— И да, и нет. Он радуется, что будет свободен и сможет стать писателем, и грустит оттого, что вы хотите, чтобы он учился в…
— В колледже, — быстро сказал Джаган, опасаясь, что братец снова заговорит о школе.
Братец оценил намек и сказал:
— В колледже, в колледже, конечно, в колледже. От одного этого слова он с ума сходит, хоть вам оно так нравится. Он ненавидит уроки. Он ненавидит все предметы и все учебники. При мысли о колледже он приходит в ярость. Знаете, что он сделал? У него в руках были учебники. Я заказал ему и себе лепешек и овощей. Мы сидели и ждали. Вдруг он как возьмет и как разорвет все учебники. А потом подозвал официанта и говорит: «Брось их на кухне в печку».
— И вы его не остановили? Не сказали ему, что книги надо чтить, ибо они — проявление божественной мудрости Сарасвати[8]? Как же он сдаст экзамены на бакалавра?
— Не знаю, — сказал братец. — Мне и в голову не пришло с ним спорить. Все равно — к чему бы это привело?
— Вы, видно, тоже лишились рассудка! — вскричал Джаган. — Неужели вы не понимаете, что…
— Нет, — сказал братец. — Когда он разорвал учебники, мне это показалось очень разумным. Если учесть, какая у нас система образования…
— А-а, перестаньте. Надеюсь, ему вы этого не говорили.
Братец пропустил это обвинение мимо ушей.
— А знаете, что он сделал сразу же после того, как отправил учебники в огонь? Он тут же сочинил стихи: «Возблагодарим Великий Огонь за то, что он пожирает наши проклятые книжки…» — или что-то в этом роде. Очень красивые и благородные стихи. Потом он съел лепешки и все остальное — на общую сумму в три рупии.
— Молодец! — одобрил Джаган, радуясь стихам сына не меньше, чем его аппетиту. — Я вам все возмещу. Напомните мне завтра в лавке.
— К чему торопиться, — сказал братец. — Мне не к спеху.
Разговор то и дело отклонялся в сторону — впрочем, разве у него было четкое направление, строгая тема? Так они и беседовали не торопясь, пока часы на здании окружного магистрата не пробили двенадцать. Бой часов нарушил тишину спящего города, и Джаган сказал:
— Даже взломщики сидят уже сейчас по домам, а я так ничего и не узнал. Не понимаю, почему он не может учиться в колледже и писать.
— Он говорит, что одно другому мешает, — объяснил братец.
Помолчав, Джаган вдруг спросил:
— А у Шекспира был диплом бакалавра?
На этот вопрос не мог бы ответить никто в городе. Братец сказал:
— К чему искать так далеко? Я точно знаю, что Калидаса в колледже не учился.
— Потому что три тысячи лет назад колледжей не было, — сказал Джаган.
— Откуда вы знаете, были тогда колледжи или нет?
— Во всяком случае, я знаю, что Калидаса был деревенским пастухом и дурачком, пока богиня Сарасвати не провела царапину у него на языке. Тогда-то он и запел знаменитую «Сиамаладандакам», написал «Шакунталу» и все прочее. Я-то знаю, как все это было. Мне не раз приходилось слышать эту историю, — сказал Джаган.
— А если вы ее знаете, то должны верить и уповать, что и Мали когда-нибудь станет вторым Калидасой, — проговорил братец примирительно.
При первом же удобном случае Джаган приник к замочной скважине в двери Мали, которая теперь почти не открывалась. Сын, казалось, избегал его. Приготовленный завтрак Джаган оставлял в холле на столе, положив под тарелку бумажку в пять рупий, чтобы мальчик мог поесть где-нибудь в течение дня. Мали возвращался домой затемно и запирался в своей комнате. Джаган уходил в лавку, внешне никак не выдавая своего волнения, но на душе у него кошки скребли. Он не мог понять, где пропадает его сын и что он ест. Джаган никогда не думал, что его страсть к образованию так испортит их отношения. Ему хотелось помириться с сыном.
Заглянув в замочную скважину, он увидел, что в комнате сына горит свет. Сам Мали сидел на стуле, опершись локтем о стол, и о чем-то мрачно размышлял. Джаган огорчился, увидев, что сын не пишет. А он-то представлял, что писатели далеко за полночь жгут масло в светильниках и в лихорадочном порыве вдохновения усеивают стол исписанными листами. Калидаса внезапно чувствует озарение и вдохновенно запевает, сотрясая стены дедовского дома, гимн, который тысячелетие будет у всех на устах. Картина, которую он увидел, была совсем иной. Мальчик сидел, погруженный в тоску и скуку. Нужно было его спасать.
Джаган понял, что должен забыть о дипломе бакалавра и принять фантазии Мали, по крайней мере до тех пор, пока тот не перестанет тосковать. Обоими кулаками он застучал в дверь. Ему надоело нагибаться и заглядывать в замочную скважину.
— Что случилось? Почему ты ломаешь дом? — спросил сын, открывая дверь.
Джаган оттолкнул его и вошел в комнату со словами:
— Сынок, твоя мысль мне нравится. Давай-ка обсудим ее.
Он быстро прошелся по комнате, потом сел на стул. Сын молча смотрел на него. Видно, он не мог так просто отречься от своих подозрений… Джаган принял благодушный вид. Ни одна морщинка не выдавала его недовольства, в улыбке светилось полное одобрение. С минуту они смотрели друг на друга в неловком молчании, а потом сын подошел поближе и уселся на круглый мраморный стол.
Джаган доверительно спросил:
— Хочешь хороший письменный стол?
— Зачем? — отвечал сын, колеблясь между подозрительностью и доверием.
Малейшая настойчивость могла привести к нежелательным результатам.
Подумав, Джаган сказал:
— Писателю нужно место для рукописей. Ведь они бесценны…
Сын явно обрадовался, услышав, что новый стол не предназначается для студенческих книг и тетрадей.
— Кто тебе об этом сказал? — спросил он.
— Этого не скроешь. Писателя сразу видно!
В душе Джаган подивился собственной изобретательности.
— А-а, мне все равно!
Джаган огляделся. В комнате не видно было и следа работы над будущей книгой. Мраморная доска была пуста; учебники куда-то исчезли. На минуту его одолело любопытство: куда же они девались? Но он тут же одернул себя. Его это, во всяком случае, не касается.
— Хочешь, я куплю тебе писчей бумаги? А ручка у тебя хорошая? Знаешь, я, пожалуй, достану тебе новый письменный стол… Чтоб было побольше ящиков…
Наконец-то к ним возвращались мир и взаимное доверие. Они пробирались на ощупь сквозь дебри изящной словесности, и каждый в душе надеялся, что другой разбирается во всем этом лучше, чем он.
— Что ты сейчас пишешь? — спросил Джаган почтительно, словно начинающий репортер, берущий интервью у знаменитости.
— Роман, — ответил сын снисходительно.
— Чудесно… А где ты научился писать романы?
Мали промолчал. Джаган повторил свой вопрос.
— Ты что, мне экзамен устраиваешь?
— Нет-нет, просто мне интересно, вот и все. Какой роман ты пишешь?
— Сейчас я еще не могу тебе этого сказать. Может, в конце концов выйдет поэма. Не знаю…
— Но разве ты не знаешь, что будешь писать, когда садишься за стол?
— Нет, — ответил сын высокомерно. — Это тебе не пончики жарить.
Все это показалось очень загадочным начинающему репортеру. Он жалобно попросил:
— Если тебе будет нужна моя помощь, скажи мне, пожалуйста.
Сын в ответ угрюмо промолчал.
— А твои друзья тоже писатели?
— А разве они могут? Они только читатели. Они хотят колледж окончить — и все.
Джаган с трудом подавил восхищение этими друзьями.
Сын прибавил:
— Они все обыкновенные — ни на что другое не способны.
— А я думал, ты любишь своих друзей, — сказал Джаган, пользуясь случаем получше понять своего сына. Ему-то казалось, что сын очень привязан к своим приятелям. Он вспомнил, как все они стояли у памятника, облокотясь на велосипеды, и громко беседовали. На душе у него полегчало — Джаган боялся, что это друзья толкают сына на опасный путь. Теперь же он радовался, узнав, что сын пошел по ложному пути исключительно по собственной воле.
«Он прожил со мной под одной крышей двадцать лет, — размышлял Джаган, — но как плохо я его знаю. Мальчик что-то задумал. Рано или поздно он своего добьется».
— Я прочитал, что в «Ананде Викатане» объявлен конкурс на лучший роман. Первая премия — двадцать пять тысяч рупий.
— А условия какие?
— Прислать его до 30 сентября, заполнить купон из журнала — и все!
Джаган наклонился к календарю, висевшему на стене.
— Сейчас еще только май…
— Знаю, — оборвал его сын. — В моем распоряжении пять месяцев.
— Ты уже начал писать? — спросил Джаган робко.
— Я не из тех, кто показывает свою работу до ее окончания.
— А о чем твой роман? — не унимался Джаган.
Сын отошел подальше и с угрозой в голосе повторил:
— Ты что, мне экзамен устраиваешь?
— Нет-нет, что ты…
— Я знаю, ты мне не веришь, — сказал сын уныло.
