Но он не чувствовал ни боли, ни стыда. Только одним были заняты его мысли — как бы уничтожить Манольоса. Ему было мало, что он отлучил его от церкви и выгнал из села. Он хотел его уничтожить. В нем проснулся людоед, ожили темные, первобытные инстинкты. Ему хотелось повалить Манольоса на землю, топтать ногами, впиться ему в горло и высосать кровь. Он, как голодный волк, готов был завыть от ярости. Христианская любовь и доброта, страх перед богом, ад и рай — все исчезло из головы попа Григориса, и только волчья жестокость осталась в его одичалой, опустевшей душе.
Пономарь подошел, глотая слюну, не зная, какие сказать слова, чтобы побольнее задеть попа. И в то же время ему надо было делать вид, что он и сам расстроен.
— Отче, — начал он, притворяясь, будто убит горем. — Извини меня. Большие корабли — большие бури. Ты — большой корабль, отче. На тебя бросаются волны…
— Не строй из себя дурачка, иезуит! — крикнул поп. — Я тебя хорошо знаю. Ты хотел — у-у, морда! — стать митрополитом, но не сумел, и теперь твои уста источают яд… Не заговаривай мне зубы, выкладывай поскорее, что случилось!
Пономарь рассердился, но не подал виду и капля за каплей начал изливать свой яд.
— С попом Фотисом, — сказал он плаксиво, — ничего не случилось, он живет и здравствует.
— Дальше, иезуит! Ты ведь хочешь сказать что-то другое! Изливай свою желчь!
— Саракинцы — я видел это своими глазами — отправились рано утром захватить именье старика Патриархеаса. Мы проиграли игру.
— Ах, чтоб тебя! Дальше!
— Все село покатывается со смеху. Говорят, подлые, будто поп Фотис повалил тебя на землю и уложил на обе лопатки…
— Ну-ка, иезуит, подойди поближе.
Но пономарь побоялся ручищ попа и отошел подальше, в угол.
— И самое страшное…
— Самое страшное? Говори, проклятый, выкладывай поскорее!
— Самое страшное, дорогой отче… Но мужайся, все мы люди, все умрем…
Поп схватил железную табакерку и бросил ее в голову пономаря. Но тот пригнулся, табакерка с грохотом стукнулась о дверь, и тонко нарезанный табак рассыпался по полу.
— Говори, а то встану, изобью тебя до смерти, несчастный! Итак, самое страшное?
— Как, разве ты этого не знаешь, отче? Ох, ну как же тебе это сказать? Я сейчас потеряю сознание… Твой брат, отче…
Поп не в силах был больше сдерживаться. Отбросив простыни, он спрыгнул на пол и набросился на пономаря. Но тот ухитрился сделать баррикаду из стола и двух стульев и за нею чувствовал себя в безопасности.
— Его убили, — пробормотал он плаксиво.
— Кто? Кто? — взревел поп, и из его ран на голове снова закапала кровь. — Кто его убил?
— Не знаю, отче. Где мне знать, несчастному? Говорят, его нашли в канаве с разбитой головой… В него швырнули большой камень, сделали из его головы пирог с начинкой и теперь он лежит во дворе Патриархеаса.
— А ты никого не подозреваешь, Хараламбис? Есть у тебя кто-нибудь на примете?
— Что тебе сказать, отче? Никого… Но, правда… Может быть…
— Что — правда?.. Что — может быть?.. А ну-ка, вспомни хорошенько! Ты — человек умный, ты что-нибудь, наверно, знаешь…
Поп подошел, отодвинул стулья и стол и с деланной лаской положил руку на плечо пономарю.
— Ты должен знать! Не может быть, чтоб не знал… Ты думаешь, что это…
— Э-э… э… вроде я что-то видел краешком глаза, э-э… но э…э… я не хочу согрешить…
— Не бойся ада, я здесь… Говори смело… Я тоже о нем подумал. Сатана! Ты его видел? Видел своими глазами?
Несчастный пономарь молчал. Он боялся попа, но боялся и ада. Он чувствовал, что совсем погиб.
Поп с силой потряс его.
— Ты будешь свидетелем, — сказал он ему. — Помоги мне, ты ведь знаешь, как я тебя люблю! Помоги мне одеться, я разыщу агу и отомщу за кровь брата. Значит, ты его видел, видел собственными глазами!
— Как тебе сказать, отче? Вроде видел, вроде и не видел.
Разозленный поп поднял руку. Пономарь съежился.
— Ты его видел, проклятый? Почему ты скрываешь?
Пономарь поднял глаза и увидел над собой занесенный кулак.
— Отче, — крикнул он, — дай мне время собраться с мыслями!
— Хорошо, жду.
«Я сказал, что видел его, — подумал пономарь. — Но кого — я не сказал. Значит, я не беру никакого греха на свою душу. А тогда что я теряю, если скажу: видел?»
Он успокоился и закричал:
— Я его видел, отче, я теперь вспомнил. Я его видел собственными глазами. Клянусь, я его видел, когда поп Фотис повалил тебя на землю и прижал коленом…
— Ладно, ладно, не об этом сейчас речь! Замолчи! Я тебе сказал, помоги мне одеться… Главное, что ты видел его, антихриста. Ты и не знаешь, какую услугу оказываешь христианству!
Пономарь, обрадовавшись, схватил штаны, носки, подрясник и начал одевать толстого попа. Потом обул его, надел ему на голову камилавку и, довольный, вывел его на улицу.
— Отведи меня в конак… Тише! Да не торопись же, проклятый! А теперь ступай скажи, чтобы прах учителя перенесли в церковь.
Ага уже собирался сесть на лошадь. И в этот момент увидел, что к нему, пошатываясь, еле волоча ноги, идет поп Григорис с забинтованной головой. Ага громко захохотал.
— Что за вид у тебя, поп? — крикнул он. — Кто тебе разбил голову?
— Справедливости, дорогой ага! — закричал поп, протягивая руки к аге. — Отмщения! Это Манольос! Он поднял на ноги Саракину, он поджег наше село, он разбил мне голову и убил моего брата-учителя. У меня есть свидетели! Ты представитель турецкой власти в Ликовриси. Я прихожу к тебе и простираю руки — я прошу справедливости и мести! Передай мне Манольоса, чтобы я судил его. Этого требует все село!
— Да не кричи ты, поп, совсем меня оглушил. Ну, садись. Марфа подаст тебе кофе, чтобы ты пришел в себя! Все идет как надо, вы ведь греки, и головы у вас греческие, ударяются одна о другую и разбиваются! Все идет как надо!
— Отдай нам Манольоса! — снова закричал поп, прислоняясь к стене, чтобы не упасть.
Подбежала Марфа, пододвинула к нему стул и помогла сесть. Ага медленно надел патронташ, навесил на себя пистолеты с серебряными ручками, взял плеть.
Открылась дверь. Вошел босой старичок, сгорбленный, измятый, с обгоревшими волосами и бородой, с кровавыми подтеками на лице и руках. Он перебежал двор и упал в ноги аге.
— Дорогой ага, — закричал он, — помоги!
— Слушай, а ты случайно не дед Ладас? — спросил ага, пнув его ногой. — Что за рожа у тебя? Где ты ее приобрел?
— Меня сожгли, дорогой ага! Распороли бурдюки и разбили бочки, сожгли мои сундуки, одежду, мое сердце!
— Кто же?
— Манольос! Манольос, большевик!
— У нас есть свидетели, дорогой ага! — закричал и поп. — Его видел Панайотарос, его видел пономарь… я тоже его видел!
— Сожги его, дорогой ага, сожги его так же, как он сжег меня, — плаксиво затянул старик Ладас. — Разложим в центре площади костер, швырнем его туда, обольем смолой и подожжем!
Ага почесал затылок и, обеспокоенный, сплюнул на землю.
— Вот еще беда! Вот еще беда!.. — пробормотал он. — Будьте вы все прокляты, греки!
Он ходил взад и вперед по двору, стегая воздух плетью. И чем сильнее хлестал, тем больше злился.
— Клянусь Мохаммедом, — наконец заревел он. — Я прикажу схватить вас всех подряд — попов, старост, большевиков — и повешу вниз головой!
Он услышал скрип ворот и обернулся.
Прихрамывая, без фески, с одним только пистолетом за поясом, оборванный, в запачканной кровью и грязью одежде, с опухшим и посиневшим от побоев лицом, вошел Панайотарос.
Ага не выдержал и расхохотался.
— Это еще что за карагёз?[32] — закричал он. — Как тебя назвать — ободранным медведем, паршивым верблюдом или Панайотаросом?
Взбешенный Панайотарос зарычал, но ничего не ответил. У него болело колено, и он с трудом стоял на ногах. Он прислонился к стене, но не удержался и упал.
Ага посмотрел на своих утренних гостей: поп, скорчившись на стуле, стонал, руки у него дрожали, и он пролил на рясу весь кофе, который принесла ему Марфа; старик Ладас, лежа на земле, медленно, как больной кролик, вертел своей лысой головой, поводил налитыми кровью глазами, шевелил губами, будто жевал что-то; Панайотарос походил на кучу грязных лохмотьев, откуда торчали патронташ, огромные ноги и распухшая морда.
— Ха-ха! — громыхал ага. — Что это за разбитые корабли? Что за изодранные знамена? Что за обгадившиеся капитаны?! Да здесь вся Греция собралась! Провоняли мне весь двор! Эй, Марфа, принеси половую тряпку, вымой-ка их хорошенько!
Оскорбленный поп поднял голову.
— Любезный ага, — сказал он, — знай, что ты будешь отвечать перед властями! Ведь здесь у нас дьявол, которого подкупила Москва, чтобы он уничтожил наше село, уничтожил Турцию! Не относись к этому легкомысленно, не смейся! Лучше замахнись и бей! Что мы делаем, когда волк забирается в стадо? Убиваем его! Отдай нам Манольоса… Пусть твоя милость не вмешивается, все село соберется сегодня перед твоим конаком и загудит. А глас народа — глас божий! Прислушайся к народу, который требует справедливости. Ты — ага села, сверши же правосудие!
