он натянул ночную рубашку. Потом обернулся и увидел в дверях консула.
– Ой, папа! – облегченно выдохнул он. – Я уж думал, ты не придешь.
– Я не забываю о своих обязанностях, Николас, – серьезно ответил консул.
– Папа, прости меня, если я виноват… – Мальчик с трудом сдерживал слезы. – Только… только я не знаю, что я сделал…
– Приготовься к молитве. – Консул занял свое обычное место и обнял сына за плечи. – Ты растешь, Николас, – тихо сказал он. – Ты должен сознавать, сколь трудна и тягостна моя жизнь. Ты знаешь, какое бремя я несу с тех пор… с тех пор, как твоя мать нас покинула. В последнее время из-за литературных трудов у меня усилилась бессонница, ночи превратились в кошмар. Бывают дни, когда я так измучен и истощен, что не могу сосредоточиться на работе. И тем не менее… – консул приподнял сведенные брови, – несмотря ни на что, я полностью посвятил себя тебе.
Мальчик опустил голову. На его мягких ресницах, как хрустальные капельки росы, появились слезы.
– Да, Николас, я стал тебе не только отцом, но и другом, и учителем, и нянькой. Не скрою, эта преданная служба приносит мне большое счастье и радость… Она как бальзам для моей измученной души. Это, мой родной, – бескорыстный труд. Но даже самая бескорыстная любовь рассчитывает на ответное чувство. Именно поэтому сегодня мое сердце разбито от мысли, что я тебе безразличен.
– Нет, папа, нет! – обретя наконец дар речи, крикнул Николас. – Это неправда! Как ты мог так подумать?!
Искаженное страданием лицо задрожало.
– Иногда достаточно какой-то мелочи, дитя мое. Небрежное слово… взгляд… случайный жест…
– Нет! Нет! – Николас почти кричал. – Я люблю тебя, люблю! Мама поступила с тобой отвратительно! Но я никогда тебя не брошу! Мы всегда будем вместе. – Истерически всхлипывая, дрожа всем телом, он поднялся с колен и бросился отцу на шею.
– Мой, мой мальчик, – пробормотал консул, крепко прижимая к себе эту легкую живую ношу. Он ощутил трепещущее, подобно птице, детское сердце, чье проникающее тепло растопило боль в его груди, и со вздохом закрыл глаза. Наконец, мягко отстранившись, он с ласковой улыбкой произнес: – А теперь помолись, дитя мое, и я тебе почитаю.
И все же, наслаждаясь примирением, радостно сознавая, что Николас более чем когда-либо к нему привязан, консул не мог забыть, какую роль в этом болезненном, хотя и недолгом отчуждении сыграл Хосе. Прежде, покидая утром виллу, Брэнд имел обыкновение издали отвечать на почтительное приветствие садовника. Теперь же он подчеркнуто равнодушно проходил мимо, не поворачивая головы и глядя прямо перед собой, стараясь его не замечать. Тем не менее краткого мига хватало, чтобы в памяти застрял образ юноши, косившего траву длинной косой: ладно скроенное тело под легкой тканью, энергичные взмахи рук, простодушная улыбка. Досада захлестывала консула, и, даже придя в офис, он еще долго не мог успокоиться.
Консул старался не давать волю чувствам. Нелепо было позволить себе нервничать из-за простого слуги – неотесанного местного сопляка, и уж вовсе не пристало предпринимать какие-либо действия по такому ничтожному, оглядываясь назад, поводу. Ясно было, что парень просто расхвастался перед Николасом своими достижениями в пелоте и пригласил посмотреть, как хорошо он играет. Только и всего. Но несмотря на все эти аргументы, консула не покидало странное чувство ревности, а враждебность, словно питая саму себя, только росла день ото дня.
Некоторое время Хосе ничего не замечал, но, когда день за днем хозяин проходил мимо него, нахмурившись, с непроницаемым выражением, юноша начал опасаться, что не сумел угодить, и в его простодушном сердце поселилась тревога. Найти работу в Сан-Хорхе было непросто, а ему надо было думать о своей матери Марии, не говоря уже о сестрах и дедушке Педро, который последние семь лет ни дня не работал. Предчувствие беды заставило Хосе умножить усилия: он начал приходить на работу на полчаса раньше, а уходить с наступлением сумерек.
Однажды утром, работая на нерасчищенном участке за выступом скалы, он заметил три хрупкие белые звездочки с каплями росы, прячущиеся в мохнатых зарослях мирта, – это были первые фрезии. Глаза Хосе загорелись радостью, он постоял минутку, любуясь, а затем кивнул сам себе и, продравшись сквозь подлесок, осторожно сорвал цветы. В сарае, насвистывая себе под нос, он аккуратно привязал их рафией к тонкому побегу папоротника. Пригладив волосы перед осколком зеркала, Хосе устремился к парадному крыльцу. Ему не пришлось долго ждать – вскоре на веранде появился хозяин.
– Сеньор… – сказал Хосе и замолчал, не решаясь произнести заготовленные слова; вместо этого он застенчиво улыбнулся и протянул бутоньерку.
Наступила пауза. Брэнд, словно по принуждению, медленно обернулся и впервые после матча пелоты посмотрел на садовника. Это действие внезапно обрушило некие преграды в душе консула и выпустило на свободу чувство собственного превосходства. Гнетущее напряжение отпустило, и вместо него им овладел едва ли не сверхчеловеческий покой.
– Что это? – бесстрастно спросил он.
– Это вам, сеньор… В петлицу. Первые весенние фрезии.
– Ты сорвал эти цветы?
– Но… Да, сеньор.
– Ты не имел права. Эти цветы – мои. Я не хочу, чтобы их срывали. Я хочу, чтобы они росли в саду, там их место.
– Сеньор… – пролепетал Хосе.
– Довольно. Ты глуп и эгоистичен. Ты превысил свои полномочия. Впредь так не поступай. Ясно?
Под осуждающе-холодным взглядом консула Хосе поник, от бодрости не осталось и следа, глаза потухли. Он уныло посмотрел на душистый букетик, согревшийся в его потных ладонях, и, не зная, что делать с этим отвергнутым подарком, сконфуженно сунул его за ухо. Неуклюже двинувшись в сторону миртовых зарослей, он увидел, что Гарсиа, ожидавший рядом с машиной с той странной гримасой – насмешливой и одновременно безразличной, – которая придавала его невозмутимому лицу особенно жестокое выражение, был свидетелем его унижения. Хосе закусил губу и отвернулся, словно желая спрятать вспыхнувшие щеки.
Харрингтон Брэнд ехал в город, выпрямившись на заднем сиденье кабриолета с опущенным ветровым стеклом; бриз приятно овевал его. Он чувствовал себя легко и комфортно, как будто сбросил сковывавшую одежду и теперь возвращался в нормальное состояние. У консула было такое хорошее настроение, что, войдя в офис и увидев в передней комнате Элвина Деккера, корпящего над стопкой транспортных накладных, он задержался и миролюбиво произнес:
– Доброе утро, Деккер. Кстати, когда вы с женой собираетесь навестить нас в Каса Бреза? – и, когда его приятно удивленный помощник вскочил, радушно добавил: – Воскресенье вас устроит? Приходите к чаю.
– О, благодарю вас, сэр! – обрадованно воскликнул Деккер. – Большое спасибо! Я уверен, что миссис Деккер…
– Вот и
