Но если Оливеръ, среди такого настроенія, оставался безмолвнымъ, пока они ѣхали къ мѣсту его рожденія по незнакомой ему дорогѣ, то какой потокъ воспоминаній воскресилъ передъ нимъ былое, и какимъ разнообразіемъ проснувшихся чувствъ заволновалась его грудь, когда карета свернула по тому пути, гдѣ онъ шелъ когда то пѣшкомъ — бѣдный, бездомный маленькій бродяга, не имѣвшій ни друга, чтобы искать помощи, ни крова, чтобы пріютиться.
— Смотрите, вонъ тамъ, тамъ! — вскричалъ Оливеръ, съ живостью схватывая Розу за руку и указывая въ окно кареты. — Черезъ этотъ самый заборъ я тогда перелѣзъ; вотъ позади этихъ плетней я шелъ, крадучись, изъ боязни, что меня догонятъ и вернутъ назадъ! А вотъ полевая тропинка, ведущая къ тому старому дому, гдѣ я былъ маленькимъ ребенкомъ! Ахъ, Дикъ, Дикъ, мой дорогой дружокъ, если бы мнѣ только повидать тебя теперь!
— Ты скоро увидишь его, — сказала Роза. — Ты разскажешь ему, какъ ты счастливъ, и какой ты сталъ богатый, и что среди всего своего счастья ты ни о чемъ такъ не мечталъ, какъ о томъ, чтобы пріѣхать сюда и сдѣлать его тоже счастливымъ.
— Да, да… И мы… мы увеземъ его отсюда, и онъ будетъ жить хорошо и будетъ учиться, и пошлемъ его въ какое нибудь тихое дачное мѣсто, гдѣ онъ сдѣлается крѣпкимъ и здоровымъ, — да?
Роза кивнула головой, потому что не могла говорить, — такъ растрогали ее слезы, стоявшія въ глазахъ мальчика.
— Вы будете заботливы и добры къ нему, потому что вы и ко всѣмъ относитесь такъ, — сказалъ Оливеръ. — Я знаю, вы будете плакать, когда онъ станетъ разсказывать про себя. Но ничего, ничего… Все пройдетъ и вы опять будете улыбаться — я знаю и это — при мысли о начавшейся съ нимъ перемѣнѣ; такъ было и со мной. Онъ сказалъ мнѣ: «благослови тебя Богъ», когда я рѣшилъ бѣжать, — вскричалъ Оливеръ въ порывѣ умиленія;- а теперь я ему скажу: «благослови тебя Богъ» и докажу ему, какъ люблю я его за это!
Когда они подъѣхали къ городу и наконецъ начались его узкія улицы, то стоило уже немалаго труда удерживать мальчика въ предѣлахъ благоразумія. Вотъ лавка Сауэрберри, такая же какъ была всегда, только поменьше и не такая внушительная съ виду, какой она ему помнилась; вотъ цѣлый рядъ хорошо знакомыхъ лавокъ и домовъ, съ которыми у него почти со всѣми было связано воспоминаніе о какомъ либо маленькомъ происшествіи; вотъ у двери трактира стоитъ телѣга Гемфильда, та самая телѣга, которая была у него и тогда; вотъ работный домъ, тюрьма его дѣтскихъ дней, хмуритъ свои мрачныя окна; вотъ у входа стоитъ тотъ же худощавый привратникъ, при видѣ котораго Оливеръ невольно отпрянулъ назадъ и самъ же засмѣялся надъ своей глупою робостью, а затѣмъ заплакалъ и засмѣялся снова. Въ дверяхъ и окнахъ виднѣются хорошо ему извѣстныя лица; почти все осталось такимъ, словно онъ покинулъ эти мѣста только вчера и вся его недавняя жизнь была лишь счастливымъ сномъ.
Но нѣтъ, она была полной, правдивой, радостной дѣйствительностью. Они подъѣхали къ подъѣзду главной гостинницы, на которую Оливеръ смотрѣлъ съ благоговѣніемъ, считая ее великолѣпнымъ дворцомъ, но которая теперь нѣсколько утратила свои размѣры и величіе, и тутъ ихъ встрѣтилъ мистеръ Гримвигъ, поцѣловавшій и молодую леди, и старую, когда онѣ выходили изъ кареты, и имѣвшій такой видъ, какъ будто онъ всѣмъ приходится дѣдушкой, — улыбавшійся, любезный и не выражавшій готовности съѣсть свою голову ни одного раза, даже когда онъ заспорилъ съ старымъ почтальономъ о томъ, какая дорога до Лондона кратчайшая, и утверждалъ, что онъ знаетъ это лучше, хотя только одинъ разъ совершилъ этотъ путь, да и то крѣпко спалъ. Обѣдъ уже былъ приготовленъ, и комнаты, оказалось, ждали ихъ пріѣзда; все было устроено словно по волшебству.
Несмотря на это, когда закончилась суетня перваго получаса, опять возобладали сдержанность и молчаніе, налагавшія печать на ихъ поѣздку. За обѣдомъ мистеръ Броунлоу не присоединился съ нимъ, но оставался въ отдѣльной комнатѣ. Оба другіе джентльмена торопливо приходили и исчезали съ озабоченными лицами, а въ теченіе короткихъ минутъ, пока присутствовали, разговаривали другъ съ другомъ въ сторонѣ. Одинъ разъ вызвали мистриссъ Мэйли и она, пробывъ въ отсутствіи около часу, вернулась съ опухшими и заплаканными глазами. Все это заставляло Розу и Оливера, которые оставались непосвященными въ новые секреты, быть въ нервномъ и тревожномъ настроеніи. Они молча сидѣли и не понимали происходившаго; если изрѣдка они и обмѣнивались нѣсколькими словами, то говорили шепотомъ, словно боясь слышать даже звукъ собственнаго голоса.
Наконецъ, когда настало девять часовъ и они начали думать, что въ этотъ вечеръ имъ уже не придется ничего услышать, въ комнату вошли мистеръ Лосбернъ и мистеръ Гримвигъ, а за ними мистеръ Броунлоу въ сопровожденіи человѣка, при видѣ котораго Оливеръ едва не вскрикнулъ отъ удивленія. Ему сказали, что онъ увидитъ своего брата, а это былъ тотъ самый человѣкъ, котораго онъ повстрѣчалъ въ городкѣ и который вмѣстѣ съ Феджиномъ смотрѣлъ въ окно его комнатки. Монксъ кинулъ на удивленнаго мальчика взглядъ ненависти, которую и теперь не могъ скрыть, и сѣлъ вблизи двери. Мистеръ Броунлоу, у котораго въ рукахъ были какія то бумаги, подошелъ къ столику, гдѣ сидѣли Роза и Оливеръ.
— Это мучительная задача, — сказалъ онъ;- но заключающіяся здѣсь объясненія, которыя были подписаны въ Лондонѣ при нѣсколькихъ свидѣтеляхъ, должны бытъ сейчасъ повторены въ существенныхъ чертахъ. Я радъ былъ бы избавить васъ отъ униженія, но какъ надо слышать это изъ вашихъ собственныхъ устъ, прежде чѣмъ мы разстанемся, и вы знаете почему.
— Продолжайте, — сказалъ человѣкъ, къ которому были обращены эти слова, и отвернулся. — Скорѣе. Мнѣ думается, я сдѣлалъ почти все. Не задерживайте меня здѣсь.
— Этотъ мальчикъ, — сказалъ мистеръ Броунлоу, привлекая Оливера къ себѣ и положивъ руку ему на голову:- приходится вамъ единокровнымъ братомъ; онъ сынъ вашего отца, моего дорогого друга, Эдвина Лифорда, и бѣдной молодой Агнесы Флемингъ, которая умерла при его рожденіи.
— Да, — сказалъ Монксъ, насупившись на трепетавшаго мальчика, быстрое біеніе сердца котораго онъ могъ слышать:- это ихъ незаконный выродокъ.
— Ваше выраженіе, — строго произнесъ мистеръ Броунлоу:- является упрекомъ по адресу тѣхъ, которые давно ушли туда, куда не простираются сужденія здѣшняго міра. Довольно объ этомъ. — Онъ родился въ этомъ городѣ?
— Въ работномъ домѣ этого города, — прозвучалъ угрюмый отвѣтъ. — У васъ тамъ есть вся эта исторія, — и Монксъ съ нетерпѣніемъ указалъ на бумаги.
— Но мнѣ необходимо, чтобы она была также и здѣсь, — сказалъ мистеръ Броунлоу, обведя взоромъ присутствовавшихъ.
— Ну, такъ слушайте же! — Когда его отецъ заболѣлъ въ Римѣ, то къ нему пріѣхала его жена, съ которой онъ давно уже разошелся; она прибыла изъ Парижа и взяла съ собой меня. Должно быть, она хотѣла подсчитать его состояніе, потому что она не особенно любила его, ни онъ ее. Онъ не зналъ о нашемъ присутствіи; сознаніе уже покинуло его, но онъ дожилъ еще до слѣдующаго дня и умеръ. Среди бумагъ въ его столѣ были двѣ, помѣченныя первымъ днемъ его болѣзни и направленныя къ вамъ, — тутъ Монксъ обратился къ мистеру Броунлоу. — Онѣ были снабжены короткой запиской къ вамъ и помѣткой на пакетѣ, что онъ долженъ быть отправленъ по адресу только послѣ его смерти. Одна изъ этихъ бумагъ была письмо къ этой дѣвицѣ, Агнесѣ, другая — завѣщаніе.
— Что вы скажете о письмѣ? — спросилъ мистеръ Броунлоу.
— О письмѣ? То былъ листъ бумаги, весь въ помаркахъ, и полный покаянныхъ признаній и молитвъ о томъ, чтобы Богъ поддержалъ ее. Онъ нагородилъ дѣвушкѣ сказку, будто какая то тайна — которой рано или поздно суждено разъясниться — препятствуетъ ему жениться на ней сразу же; и она продолжала терпѣливо вѣрить ему, и повѣрила ему наконецъ настолько, что потеряла то, что никто уже не могъ ей вернуть. Въ это время ей оставалось нѣсколько мѣсяцевъ до родовъ. Онъ говорилъ ей все, что собирался сдѣлать для покрытія ея позора, если останется живъ, а въ случаѣ своей смерти просилъ ее не проклинать его память и не думать, что послѣдствія ихъ грѣха падутъ на ней или на ребенка, потому что вся вина лежитъ на немъ. Онъ напоминалъ ей о томъ днѣ, когда далъ ей маленькій медальонъ и кольцо, на которомъ было вырѣзано ея имя и оставлено пустое мѣсто для его имени, которое онъ надѣялся передать ей, и умолялъ ее хранить это и носить у своего сердца, какъ раньше, и продолжалъ этотъ бредъ все тѣми же словами по нѣскольку разъ, какъ будто у него уже затуманенъ былъ умъ. Я думаю, такъ оно и было.
— А завѣщаніе? — сказалъ мистеръ Броунлоу, — взглянувъ на Оливера, изъ глазъ котораго ручьемъ текли слезы. Монксъ молчалъ.
— Завѣщаніе, — заговорилъ вмѣсто него мистеръ Броунлоу, — было написано въ томъ же самомъ духѣ. Онъ говорилъ о бѣдствіяхъ, которыя принужденъ былъ вытерпѣть, благодаря женѣ, о непокорномъ нравѣ, порочности, злобѣ и раннемъ развитіи дурныхъ склонностей въ васъ, его единственномъ сынѣ, который былъ пріученъ ненавидѣть его. Онъ отказалъ вамъ и вашей матери по восемьсотъ фунтовъ годового дохода. Главную часть своего состоянія онъ раздѣлилъ на двѣ равныя половины — одну для Агнесы Флемингъ, а другую для ребенка, въ случаѣ если онъ родится живымъ и доживетъ до совершеннолѣтія. Если бы родилась дѣвочка, то она получила бы свою долю безусловно, но если мальчикъ, то онъ могъ вступить въ права наслѣдства только при томъ условіи, что не запятнаетъ своего имени, въ періодъ несовершеннолѣтія, какимъ либо поступкомъ, который открыто являлся бы проявленіемъ низости, подлости, безчестія или лживости. Онъ говорилъ, что дѣлаетъ это для того, чтобы подчеркнуть свои довѣріе къ матери и свое убѣжденіе — ставшее еще болѣе сильнымъ въ виду близкой смерти — что ребенокъ унаслѣдуетъ ея кроткое сердце и благородную душу. Если бы это ожиданіе не осуществилось, то деньги перешли бы къ вамъ, потому что только въ томъ случаѣ — не раньше — когда оба сына окажутся равными, согласится признать, что вамъ принадлежитъ первенство въ притязаніяхъ на его состояніе, вамъ, который не имѣлъ притязаній на его сердце, но съ самаго дѣтства отталкивалъ его съ чувствомъ холода и непріязни.
