и тихо вздохнул.
- Храни вас господь, ясновельможный пан,- промолвил он с низким поклоном и вышел из комнаты.
Юлиуш не посмел его удерживать.
Оставшись один, он бросился на кушетку с намерением взвесить и поразмыслить, насколько слова Кости Булия могут успокоить его совесть. Напрасно. Мысли его были заняты другим предметом.
Завтра Юлиушу предстояло увидеть прекрасную незнакомку. Таинственный дегтярь, предполагаемый пестун великих замыслов, был ее отцом.
«Завтра я ближе познакомлюсь с ними обоими!» - мысленно радовался юноша, и очаровательный образ прекрасной незнакомки, как живой, стоял у него перед глазами.
- Коляска давно подана! - напомнил ему вошедший в эту минуту лакей.
Юлиуш вздрогнул.
- Поздно, сегодня уже не поеду,- буркнул он, поглядев на сгущавшийся в комнате сумрак.
И снова отдался своим мечтам, а мечтал он только об одном. И однообразие это, видимо, не надоедало ему, он даже разговор с Катилиной отложил на следующий день, а сам до глубокой ночи неподвижно сидел на кушетке.
Утром, немного отрезвев, Юлиуш стал наново обдумывать непредвиденный оборот своих дел. И, обдумав, пришел к убеждению, что вчерашние слова старого слуги никоим образом не могут оградить его ни перед судом, ни от угрызений собственной совести.
Разумеется, Костя Булий, безгранично и слепо привязанный к своему покойному хозяину, без труда мог найти объяснения его странностям и чудачествам, но не так посмотрел бы на них человек беспристрастный и посторонний. А этот таинственный приятель покойного, укрывшийся под одеждой дегтяря,- нет, не может он выступить со своим свидетельством ни перед судом, ни перед людьми.
Утвердившись в своем первоначальном мнении, Юлиуш был намерен всеми силами добиваться окончательной ясности, так, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в оценке последней воли покойного.
За этими мыслями застал Юлиуша вошедший в комнату Катилина. Лицо его сияло.
- Ты спишь, Сигизмунд, а друзья отовсюду… - продекламировал он в дверях знаменитое стихотворение Карпинского и выпустил изо рта огромный клуб дыма от только что закуренной сигары.
Юлиуш нахмурил брови и серьезно, даже сурово посмотрел на приятеля.
Катилина расхохотался.
- Ха, ха, ты, я вижу, не забыл, как я вчера подщути над графом, - весело сказал он.- Успокойся, я исправил свою ошибку. Вечером я нарочно поехал для этого в Оркизов…
- Да, знаю, и именно это возмущает меня больше всего.
- Сначала узнай, зачем я туда ездил.
- С какой стати ты присвоил себе права моего опекуна или покровителя и задался целью скомпрометировать меня перед всем светом?
Катилина вынул изо рта сигару и остолбенело уставился на Юлиуша.
- Как, тебе уже все известно? И ты осуждаешимоя действия?
- Не только осуждаю, но и стыжусь их.
- Eheu! - пробормотал Катилина и снова сунул в рот сигару, а руки спрятал в карманы.
Юлиуш покраснел.
- Ты устроил дебош у мандатария,- воскликнул он, кипя от возмущения,- оскорбил его гостя, что ничем нельзя оправдать, и вообще натворил массу глупостей, на которые тебя никто не уполномочивал…
- Ого! - подхватил неисправимый насмешник.- Ты, стало быть, считаешь, что для того, чтобы делать глупости нужны особые полномочия. Ты признаешь только привилегированных дураков со специальными, так сказать, патентами…
Холодная насмешка Катилины привела Юлиуша в настоящее бешенство.
- Прекрати это неуместное шутовство, постыдись, если в тебе сохранились хоть какие-то понятия чести…
Катилина снова вынул сигару изо рта и слегка покачал головой.
Юлиуш продолжал:
- Мало того, что ты вел себя с моими служащими как настоящий разбойник, ты ко всему злоупотребил моим доверием, помчался сломя голову к графу и разговаривал с ним от моего имени…
Пока он говорил, Катилина подошел к звонку и внезапно дернул шнурок.
Юлиуш оборвал свою тираду.
- Что это значит?
Катилина повернулся к вошедшему лакею и, махнув рукой, вяло произнес:
- Принеси графин свежей воды вельможному пану.
Юлиуш стиснул зубы, вся кровь бросилась ему в голову.
- Дамазий Чоргут! - грозно вскричал он, когда лакей с недоумевающей миной вышел из комнаты.
Катилина лишь пожал плечами.
- Дорогой мой,- ответил он спокойно,- прежде чем продолжать кипятиться, выпей воды. И позволь тебе сказать, что я никогда не любил прикрываться чьим-либо именем или прятаться за чужую спину. Что бы я ни делал, я делал под свою ответственность, а за тобой остается право отказаться от того, что я сделал, или, говоря дипломатическим языком, дезавуировать меня.
- Как, разве ты не уволил мандатария от моего имени?
Катилина презрительно отмахнулся.
- Нижайше прошу прощения! Я просто посоветовал ему от своего собственного имени убраться на все четыре стороны, вот и все…
- А зачем ты ездил к графу?
- Чтобы опять-таки от своего имени показать ему письмо Жахлевича и сказать, опять же от своего собственного имени: «Ваше сиятельство, вы негодяй высшей марки» - и баста.
- И ты сказал ему это? - вскричал Юлиуш, бросаясь к Катилине.
- Граф отрекся от участия в процессе и уверил меня, что, если завещание и будет признано недействительным, ты никакого ущерба не понесешь, напротив, только выиграешь, и что нынче он сам будет у тебя и откровенно с тобой потолкует. После этого «негодяй» застрял у меня в глотке.
- Но, послушай, как же ты не подумал, что я сам могу хотеть процесса! Только он может снять с меня подозрение, будто, воспользовавшись чьим-то умопомешательством, беспамятством больного человека, я захватил чужое имущество, обобрал людей, которые имеют больше прав на наследство, чем я… Или ты думаешь,- вскричал Юлиуш в запале,- что я мог бы пользоваться этим имением, если бы оставалась хотя бы тень сомнения, что оно получено несправедливо?
Катилина в глубоком молчании выслушал пылкую диатрибу своего благородного друга. Видимо, он хорошо знал его характер и принципы, ибо не проявил никакого удивления, наоборот, казалось, сам в душе ругал себя за то, что такой
