VIII
Пришелъ сочельникъ, и Бенони былъ приглашенъ въ гости къ Макку, но Роза уѣхала домой. Она не простилась съ Бенони лично, но поручила ключницѣ Макка усердно ему кланяться.
Настроеніе въ просторной парадной горницѣ Макка было не особенно праздничное. Бенони привыкъ къ иному. Когда случалось ему въ сочельникъ сидѣть одному, то онъ, бывало, распѣвалъ отрывки изъ псалмовъ въ промежутки между рюмочками и читалъ молитвенникъ. Здѣсь же было какъ-то жутко, — ужъ больно много оставалось пустого мѣста: въ горницѣ не было даже стульевъ, а всего пара дивановъ, — стулья унесли въ столовую къ ужину.
Маккъ по старинному обычаю велѣлъ зажечь люстру съ сотней хрустальныхъ подвѣсокъ, и самъ расхаживалъ по горницѣ разодѣтый, въ вышитыхъ бисеромъ туфляхъ, и покуривалъ трубку съ длиннымъ чубукомъ. Онъ не говорилъ, какъ вчера и третьяго дня, о цѣнахъ на треску, о наживкѣ, о куплѣ и продажѣ, но — ради сочельника — о разныхъ мелочахъ, разсказывалъ исторіи, вычитанныя изъ газетъ, и про дѣда своего, который живалъ въ Голландіи. Время отъ времени онъ подливалъ въ стаканчикъ Бенони, и самъ выпивалъ съ нимъ.
Но вотъ, ключница распахнула двери въ столовую:- Милости просимъ къ ужину!
Маккъ пошелъ впереди, Бенони за нимъ. И въ столовой было столько же свѣта: горѣли и люстра на потолкѣ и четыре пары канделябръ вдоль длиннаго стола.
Ключница отворила дверь въ кухню и тоже позвала:- Милости просимъ, пожалуйте и вы сюда!
Стали потихоньку, степенно, входить всѣ служащіе и работники: дворники, два кузнеца, рабочіе съ пристани, пекарь, бондарь, молодцы изъ лавки, два мельника, — почти всѣ съ женами, но безъ дѣтей; затѣмъ кухарка, скотница, Элленъ Горничная и, наконецъ, двое призрѣваемыхъ стариковъ, сѣдыхъ какъ лунь, Фредрикъ Менза и Монсъ. Изъ этихъ двухъ стариковъ Монсъ попалъ въ Сирилундъ первый, чтобы отбыть свои положенныя три недѣли. Было же это давно, когда Фердинандъ Маккъ еще былъ женатъ, и дочка его Эдварда была дѣвочкой. Но, когда три недѣли прошли, Монсъ заупрямился переходить къ другому призрѣвателю, пришелъ къ Макку и мадамъ Маккъ безъ шапки и сталъ просить позволенія остаться. — «Оставайся»! — сказалъ Маккъ. О, Маккъ былъ не изъ такихъ, которые выгоняютъ людей, — большой баринъ! И Монсъ остался, бродилъ по двору, кололъ дрова и болталъ самъ съ собой; жилось ему хорошо, и одежи и пищи было вдоволь. Монсъ былъ коренастый, сутуловатый старикъ, настоящій долгобородый Моисей, съ носомъ крючкомъ, безпритязательный и незлобивый, какъ ребенокъ. Прошло лѣтъ двѣнадцать, жена Макка померла, дочка Эдварда выросла, а Монсъ поизносился; руки и спина стали не прежнія, и ему уже не подъ силу было таскать дрова для всѣхъ печей. Тогда онъ взялъ да свелъ знакомство съ Фредрикомъ Мензой, такимъ же дряхлымъ старикомъ, какъ онъ, чтобы имѣть подмогу и пріятную компанію въ работѣ, Фредрикъ Менза въ свою очередь пошелъ къ Макку и Эдвардѣ и стоялъ передъ ними безъ шапки, кланяясь и прося позволенія остаться. Маккъ былъ все тотъ-же и сказалъ:- «Оставайся»! — Съ тѣхъ поръ въ Сирилундѣ жило двое призрѣваемыхъ; они были неразлучны, возились съ дровами и все больше и больше впадали въ дѣтство. Монсъ былъ коренастый и плечистый, съ походкой въ развалку, а Фредрикъ Менза худой, высокій, словно монументъ. Оттого-то, вѣрно, и дочь у него вышла такая красивая, стройная. Ее сначала держали горничной въ Сирилундѣ, а потомъ выдали замужъ за младшаго мельника…
Ужинъ былъ поставленъ обильный. И всѣмъ полагались серебряныя ложки и вилки, — и богатому и бѣдному.
— А что же смотритель маяка съ женой? — спросилъ Маккъ.
— Мы ихъ звали.
— Позовите еще разъ.
Элленъ Горничная, такая субтильная, шустрая, мигомъ шмыгнула за дверь позвать смотрителя съ женой. Никто и не дотронулся до кушаній, пока тѣ не пришли; только выпили по рюмочкѣ; наливать былъ приставленъ одинъ изъ лавочныхъ молодцовъ, Стенъ.
Чета съ маяка была незначительная скромная пара, по бѣдности своей въ потертомъ старомодномъ платьѣ. Безрадостная жизнь и губительная праздность на маякѣ рано наложили на лица мужа и жены печать тупости, придурковатости. И какъ они успѣли надоѣсть другъ другу, съ какимъ трудомъ принуждали себя хоть на людяхъ быть между собой вѣжливыми, передавать другъ другу то или иное блюдо!
На нижнемъ концѣ стола сидѣла жена младшаго мельника; ей поручили угощать двухъ призрѣваемыхъ, которые были вообще слабоваты. Какой красоткой расхаживала она по горницамъ Сирилунда лѣтъ двадцать тому назадъ! Теперь она растолстѣла и обзавелась двойнымъ подбородкомъ, но все-таки была еще очень недурна и сохранила свѣжій цвѣтъ лица. Ни слѣда старости! Дальше сидѣла Якобина, которую выдали замужъ за Оле Человѣчка. Она была съ юга, изъ Гельгеланда, востроглазая брюнетка, съ курчавыми волосами, за что ее и прозвали Брамапутрой. Никто бы и не повѣрилъ, что прозвище это придумалъ въ счастливую минуту высохшій смотритель маяка.
Маккъ сидѣлъ и посматривалъ вдоль всего стола; онъ зналъ всѣхъ, а почти всѣхъ дѣвушекъ и замужнихъ женщинъ даже очень хорошо, и каждый сочельникъ сидѣлъ вотъ такъ, поглядывая на знакомыя лица и вспоминая…
Да и мельничиха развѣ не вспоминала, тяжело дыша пышной грудью? А Брамапутра, — поблескивая глазами и вскидывая курчавую голову? Когда подали еще водки, она выпила свой стаканчикъ до дна и совсѣмъ ошалѣла, далеко вытянувъ подъ столомъ носокъ своего башмака. Что же до Макка, то, глядя на его серьезное лицо, никому бы и въ голову не пришло, какъ хорошо и пріятно умѣетъ онъ обниматься и нѣжно глядѣть. Онъ съ подобающими промежутками поднималъ свой стаканчикъ и говорилъ Стену:- Надѣюсь, ты не забываешь подливать всѣмъ? — Когда же онъ замѣтилъ, что бѣдняга виночерпій самъ не успѣваетъ куска проглотить спокойно, онъ измѣнилъ приказъ и приставилъ второго молодца Мартина наливать сидѣвшимъ по другую сторону стола. У Макка во всемъ былъ порядокъ. И бесѣду онъ велъ о разныхъ разностяхъ, которыя могли интересовать его гостей.
Одни старики Фредрикъ Менза и Монсъ ничего не слыхали; только чавкали медленно и тупо. Монсъ все больше и больше уходилъ головой въ свой шерстяной шарфъ и ширился въ плечахъ; Фредрикъ Менза наоборотъ все вытягивался кверху, — худой и похожій на хищную птицу, но такъ же выжившій изъ ума, какъ и тотъ. Они оба были похожи на выходцевъ изъ могилъ, и пальцы ихъ тихо шевелились, словно червяки. Увидавъ что-нибудь на столѣ подальше, до чего ему было не достать, Фредрикъ Менза привставалъ и тянулся туда. — Что ты, чего тебѣ? — тихо спрашивала дочь, подталкивая его; затѣмъ совала ему въ руку кусокъ чего-нибудь, и старикъ былъ доволенъ. Монсъ облюбовалъ блюдо съ ветчиной и давай ковырять въ немъ; ему сейчасъ же пришли на помощь и дали кусокъ. Монсъ поглядѣлъ на этотъ кусокъ, который сначала почему-то не давался ему въ руки, а теперь вотъ попался, потомъ обильно намазалъ его масломъ и началъ уплетать. Ему сунули въ руку еще ломоть хлѣба, и червеобразные пальцы цѣпко его схватили. Скоро ветчина исчезла; Монсъ таращился на свою тарелку, но она была пуста. — У тебя же хлѣбъ въ рукѣ,- напомнила ему мельничиха, и Монсъ, довольный и тѣмъ, принялся за хлѣбъ. — А ты помакни его въ чай, — совѣтовали ему. Всѣ готовы были помочь этимъ живымъ трупамъ, поухаживать за ними. Кто-то спохватился, что у бѣдняги въ рукахъ одинъ сухой хлѣбъ и поспѣшилъ надѣлить его масломъ и другими лакомыми вещами. Словно калѣка-великанъ, словно гора, сидѣлъ Монсъ и угощался. Но вотъ съѣденъ и хлѣбъ, и онъ таращится на свою пустую руку и говоритъ, словно человѣкъ: — Нѣту больше. — Нѣту больше, — вторитъ ему, словно попугай, Фредрикъ Менза, такъ же выжившій изъ ума, какъ и онъ.
Эти двое стариковъ, съ замусленными лицами, грязными руками, воняющіе отъ дряхлости, распространяли вокругъ себя на нижнемъ концѣ стола невообразимо отвратительную атмосферу, какое-то скотское настроеніе, передававшееся и дальше, по обѣ стороны стола. Не будь это въ столовой у самого Макка, не долго было бы совсѣмъ оскотиниться… Среди гостей за нижнимъ концомъ стола не слышно было ни единаго разумнаго слова, всѣ были поглощены однимъ — ублажали дряхлость. Наконецъ, Монсъ усталъ ѣсть, и принялся таращиться на свѣчи и смѣяться надъ ними:- Ха-ха! — при чемъ глаза его были похожи на пару волдырей. Теперь онъ, чортъ подери, былъ доволенъ. — Ха-ха! — смѣялся и Фредрикъ Менза съ серьезнымъ видомъ и продолжалъ чавкать. — Бѣдняги, и у нихъ свои радости, — говорили люди кругомъ. Только мельничиха еще настолько сохранила разсудка, что ей было стыдно.
И нигдѣ въ цѣломъ домѣ не было ни единаго ребенка…
Потомъ подали сладости и хересъ. Ни въ чемъ не было недостатка за этимъ ужиномъ.
— У всѣхъ ли есть что-нибудь въ рюмкахъ? — спросилъ Маккъ. — Ну, такъ, по обычаю, осушимъ ихъ за здоровье моей дочери, баронессы Эдварды!
Вотъ это было въ самую точку, — по-барски и по отечески! Ахъ этотъ Маккъ! Какое почтеніе внушалъ онъ къ себѣ!
