Саракинцы стояли затаив дыхание.
— Пропал наш отец, — прошептал Яннакос. — Он задушит его, этот бык!
— Не бойся, Яннакос, разве ты не видишь бога над его головой?
Не успел Манольос произнести эти слова, как отец Фотис ухватился одной рукой за раздвоенную бороду попа Григориса, а другой — с силой ударил его в челюсть. Поп Григорис застонал и, наклонившись, выплюнул зубы с кровью. Но прежде чем он успел опомниться от боли, поп Фотис обхватил его руками, качнул вправо-влево и вдруг, с размаху обрушившись на него всем телом, повалил на землю.
Поп Фотис приподнялся было, чтоб наступить коленом на грудь поверженного противника, но не успел. К нему кинулся Панайотарос и начал бешено его избивать. Но тут же на сеиза набросился Лукас, за ним — Манольос с Яннакосом… И оба лагеря смешались. Засвистели камни, послышались удары палок, звон ножей, пистолетные выстрелы. Вначале люди кричали, ругались, но потом стали слышны только стоны и вой, как будто в смертельной схватке сошлись дикие звери.
Костандис с Андонисом и толстяк Димитрос подбежали с палками и стали рядом с саракинцами.
— Костандис, — крикнул ему Яннакос, вылезая из кучи сцепившихся тел. — Ты выполнил мое поручение?
Костандис посмотрел на него с удивлением, так как забыл об его просьбе.
— Какое поручение?
— Мой ослик…
— Не беспокойся, Яннакос. Он у меня дома.
— Ну, тогда я пошел! — крикнул Яннакос, взвалив на плечо бак с керосином.
— Вперед, братья! — крикнул Лукас, колотя своей тяжелой дубиной по головам направо и налево. — Вперед, победа будет за нами!
И действительно, ликоврисийцы, предчувствуя свое поражение, начали понемногу отступать. Многие из них убегали в село и поспешно запирались в своих домах… Тем временем саракинцы подняли отца Фотиса, положили его около колодца и стали омывать ему раны. Голова у него была разбита, из нее струей лилась кровь.
— Мужайтесь, братья! — закричал Манольос, бросаясь на ликоврисийцев.
Он вырвал из рук Панайотароса пистолет, стал стрелять в воздух и погнал испуганную толпу в село.
В эту минуту послышался голос учителя:
— Остановитесь, братья, не убивайте друг друга! Мы можем прийти к соглашению. Все мы греки и христиане!
Но на него напали и друзья и враги, повалили его на землю и начали топтать ногами. Кто-то бросил в него большой камень, и учитель, потеряв сознание, скатился в какую-то яму.
Ликоврисийцы уже отступили в село. Лукас схватил второй бак с керосином, который охраняли женщины, метнулся к ближайшим домам и начал обливать стены.
— Вперед, женщины, за мной! Зажигайте огонь! — кричал он, бросаясь вперед.
Скоро пламя начало лизать стены домов, и люди, запертые внутри, истошно завопили.
Поп Григорис лежал без сознания. Его подняли, унесли в дом к старухе Мандаленье, жившей неподалеку, уложили во дворе. Старуха принесла свои снадобья, нагнулась над попом, промыла ему раны и смазала их бальзамом. Избитый поп стонал.
Тем временем Манольос шел вперед, а за ним — все саракинцы. Они подошли к дому старика Патриархеаса, взломали дверь и вошли.
— Здесь, ребята, мы укрепимся! — крикнул Манольос. — Пусть двое побегут за нашим священником, а остальные войдут в дом. Теперь мы здесь хозяева. В добрый час!
Два человека побежали за попом Фотисом. Хозяйки с ведрами бросились тушить занявшееся пламя. Улицы опустели…
Вдруг послышались испуганные голоса:
— Горит дом старика Ладаса!
— Распороты его бурдюки, и выливается масло! Бочки разбиты, и льется вино!
— Дед Ладас с женой выбежали на улицу и плачут!
Панайотарос потерял свою красную феску. Манольос овладел одним из его пистолетов, — и новый сеиз, прихрамывая, бегал взад-вперед, стрелял из второго пистолета и вызывал на бой Манольоса. А тот тем временем склонился над отцом Фотисом, которого принесли и уложили на мягкой кровати старика Патриархеаса. Женщины перевязывали ему раны; он открыл глаза и смотрел на своих друзей и улыбался.
— Они нарушили свою клятву, — говорил он. — Бог их накажет! Я одолел попа Григориса, я доволен.
— Тебе больно, отче? — спросил его Манольос.
— Конечно, больно, Манольос, но, повторяю, я очень доволен. Бог известил нас о своем решении, мы победили!
На дворе послышались радостные голоса. Лукас с двумя товарищами пробрался в горящие дома, и, пока женщины носили воду и тушили пожар, трое саракинцев успели стащить трех заколотых кабанов, висевших на крюках. С радостными криками принесли они их к дому Патриархеаса.
— Разведите костры, женщины! — кричали они. — Дров у нас достаточно. Откройте кладовую, возьмите муку, пеките хлеб, жарьте мясо, потому что все проголодались.
— Сейчас пост, и нельзя есть даже оливковое масло! — запротестовала какая-то старуха. — Бога вы не боитесь!
— Давайте спросим у священника, — предложил Лукас.
— Я беру этот грех на себя, ешьте, — ответил отец Фотис.
Подошел Яннакос, весь в саже и в масле.
— Я отомстил, братья! — крикнул он. — Моя душа удовлетворена! Этот скряга погубил многих вдов и сирот, а теперь я погубил его!
Раздался стук в дверь, и послышался голос Костандиса:
— Откройте, откройте, братья! Учитель убит!
Женщины побежали открыть дверь. В дом вошли Костандис, Димитрос и Андонис. Они несли на руках убитого. Из разбитой головы учителя вытекал мозг. Остекленевшие глаза были открыты, нижняя челюсть совершенно изуродована.
— Мы нашли его в канаве, — сказал Костандис. — Оба села прошли по нему.
Все наклонились над учителем и по очереди целовали его.
— Он стал между нами и хотел нас помирить, а мы его убили… — сказал Манольос, вытирая глаза.
Лежа на своей мягкой постели, ага прислушивался к выстрелам, курил трубку и ласкал Ибрагимчика. Но турчонок почуял запах пороха, кровь у него взыграла, он брыкался, хотел выбежать на улицу и тоже стрелять. Но ага крепко держал его за ногу и не разрешал уйти.
— Успокойся, Ибрагимчик! Пусть греки дерутся между собой и убивают друг друга. Нет погибели на эту расу, будь она проклята! Сколько лет, из поколения в поколение, мы пытаемся ее уничтожить! И чего мы добились? Ничего! Одного уничтожишь, а десять вырастают на его месте. Если они сами не перебьют друг друга, — слушай, что я тебе говорю! — они не исчезнут. Вот поэтому я их и не трогаю — пусть убивают друг друга. А когда они окончательно повыкалывают друг другу глаза, тогда я сяду на свою лошадь и поеду наводить порядок. Ты понял? Я это говорю, чтоб ты знал, как надо обращаться с греками. Может быть, и ты удостоишься когда-нибудь быть агой в греческом селе.
— Разреши мне убить нескольких греков! — кричал разгоряченный турчонок. — У меня руки чешутся.
— Говорю тебе, не трать сил, они сами убивают друг друга, а если мы вмешаемся и уничтожим кое-кого из них, то у наших властей будет много неприятностей. Снова приплывут корабли из Европы, окружат Измир — и выпутывайся тогда как хочешь! Нам хорошо здесь на кровати, Ибрагимчик! На улице холодно, я не разрешаю тебе выходить. Старуха принесет нам сейчас поесть меду с орехами.
Он хлопнул в ладоши, и вошла старуха Марфа.
— Что там творится, Марфа?
— Убивают друг друга, ага! Оба попа ранены, повыдергали друг другу бороды, Панайотарос потерял свою феску и сломал ногу, подожгли дом старика Ладаса, и льется по улице его масло и вино!
Ага громко захохотал.
— Хвалю, гяуры! — сказал он. — Как будто я вам платил, чтобы вы это сделали! Ну-ка, старуха, принеси нам меду с орехами!
Он повернулся к Ибрагимчику, который продолжал упрямиться, стремясь во что бы то ни стало вмешаться в уличное побоище.
— Да не сходи ты с ума, не вмешивайся в греческие дела, — это древнее проклятие бога! Ты послушай, что рассказал мне мой покойный дед, и постарайся понять. Все правильно сотворил аллах, говорил он мне, все! Но в одном только он оказался непредусмотрительным — взял огонь, смешал его с навозом и сотворил грека. Но как только он увидел, что наделал, тут же раскаялся, — у этого хитрюги был такой проницательный глаз, что он видел все насквозь! «Как же теперь быть? — прошептал аллах. — Вот влип! Давай-ка я теперь сотворю турка, пусть зарежет грека, чтоб в мире снова стало спокойно». Он взял мед и порох, размешал хорошенько и сотворил турка. И сразу же, без промедления, поставил их на большой поднос, чтобы они боролись. И начали они бороться: боролись с утра до вечера, и ни один из них не мог повалить другого. Но как только стемнело, подлый грек подставил ножку турку, и тот свалился. «Черт меня возьми, — прошептал аллах, — опять я влип. Эти греки погубят мир. Пропали все мои труды… Что же делать?» Всю ночь несчастный аллах не сомкнул глаз, а утром вскочил на ноги и от радости захлопал в ладоши. «Придумал, придумал!.» — крикнул он. Он снова взял навоз и огонь и сотворил другого грека. Поставил его на подносе, чтобы он поборолся с первым. Началась борьба. Один подставил ножку — подставил и другой, один бьет — бьет и другой, обманывает один — и другой тоже… Они боролись, падали, поднимались, и снова боролись, опять падали, опять поднимались и боролись. И до сих пор борются! Вот так-то, Ибрагимчик, мир вновь обрел спокойствие.
