– Ты шутишь, Марина? – испуганно спросила Христя.
– Не шучу. Разве ты порядка не знаешь?
Христя стала молча глядеть на тусклый свет коптилки, ошеломленная словами Марины, отнимавшими у нее последнюю надежду.
– Я правду говорю, не сомневайся, – подтвердила Марина.
Христя тяжело вздохнула.
– Мой надел передали Здору, он примет меня.
– Зачем ты ему нужна?
– Что же мне делать?
– Поздно... ничем уж горю не поможешь.
Христя задумалась. Перед ее глазами возник бесконечный путь... скитания бездомной собаки, голод и холод и, вероятно, смерть где-нибудь под забором.
Марина тоже думала о печальной судьбе Христи и о том, что и ее ждет не лучшая доля на скользком пути, по которому она идет.
Обе – и Марина и Христя – чувствовали досаду и злобу и на себя за то, что загубили свои молодые жизни, и на людей, которые толкнули их в эту пропасть.
Мутный рассвет с трудом проникал в хату сквозь замерзшие стекла. Христя поднялась и начала собираться в дорогу. Марина сидела молча, точно окаменевшая.
Христя закуталась и взяла свой узел.
– Прощай, Марина, спасибо за приют.
Христя встала. Марина так и не поднялась, словно приросла к месту. Уже совсем рассвело, лампочка чадит, давно пора ее погасить, но Марина ничего не замечает. Не от этого ли чада разболелась у нее голова? Она потушила свет и забралась на печь.
А Христя шла по дороге, не озираясь на город, который было поднял ее высоко, потом кинул в такую бездну, что уж ей не выкарабкаться оттуда. Думала-гадала о том, как ее встретят в Марьяновке. Перед ней раскинулась бескрайняя степь под белоснежным покровом, только темнела извилистая лента дороги да порою покажется холм, овраг или перелесок, усеянный вороньими гнездами. Иногда встречаются и путники, больше вблизи сел. Кто идет в город, кто – на мельницу, а минешь село – снова глушь, пустыня, вороний грай.
Христя шла по столбовой дороге, чтобы не заблудиться; да и людей здесь больше осело: часто встречаются села, хутора. Если невмоготу станет, есть хоть куда зайти погреться. Только бы добраться до города Н., оттуда она уже хорошо знает дорогу в Марьяновку. И она вспомнила, как впервые шла в город с Кирилом. Давно это было, а кажется, будто только вчера.
Все ее наводило на мысли о Марьяновке. Когда ей приходилось где-нибудь проситься на ночевку, каждая хата своим видом и убранством вплоть до последнего гвоздика напоминала родное село, незабываемые дни детства. И сейчас все мысли и надежды Христи были устремлены к дому. Этот клочок земли казался ей теперь единственным пристанищем и утехой. Пусть ее там судят и карают – она на все согласна. На родном пепелище она искупит свои тяжкие грехи, и земля, где она родилась и выросла, примет ее останки.
Христя торопилась, не щадя своих слабеющих сил. Мерзла, голодала, чуть не падала от усталости... тут немного согреется, там выпросит ломоть хлеба, отдохнет – и снова в путь.
На пятый день она добралась до Н. Знакомые места, улицы, по которым она ходила, дома, где жила, – все ей напоминало прошлое. Вот дом Загнибиды – он до сих пор пустует и уже скоро развалится. В нем она узнала впервые людскую несправедливость и жестокость. А вот и дом Рубца – он почти не изменился. Вот окно, в котором она в первый раз увидела Проценко. За этим окном она узнала первые радости любви и муки раскаяния. Там она сделала первые шаги по тому скользкому пути, который довел ее...
Теперь она идет в Марьяновку, а зачем? Что ей суждено, то и будет!
На окраине города она попросилась в кривобокую хатенку переночевать, с тем, чтобы чуть свет отправиться в Марьяновку. Она уже чувствовала горький запах дыма над хатами, видела кривые улицы, знакомых односельчан. Жив ли еще Супруненко, не доконала ли его Ивга? А Федор, Горпына? Здоры... хорошо бы к ним попроситься, да больно уж большими барами они стали... Не пойду к ним. А где теперь Кирило и Оришка? Напророчила мне беду, ведьма проклятая. С того времени все и свалилось на меня...
До рассвета не спала Христя, раздумывая о Марьяновке, знакомых, печальной судьбе своей. Что ждет ее теперь в родных местах?
По знакомому большаку шла Христя домой. Тучи расступились, и солнце, вырвавшись из неволи, светило особенно ярко на небесной лазури. Ослепительно сверкали заснеженные поля, так что глазам было больно. А мороз такой, что дыхание захватывает. Он словно боролся с солнечным теплом. Откуда взялось оно – непрошеный гость? Кликнул мороз на помощь своего непоседливого брата – ветер, а теперь лютует, что тот где-то задержался, закутал землю туманом, сковал инеем леса, образовал наледи на крышах, расписал узорами стекла... Христе еще не приходилось быть на таком морозе – сквозь лохмотья он добирался до ее тела, опушил инеем брови и ресницы. Христя шла быстро, притоптывала, чтобы хоть немного согреть закоченевшие ноги. Надежда вскоре добраться до уюта и тепла придавала ей силы, и она неустанно шла вперед.
Был уже полдень. На горизонте замаячил хутор Осипенко, окруженный ометами соломы. Вспомнилась Марья – где она, дома живет или скитается по свету? Надо зайти к ним погреться. Если Марья дома, она будет рада увидеть ее. Марья была так добра к ней и теперь, верно, накормит ее. А Христя еще сегодня ничего не ела.
Холод, мороз и желание видеть Марью подгоняли Христю, и она еще ускорила шаги. Скорее, скорее! Вот какая-то дородная молодица, легко одетая, несмотря на холод, тянет ведро из колодца. Скрипит журавль. Подняв свою ношу, он снова опускается. Красными, как бураки, руками снимает молодица ведро с деревянного крюка и уж собирается уйти в хату. Скорее, скорее! А то некому будет собак отогнать – они здесь такие злые.
Христя добежала до плетня. Она уже отчетливо видит белолицую полную женщину с черными глазами и бровями. Да это ж Марья! Сам Господь прислал ее!
– Здравствуй, Марья! – крикнула Христя как раз в то мгновенье, когда та уже собиралась войти в хату.
Марья поставила ведро на землю и с удивлением глядела на оборванную нищенку.
– Не узнаешь? – спросила Христя, подойдя ближе.
Марья недоумевающе пожала плечами.
– Не узнаю, – сказала она.
– Меня никто не узнает. Пусти, ради Бога, погреться, там разглядишь.
– Идите, – сказала Марья, легко подняв полное ведро, точно игрушку.
В хате чисто, прибрано, а тепло, как в бане.
– Кто там? Свой или чужой? – послышался мужской голос с печи.
– Будто свой. Только никак не могу узнать. Погреться просит.
– Что ж, можно. В хате тепло, а на печи и вовсе душно, – спускаясь с печи, сказал Сидор.
– А ты бы еще полежал, – смеясь, говорит Марья.
– Чего ж ты стоишь у порога? – обратился Сидор к Христе. – Раздевайся и лезь на печь, если замерзла.
Христя не знает, как ей быть. Снять ли тряпье, которым она закутана до самых глаз, или нет? Как показать людям свое изуродованное лицо?
– Не узнаете, пока сама не скажу, – робко произнесла Христя, развязывая рядно.
– А нос ты отморозила или откусил кто? – спросил Сидор.
– Отморозила, – сквозь слезы ответила Христя.
Сидор умолк, а Марья так и впилась глазами в Христю.
– Где-то я тебя видела, – сказала она неуверенно, – но где, никак не вспомню.
– Рубца знаете?
– Ну?
– Мы служили у него вместе.
– Христя?! – воскликнула Марья. – Боже мой! Где ж ты была и куда идешь?
Христя молчала.
– Какая ж это Христя? – спросил Сидор.
– Да ты не знаешь. Из Марьяновки. Она к нам заходила, когда еще мама была жива.
– Значит, во времена царя Гороха? – сказал Сидор.
– Ладно... Иди-ка скотину поить, уже обедать пора.
Сидор, не мешкая, оделся и вышел. Христя примостилась на край нар около печи и сидела молча, потупившись. Ей страшно было поднять голову, показать Марье свое лицо. Да и Марья только вскинет глаза на гостью и сразу же отвернется. Она догадывается об истинной причине уродства Христи, но ей неловко спросить об этом.
– Куда же тебя Бог несет? – наконец заговорила Марья.
– Домой.
– В Марьяновку?
– Ну да.
Снова замолчали.
– У тебя там есть родные? – немного спустя спросила Марья.
– Не знаю. Хата родительская была.
– Значит, решила, что дома лучше?
Христя молчала.
– И я так же... Спасибо, Господь прибрал свекруху. Теперь у нас мир и лад. Вот уж третий год живем.
– Старое забылось?
– А ну его! Не вспоминай. Даже подумать страшно. И ты, верно, несешь домой много тяжких воспоминаний.
– Ох, много! – вздохнув, сказала Христя.
– Невесело, значит, что тяжело вздыхаешь.
Христя только рукой махнула. Тут вошел Сидор, и разговор перешел на другие темы. Он жаловался на холод, удивлялся, как Христя шла по такому морозу, и торопил Марью скорей подавать обед.
Марья налила горячего борща и пригласила Христю к столу. Христя молча села за стол, и хотя она была очень голодна, с трудом ела, – мысль о своем уродстве не покидала ее ни на одно мгновенье, и ей было совестно и страшно смотреть в глаза Сидору и Марье.
