный атташе, был холост и жил в одном доме с семейством Кортни. Остальные сотрудники британской миссии имели семьи и жили отдельно. У второго секретаря была собственная площадка для часового гольфа, у консула — два теннисных корта. Второй секретарь и консул были на «ты», ни на минуту не расставались, слоняясь из одного дома в другой, и были посвящены в мельчайшие подробности семейной жизни друг друга. В отличие от них капитан Уолш, советник по восточным делам, вел более независимый образ жизни. Он был нелюдим, постоянно страдал приступами малярии и, по слухам, дурно обращался с женой. Вместе с тем капитана уважали: он единственный знал сакуйю и часто во время споров между слугами использовался в качестве арбитра.
Британская колония в Дебра-Дове была невелика и в основном состояла из людей, доверия не внушавших. Это были управляющий банка с женой, которая, как говорили, была наполовину индианкой; два мелких банковских служащих; торговец кожами, именовавший себя «Президентом торговой ассоциации Азании»; механик на железной дороге, женатый одновременно на двух азанийках и не скрывавший этого; англиканский епископ Дебра-Довы, окруженный постоянно сменяющими друг друга канониками и викариями; управляющий Восточной телеграфной компании и генерал Коннолли. Общение между всеми этими людьми и сотрудниками посольства ограничивалось теперь лишь рождественским завтраком, на который получали приглашение наиболее уважаемые представители английской колонии, да ежегодным чаепитием в саду по случаю дня рождения короля, куда приглашались все британские подданные без исключения, от грузинского князя, владельца ночного клуба «Попугай», до миссионера из секты мормонов. Работники британского посольства всегда держались обособленно, и объяснялось это отчасти плохой дорогой, а отчасти глубоко укоренившимся нежеланием общаться с людьми второго сорта. Когда леди Кортни впервые приехала в Дебра-Дову, она попыталась было нарушить эту традицию, заявив, что англичан в Азании слишком мало, а потому все условности — вздор и придавать им значение не следует. Коннолли дважды обедал в посольстве, и его дружба с послом, которая уже пустила корни, наверняка бы со временем расцвела, если бы в один прекрасный день леди Кортни не заявилась без предупреждения к генералу домой. В тот день она завтракала с императрицей и, по пути в посольство, зашла к Коннолли пригласить его на партию в крокет. Часовые у входа отдали честь, одетый с иголочки слуга распахнул перед леди Кортни дверь, но тут путь ей преградила невысокого роста негритянка в длинном, до полу красном платье, которая, неизвестно откуда взявшись, решительно шагнула гостье навстречу:
