Нѣкоторые изъ подобныхъ людей предаются этому унизительному пороку подъ вліяніемъ горя и несчастій. Обманутыя надежды, на которыхъ основывалось благополучіе ихъ жизни, смерть нѣжно любимаго созданія, скорбь, медленно снѣдающая сердце, доводятъ ихъ до безумія, и они представляютъ собою отвратительный образецъ съумасшедишхъ, медленно умирающихъ отъ своихъ собственныхъ рукъ. Но самая большая часть изъ нихъ добровольно и съ открытыми глазами бросаются въ бездну, въ которую упавши однажды, они никогда уже не возвращаются, напротивъ того, глубже и глубже погружаются въ нее, и наконецъ спасеніе становится для нихъ совершенно безнадежнымъ.
Представимъ себѣ, что подобный человѣкъ стоитъ подлѣ кровати умирающей своей жены, между тѣмъ какъ дѣти его, опустившись на колѣни вокругъ болѣзненнаго ложа, мѣшаютъ тихіе порывы своей скорби съ невинными мольбами. Комната меблирована скудно, и чтобъ узнать всю скорбь, всю нужду и заботы, которыя скрывались въ этой комнатѣ въ теченіе многихъ томительныхъ лѣтъ, стоитъ взглянуть на блѣдный образъ женщины, жизнь которой быстро улетаетъ. Молодая дѣвица, лицо которой орошено слезами, поддерживаетъ голову умирающей. Эта дѣвица — дочь страдалицы. Но не къ дочери обращено истомленное лицо умирающей; холодные и трепещущіе пальцы ея не сжимаютъ руки, на которой покоится ея головка: нѣтъ! они слабо прикасаются къ рукѣ мужа, затухающіе взоры остановились на его лицѣ, и подъ вліяніемъ ихъ онъ трепещетъ. Одежда мужа въ безпорядкѣ, лицо его пылаетъ, глаза налились кровью, веки тяжелы. Его только что призвали отъ шумной оргіи къ скорбному и смертному одру.
Прикрытая лампада разливаетъ тусклый свѣтъ на предметы, окружающіе ложе страдалицы, и оставляетъ прочія части комнаты въ глубокой темнотѣ. Окрестъ дома водворяется безмолвіе ночи, внутри его — летаетъ ангелъ смерти. Надъ каминомъ повѣшены часы. Тихій, однообразный звукъ маятника одинъ только нарушаетъ глубокую тишину. Всѣ присутствующіе притаили дыханіе: каждый изъ нихъ знаетъ, что слѣдующій бой часовъ будетъ вмѣстѣ и погребальнымъ звономъ отлетѣвшей душѣ.
О, какъ страшно ждать и наблюдать за приближеніемъ смерти, знать навѣрное, что всякая надежда на выздоровленіе исчезла, сидѣть и считать печально скучные часы медленныхъ и долгихъ ночей! Кровъ застываетъ въ жилахъ, когда вы слышите, что самыя драгоцѣнныя, самыя сокровенныя тайны души раскрываются передъ вами, когда горячка и бредъ срываютъ маску и обнаруживаютъ вамъ жизнь человѣка во всей ея наготѣ. Какую странную исповѣдь читаетъ умирающій въ послѣднія минуты своей жизни! сколько вины и преступленій заключается въ этихъ признаніяхъ! окружающіе смертный одръ иногда съ ужасомъ отступаютъ отъ него: они страшатся, чтобы видѣнное и слышанное ими не заразило ихъ. И много, много несчастныхъ умирали одиноко, признаваясь въ преступленіяхъ; одно названіе которыхъ удалило бы самыхъ неустрашимыхъ людей.
Но вамъ не услышать подобныхъ признаній отъ страдалицы, ложе которой окружаютъ дѣти. Полу-скрываемые вздохи и рыданіе ихъ нарушаютъ безмолвіе комнаты. И наконецъ, когда слабая рука матери остается неподвижною, когда потухающій взоръ ея слабо переходитъ отъ отца къ дѣтямъ, когда она тщетно старается что-то сказать и голова ея тяжело опускается на подушку, тогда все притихаетъ, и она, по видимому, предается сладкому сну. Дѣти наклоняются надъ ней; они призываютъ ее — сначала тихо и нѣжно, а потомъ громкимъ и раздирающимъ воплемъ отчаянія. Но на призывъ ихъ нѣтъ отвѣта. Они прислушиваются къ ея дыханію, но дыханіе замерло въ ея груди. Они щупаютъ біеніе сердца, но оно затихло навѣки. Это сердце сокрушилось, и страдалица заснула непробуднымъ сномъ.
Мужъ опускается подлѣ кровати на стулъ и обѣими руками сжимаетъ себѣ пылающую голову. Онъ смотритъ то на одно, то на другое дитя и, встрѣчаясь съ горячими слезами ихъ, невольно содрогается. Ни одного слова утѣшенія не достигаетъ его слуха, ни одного взгляда состраданія не останавливается на его лицѣ. Всѣ и все охладѣло къ нему, и когда онъ неровными шагами удаляется изъ комнаты, никто не слѣдуетъ за нимъ, никто не хочетъ утѣшать его.
Но было время, когда множество друзей окружали его во время горести, когда искреннее состраданіе отвѣчало на его душевную скорбь. И гдѣ же теперь эти друзья? Друзья, родственники, знакомые одинъ за другимъ отстали отъ него, покинули его какъ безпутнаго человѣка, какъ горькаго пьяницу. Одна только жена прильнула къ нему, одна только она дѣлила съ нимъ радости и горе и при крайней нищетѣ терпѣливо переносила тяжкій недугъ, и чѣмъ же онъ заплатилъ ей за это? онъ едва доплелся изъ таверны въ то время, когда несчастной матери оставалось нѣсколько минутъ жизни.
Время проходитъ: трое оставленныхъ ему дѣтей подростаютъ и наконецъ выходятъ изъ дѣтскаго возраста. Отецъ по прежнему тотъ же закоренѣлый, неисправимый пьяница, но только сдѣлался еще бѣднѣе, еще оборваннѣе, еще распутнѣе. Мальчики долго бѣгаютъ по улицамъ безъ всякаго присмотра, безъ всякаго воспитанія и наконецъ совсѣмъ покидаютъ его; при немъ остается одна только дочь, и остается для тяжкой работы. Брань и побои всегда доставляютъ ему нѣсколько денегъ чтобъ снести ихъ въ таверну. И такимъ образомъ разгульная жизнь течетъ обычнымъ чередомъ.
Однажды вечеромъ онъ возвращается домой около десяти часовъ, — ранѣе обыкновеннаго, потому что дочь его вотъ уже нѣсколько дней лежитъ больная, и слѣдовательно ему не на что гулять въ тавернѣ. Для пріобрѣтенія денегъ руками дочери онъ первый разъ во время ея болѣзни рѣшается посовѣтовать ей обратиться къ приходскому доктору, или по крайней мѣрѣ рѣшается спросить, чѣмъ она страдаетъ. Была дождливая декабрьская ночь; вѣтеръ дулъ пронзительно холодный и дождь падалъ крупными, тяжелыми каплями. По дорогѣ онъ выпрашиваетъ у проходящихъ нѣсколько пенсовъ, покупаетъ небольшую булку (замѣтьте — онъ заботится о дочери, когда видитъ въ ней орудіе для пріобрѣтенія денегъ) и торопится къ дому съ такой быстротой, сколько позволяютъ ему вѣтеръ и дождь. Между улицей Флитъ и набережной Темзы находится нѣсколько грязныхъ ветхихъ строеній. Къ одному-то изъ этихъ строеній онъ и направляетъ свои нетвердые шаги.
Переулокъ, въ который онъ поворачиваетъ, самый грязный и самый бѣдный. Дома, вышиною отъ двухъ и до четырехъ этажей, окрашены тѣми неопредѣленными красками, какія время, сырость и гнилость сообщаютъ зданіямъ, сооруженнымъ изъ самыхъ грубыхъ и самыхъ твердыхъ матеріаловъ. Окна многихъ домовъ заклеены бумагой; двери попадали съ петель; почти изъ каждаго окна высовывается жердь для сушки бѣлья; изъ каждой комнаты вылетаютъ громкіе звуки брани и ругательствъ.
Одинокій фонарь въ центрѣ мрачнаго двора погашенъ или силою вѣтра, или кѣмъ нибудь изъ обитателей этого мѣста, для того, чтобы жительство его не было доступно для человѣка незнакомаго съ мѣстностью; единственный свѣтъ, подающій на избитую мостовую, выходитъ изъ оконъ комнатъ, принадлежащихъ болѣе счастливымъ обитателямъ, которымъ подобная роскошь еще доступна. Посреди переулка проходило глухое журчанье потока грязи вмѣстѣ съ дождевой водой: вѣтеръ свисталъ между вѣтхими домами, двери и ставни пронзительно скрипѣли на петляхъ, окна дребезжали. Казалось, что каждый новый порывъ вѣтра грозилъ разрушеніемъ всему кварталу.
Человѣкъ, за которымъ мы слѣдимъ, почти ощупью пробираясь въ эту берлогу, безпрестанно попадаетъ въ глубокія лужи и наконецъ доходитъ до послѣдняго дома въ кварталѣ. Двери, или, лучше сказать, остатки отъ дверей, стояли настежь для лучшаго удобства безчисленному множеству жильцовъ. По старой и переломанной лѣстницѣ мужчина ощупью пробрался на чердакъ.
Уже онъ находился въ двухъ ступенькахъ отъ своей комнаты, какъ вдругъ отворяется дверь въ нее и является дѣвушка. Видъ этой дѣвушки болѣзненно изнуренный; его можно сравнить со свѣчей, которую она прикрывала изсохшей рукои.
— Это вы батюшка? спрашиваетъ дѣвушка.
— Кому же еще быть, какъ не мнѣ? грубо отвѣчаетъ отецъ. — Отчего же ты дрожишь? Сегодня я немного пилъ: безъ денегъ не достанешь вина, а безъ работы не достанешь денегъ. Скажи, пожалуста, какая нелегкая приключилась тебѣ?
— Я нездорова, батюшка… я не совсѣмъ здорова, отвѣчаетъ несчастная дочь, заливаясь слезами.
— Я знаю, что ты нездорова, возражаетъ отецъ такимъ тономъ, какимъ говорить человѣкъ, когда онъ принужденъ бываетъ допустить весьма непріятный фактъ. — Тебѣ нужно скорѣе поправляться: ты знаешь, что намъ нужны деньги. Отправдяйся же къ приходскому доктору и скажи, чтобы онъ далъ тебѣ лекарства. Они должны вылечить тебя: они берутъ за это деньги. Чтожь ты стоишь въ дверяхъ? Пусти меня… да что же ты стоишь тутъ? тебѣ я говорю?
— Батюшка, шопотомъ говоритъ дѣвушка, притворяя дверь и заслоняя входъ въ нее: — батюшка, вы не знаете, что Вильямъ воротился назадъ.
