Иосиф Опатошу - В польских лесах

Мордхе видел, как несется по снегу волк, а на нем сидит резник, высокий, худой, точно ангел смерти, с ножом в зубах, и снег облаками вздымается все выше, выше…

Мордхе громко рассмеялся над собой: надо же — зачем-то взлез на дерево…

На дереве сидела сова с черным кривым клювом и с глазами, как два холодных огонька. Птица смотрела на Мордхе. Он поднял руку, чтобы спугнуть ее, но она даже не пошевелилась, будто грозили не ей, и все смотрела на Мордхе. Ему опять стало холодно. Он слез с дерева и пустился бежать лесом, но потом вспомнил, что отец прогнал его из дому, а Рохеле отняли…

Обеими руками он вцепился в волосы и зарычал, словно голодный зверь. Шум в лесу тем временем все усиливался.

Мордхе бежал к крестьянскому лесу. Он чувствовал какой-то соленый вкус во рту: кровоточили десны. При каждом шелесте листьев, при каждом взмахе крыльев ему казалось, что за ним гонится волк. Он знал из священных книг, что, если твердить имена ангелов, которые имеют власть над волками, тогда волки никакого зла не причинят. Он шел и шептал:

— Масниэль, Асфиэль, Шамшиэль! Масниэль, Асфиэль, Шамшиэль!

У самой Вислы он увидел вбитые в землю колья. К кольям была привязана тонкая веревка с железными крючьями. На крючьях висели пойманные кем-то дикие утки. Они хлопали крыльями, били красными лапками, и чем сильнее барахтались, тем глубже вонзались крюки в их головки.

Мордхе схватил одну утку, хотел вытянуть крючок и сломал ей клюв. Выругал с досады лесничего и пошел к сторожке.

Усталый, бросился он на свежескошенную траву.

Было слышно, как в лесу кричит бекас, словно плачущий ребенок. И он сразу заснул.

Двойреле в шелковом белом чепчике с кружевами сидела полураздетая на кровати и тихо плакала. Напротив, на узком пузатом комоде, горела стеариновая свеча в серебряном подсвечнике и слабо освещала большую спальню. От слез лицо у Двойреле казалось прозрачным, а в глазах светилось отчаяние. Она не понимала, за что ее карает Бог. Мордхе, чтобы его не сглазить, есть в кого уродиться. Их род восходит к знаменитому раввину, автору «Тойсфойс Йом-Тов».

В железном сундуке, вспоминала она, где хранится ее жемчуг, лежит старинная книга, унаследованная от матери. Там записана ее родословная. Она ни слова не понимает в этой книге, но от матери слышала, что, когда ей будет тяжело, когда, Боже сохрани, на нее обрушится несчастье, она должна раскрыть эту книгу, воззвать к великим покойникам и плакать до тех пор, пока предки не внемлют, не придут на помощь и не принесут облегчения. Но ей трудно, очень трудно беседовать с предками! Раскрыв книгу, она видит перед собой только меховые шапки и бороды и со страху начинает даже заикаться, не зная, как говорить с мужским полом. Если бы там были ее бабушки, было бы легче, можно было бы больше рассказать им — не обо всем же расскажешь мужчине.

Когда Двойреле рожала, она положила книгу под подушку и молила о сыне. Больше всех она просила о мальчике реб Гецеля. Она была убеждена в том, что он у Всевышнего в большем почете, чем другие. Недаром он умер во славу Божью. Когда Хмельницкий со своими казаками в 5573 году[20] разрушил Коцк, где реб Гецель был раввином, окружил синагогу и потребовал от евреев, которые там спрятались, чтобы они приняли православие, иначе он подожжет синагогу, тогда реб Гецель поднялся на амвон и вонзил себе нож в грудь на глазах всей общины. С реб Гецелем Двойреле чувствовала себя перед Всевышним более уверенно.

С волийским раввином, реб Файвишем, она никогда не беседовала; она его боялась. Он не хотел иметь дела с хасидами, и, когда его младший сын поехал к ребе, он оплакивал его как покойника. Перед смертью реб Файвиша его сыновья должны были дать клятву, что останутся миснагедами и будут преследовать хасидов, как их отец.

Зато она любила своего дядю — реб Меира. Шутка ли! Великий раввин, автор «Кдушас Леви», был его другом. Приехал к нему в Шепс в гости. Отец Двойреле не особенно уважает дядю. А кого он уважает? Он называет его «женским ребе», потому что он принимал их записочки с мольбами о заступничестве перед Всевышним в Дробнине, Безойне и Шепсе, но что она, Двойреле, знает? Как может она, грешная женщина, понять ход их мыслей?

Если люди ездят к дяде, значит, он заслужил! Вот и Двойреле ездит ежегодно, тайно от всех, в Шепс, в годовщину смерти реб Меира, дает восемнадцать злотых на свечи и остается в склепе одна с цадиком. Служка ее знает. Он знает, что посторонний не должен присутствовать, когда Двойреле беседует со своим дядей. И когда она чем-нибудь обижена, то не таясь изливает перед ним свои обиды: родная кровь — совсем другое дело! Каждый раз, уходя, она просит его принять ее мольбы именем реб Гецеля…

Своего отца Двойреле чуждалась от излишнего почтения: она только что не дрожала перед ним. Она не помнила, чтобы отец когда-нибудь ей улыбнулся. Он постоянно занимался изучением Торы и общественными делами: раздавал бедным подарки и деньги, которые приносили ему хасиды… А в доме почти всегда царила нужда. Зато было чем похвастать! Шутка ли — это ее отец! Все окрестности знали, что реб Мойше — великий заступник пред Богом за всех слабых и грешных. Однажды он провел целую ночь, пытаясь найти пути, чтобы признать мясо кошерным. Резник уже с ног падал, сил у него не было. А реб Мойше знал, что если он признает этого быка трефным, то мясник разорится. Поэтому он встал и сказал: «У поздних комментаторов я нашел разрешение, поэтому и я, Мойше, разрешаю. Это кошерно!»

При этом, отвечая на аналогичные вопросы собственной жены, он всегда все признавал некошерным. Потому мать Двойреле боялась задавать вопросы мужу и посылала вместо себя соседку.

Двойреле помнит, как ее старший брат, реб Бериш, через две недели после женитьбы стосковался по реб Менделе и уехал в Коцк. Прошел месяц, другой, третий, а реб Бериш не возвращался. Молодая женщина пришла заплаканная к свекру и излила перед ним свое горе. Реб Мойше выслушал невестку и написал ребе в Коцк письмо. О чем там говорилось, до сих пор неизвестно. Когда реб Менделе прочитал письмо, он усмехнулся и приказал реб Беришу немедленно ехать домой. «Не из уважения к отцу, — повторил он несколько раз, — а ради твоей жены». Когда реб Бериш вернулся, отец не захотел пожать ему руку. Мать плакала. Но раввин дал обет, что он три дня не посмотрит на сына, а на четвертый велел ему прийти в чулках, как во время траура. Реб Мойше был упрямый человек, миснагед, ничего нельзя было с ним поделать. Но когда реб Бериш на четвертый день вошел к отцу в чулках, тот опять ему руки не подал.

— Почему ты так надолго задержался в Коцке?

— Я изучал с ребе «Эйн-Янкев»[21].

— «Эйн-Янкев»? — усмехнулся раввин, будто говоря: «Тоже мне занятие», и стал беседовать с сыном о вопросах, связанных с изучением Торы.

После того как реб Мойше больше часа толковал с сыном, он приветливо подал ему руку и позвал жену:

— Ита-Фейга, подай водку и закуску! Мы можем не краснеть за нашего Бериша.

Каждая ветвь в родословной Двойреле была отдельным сюжетом, особым уголком жизни, еврейской легендой, которая переходила от отца к сыну и от матери к дочери. Легендой о евреях в Польше.

Двойреле вытерла слезы и накинула на обнаженные плечи шелковую турецкую шаль. На минуту она задумалась, потом оглядела спальню со всех сторон, будто попала в нее первый раз, и заметила, что золотые часы Аврома выскользнули из-под подушки и лежат на смятой пустой постели.

Испугавшись, Двойреле еще раз осмотрела спальню; однако, не видя никого, сжала губы, заломила руки, и глубокое горе отразилось на ее бледном, тонком лице.

Она чувствовала себя виновной: проделки Мордхе наверняка не дают покоя ее предкам в могиле. За чьи грехи Бог карает ее? Чтобы сын Двойреле женился на дочери арендатора!.. Она этого не перенесет! Какие времена! Мальчик вечно толчется среди иноверцев, ходит без всякого дела; отсюда и баловство!

А может, все-таки она не должна была будить Аврома? Конечно, она сделала глупость! Сначала ей нужно было поговорить с реб Иче, чтобы он отстегал этого негодяя! Мордхе очень почитает реб Иче. Теперь, кто знает, не убьет ли Авром мальчика? Когда он разозлится, его уже ничем не остановишь!

Двойреле встала с кровати, посмотрела в окно, не идет ли муж, и, никого не видя, машинально сунула золотые часы Аврома под подушку. Потом, заплаканная, снова легла в постель. В соседней комнате послышались шаги.

— Брайна, ты не спишь? — спросила Двойреле.

— Нет, хозяйка! Я сейчас пойду!

— Она как мать! — вздохнула Двойреле. — Теперь уже не будет иметь покоя, будет шататься из одной комнаты в другую, пока не вернется Мордхе. Разве это в первый раз?

Брайна служила у родителей Мордхе свыше двадцати лет. Они дали ей в приданое пятьсот злотых и корову и выдали замуж за деревенского портного. Во время беременности Брайны совершенно внезапно умер ее муж. Вдруг слег и умер. У Брайны случился выкидыш; она родила мертвого ребенка. Тогда же родился Мордхе, и Брайна опять поступила в услужение к Аврому и стала почти единоличной хозяйкой и управляла домом по своему разумению.