их нарушить это молчание.
У Соколиного утеса Мемед спешился и привязал лошадь к чинару. Золотисто-желтые с красными прожилками листья чинара устилали всю землю. Возле чинара их было так много, что они наполовину скрывали его ствол. Вокруг источника все было зеленым. Яркая, прозрачная зелень…
Мемед сел на камень и обхватил голову руками.
Хромой Али еле догнал его. Тяжело дыша, он опустился рядом с Мемедом, вытер со лба пот.
— Умираю от усталости, — сказал он, — вздохнуть не могу…
Мемед медленно поднял голову, в глазах его снова появился злой огонек. В голове мелькнул блеск желтой латуни…
— Братец Али, как ты думаешь, будет он ночью дома? Застану я его?
— Застанешь. От страха он по ночам не выходит на улицу.
— А ну-ка расскажи хорошенько, где находится его Дом.
— Тюрьму ты знаешь. Справа от нее — жандармское управление. Чуть подальше, в конце улицы одиноко стоит двухэтажный дом с высокой, как минарет, трубой. Кругом все дома одноэтажные. Дом Абди-аги сразу узнаешь. Абди спит обычно в той комнате, окна которой выходят на запад. Спит он в комнате один. Большая дверь на первом этаже запирается на щеколду. В двери есть щель. Через нее кинжалом приподнимешь щеколду…
Не говоря ни слова, Мемед подошел к лошади. Отвязав уздечку, он вскочил на лошадь и помчался во весь опор в касабу. Лошадь, как ветер, летела по равнине.
Мемед пришел в себя, только когда услышал внизу шум водяной мельницы. Натянув поводья, он остановил лошадь и прислушался. Теперь он поехал шагом, зарядил на ходу винтовку и револьвер.
У мельничных колес лошадь вздрогнула, испугавшись страшного шума падающей воды, и понеслась вперед. Мемед пришпорил лошадь и вскоре был в касабе. Галопом пролетел он через базар. В кофейнях еще горел яркий свет. Несколько засидевшихся посетителей удивленно взглянули на всадника. Но он не произвел на них особого впечатления. Теперь, после амнистии, можно было часто встретить на улице вооруженного человека.
А Мемед даже и не заметил их. Он поднялся по улице возле мечети и увидел с левой стороны дом с высокой трубой.
Мемед соскочил с лошади, завел ее во двор и привязал к тутовому дереву. Подойдя к двери, он открыл кинжалом щеколду и вошел в дом. На втором этаже горел свет. Шагая через три ступеньки, Мемед вбежал по лестнице наверх. Увидев его, женщины и дети подняли дикий крик.
Но Мемед, не обращая на них внимания, влетел в комнату Абди-аги.
— Что за шум? Что случилось? — потягиваясь, спросил заспанный Абди-ага.
Мемед схватил его за руки и затряс.
— Aгa! Aгa! Это я пришел, Ага!
Абди-ага смотрел на Мемеда и не верил своим глазам. Он обмер.
Крики за дверью не прекращались.
Мемед направил дуло винтовки в грудь Абди-аги и три раза выстрелил. От выстрелов погасла лампа.
Мемед стрелой вылетел из дома и вскочил на лошадь.
В это время жандармы, извещенные о случившемся, уже начали обстреливать дом.
Мемед мчался к горам Тавр. Вслед ему градом сыпались пули.
На рассвете он был в родной деревне. Лошадь почернела от пота; грудь у нее опускалась и поднималась, как кузнечный мех.
Струйки пота текли по лицу Мемеда, волосы слиплись.
Солнце уже поднялось над горизонтом. Длинные тени тянулись к западу. Взмыленная лошадь лоснилась под лучами солнца. Мемед ехал с гордо поднятой головой. Дети, молодые парни и взрослые крестьяне окружили его тесным кольцом. Все молчали. Было так тихо, что слышалось только дыхание людей. Сотни глаз были устремлены на Мемеда. Казалось, эти люди дали зарок молчать.
Но вот всадник очнулся, лошадь сделала несколько шагов и остановилась. Мемед поднял голову и обвел глазами толпу.
Хюрю, бледная, высохшая, огромными глазами уставилась на Мемеда, ожидая, что он скажет.
Лошадь нетерпеливо била копытами землю.
— Мамаша Хюрю, — закричал Мемед. — Свершилось. Прости меня…
Мемед не договорил. Круто повернув лошадь, он поскакал к Алидагу. Черной тучей вылетел он из деревни и скрылся из глаз…
Было время пахоты. Крестьяне пяти деревень равнины Дикепли собрались вместе. Девушки надели самые красивые платья. Женщины накинули на головы белые, как сакыз, платки. Загремели барабаны… Начался большой праздник. Даже Дурмуш Али, позабыв о том, что все тело у него болит после побоев, пустился в пляс. Утром следующего дня крестьяне отправились к зарослям колючек и подожгли их.
О Тощем Мемеде с тех пор никто ничего не слышал. Он исчез бесследно.
Каждый год перед началом пахоты крестьяне равнины Дикенли выходят в поле, поджигают колючки, и начинается веселый праздник. Три дня и три ночи алчные языки пламени мечутся по равнине. Трещит охваченная огнем Дикенли. В эти дни над Алидагом вспыхивает огромное зарево, ярко освещая его седую вершину.
Яшар Кемаль
Тощий Мемед
Роман. Перевод с турецкого Г. Александрова и М. Керимова
Издательство иностранной литературы. Москва, 1959
Ага — господин, помещик. — Прим, персе.
До введения фамилий в Турции, особенно в деревнях, были приняты прозвища, по которым различались лица, носящие одинаковые имена. — Прим, перев.
Гяур — немусульманин, неверный. — Прим, перев.
Чарыки — крестьянская самодельная обувь. — Прим, персе.
Касаба— небольшой город. — Прим, перев.
Минтан — верхняя рубашка. — Прим, перев.
Окка — мера веса, около 1,3 кг. — Прим, перев.
Куруш — пиастр, 1/100 турецкой лиры. — Прим, перев.
Стихи даются о переводе М. Павловой
Довен — рама, подбитая острыми камнями, в помощью которой обмолачивается хлеб. — Прим, ред.
Айран — напиток из кислого молока и воды. — Прим, перев.
Дёнюм — мера площади, около 1 га. — Прим, перев.
Эльчек — мера сыпучих тел, около 6,5 кг. — Прим, перев.
Кав — кусочек бумаги, покрытый серой, употребляется как спички. — Прим, перев.
Хан — постоялый двор. — Прим, перев.
Бекнёс — вываренный до густоты меда виноградный сок. — Прим, перев.
Мевлана — эпитет Джеляль-эд-дина Руми, крупного иранского поэта, основателя мусульманского ордена Мевлеви. — Прим, перев.
