Когда с делом было покончено, майор Гордон сказал:
— Как я понимаю, евреев переместили.
В последнее время Бакич оставался на улице, а переводчиком был тот самый молодой интеллектуал. Не советуясь со своим начальником, он ответил:
— Их здание потребовалось Министерству сельской экономики. Новое жилье для них было найдено всего в нескольких милях.
Комиссар спросил, что было сказано, заворчал и поднялся. Майор Гордон отдал честь, и разговор был окончен. На ступеньках крыльца майора догнал молодой переводчик.
— К вопросу о евреях, майор Гордон. Им необходимо было уйти. Наши люди не понимали, почему с этими евреями так по-особому носятся. У нас есть партизанки, женщины, которые работают целый день, не имея ни сапог, ни пальто. И как нам было объяснять, что у этих стариков, никак не способствующих нашему делу, должны быть такие вещи?
— Наверное, следовало напомнить, что они старики и что у них нет никакого дела. Нужды их куда больше, чем у любого молодого пылкого подвижника.
— Кроме того, майор Гордон, они пытались бизнесом заниматься. Обменивали вещи, которые им выдали. Мои родители из евреев, и я понимаю этих людей. Им все время хочется торговать.
— Ну и что в том плохого?
— Война не время для торговли.
— Ладно, в любом случае, надеюсь, жилье у них приличное.
— Вполне пригодное.
VII
Зимой сады казались меньше, чем тогда, когда листва набирала полную силу, и просматривались насквозь, от ограды до ограды; снег сгладил лужайки и клумбы, дорожки едва угадывались по отпечаткам подошв. Каждый день майор Гордон приносил белке горсть поломанных печений и скармливал сквозь прутья клетки. Однажды, когда занимался этим, наблюдая за настороженными движениями белки: та то прятала добычу, то робко возвращалась, хватала еду, отпрыгивала прочь и снова исполняла немой танец рытья и укрытия, — он увидел приближавшуюся по тропинке мадам Кануи. Она несла вязанку хвороста, согнувшись под нею настолько, что не заметила его, пока не оказалась совсем рядом.
В тот день майор Гордон пребывал в особенно подавленном настроении, поскольку получил приказ об отзыве. Подразделение переименовывалось и реорганизовывалось. Ему надлежало при первой же возможности прибыть в Бари. Майор Гордон был уверен, что нажаловались из Белграда и он больше не является персоной грата.
Он тепло и радостно приветствован мадам Кануи.
— Позвольте, я понесу.
— Нет, прошу вас. Лучше не надо.
— Я настаиваю.
Мадам Кануи огляделась и, никого не увидев, передала майору вязанку, позволив донести хворост до самого ее жилища.
— Вы не уехали вместе с остальными?
— Нет, мой муж нужен здесь.
— И вы не носите шинель.
— На улице не ношу, только дома, по ночам. Из-за этих шинелей и сапог нас все ненавидят, даже те, кто раньше относился по-доброму.
— Но партизанская дисциплина так крепка. Уверен, ведь не было никакой опасности насилия?
— Да нет, только не в этом беда была. Все дело в крестьянах. Партизаны боятся крестьян. Позже они сведут с ними счеты, но сейчас зависят от них из-за еды. Наши люди стали обмениваться с крестьянами вещами. Они отдают иголки с нитками, бритвы, вещи, которые не достать, за индеек и яблоки. Никому не нужны деньги. Крестьяне предпочитали напрямую обмениваться с нашими людьми, чем брать партизанские банкноты. Вот это-то и довело до беды.
— Куда же ушли остальные?
Она произнесла какое-то название, ничего не говорившее майору Гордону.
— Вы не слышали про это место? Оно отсюда в двадцати милях. Там немцы с усташами создали лагерь, где держали евреев, цыган, коммунистов и роялистов и заставляли работать на канале. Прежде чем уйти, они убили всех остававшихся в живых заключенных, — таких было не много. Теперь партизаны нашли для лагеря новых обитателей.
Они дошли до сарая, и майор Гордон вошел, чтобы положить свой груз в углу возле маленькой печки. То был первый и последний раз, когда он переступил порог. Бегло осмотрев обстановку и убедившись в опрятной бедности ее, он вышел наружу на снег.
— Послушайте, мадам Кануи, — сказал он. — Не падайте духом. Меня отзывают в Бари. Как только расчистится дорога, я уеду. Обещаю: когда прибуду туда, я устрою бучу по этому поводу. У меня там хватает друзей, и я разъясню им все, что здесь творится. Мы вытащим вас, будьте уверены.
До своего отъезда майор Гордон еще раз имел дело с мадам Кануи. Однажды ночью им сбросили огромный тюк с самой разной литературой — дар одной из самых нелепых организаций, в изобилии расплодившихся в Бари. Перед этой была поставлена задача переучить Балканы, распространяя журнал «Форчун», «Лондон ньюс иллюстрейтед» и разного рода руководства по доходчивому старомодному безверию. За время несения службы майором Гордоном такие тюки время от времени прибывали. До сих пор он складировал их в пустом кабинете начальника Управления отдыха и культуры, а в этом последнем случае вдруг подумал о мадам Кануи: ей предстояла долгая и одинокая зима — может, и отыщет что-нибудь забавное в этой кипе печатных изданий. Вот он и отправил ей тюк с одной из вдов, но та, не отыскав получательницу, оставила его в снегу у порога.
Через несколько дней объявили, что дорога на побережье открыта, и майор Гордон не без труда добрался до Сплита, а потом и до Бари.
VIII
В Бари было много чего помимо мощей святого Николая,[169] и расквартированные там не жаловались, превратив Бари в Монпарнас[170] союзных войск. Там, за общими казарменными столами и в клубах, встречалось такое множество сомнительных старых друзей, как нигде в мире в эти последние месяцы войны, а тем, кто приехал в отпуск с Балкан, скромные прелести города казались верхом роскоши. Только майора Гордона в течение двух недель «отчета перед штабом» влекли на этот раз более основательные интересы, чем в прошлые отпуска. Он решительно настроился вызволить евреев из Хорватии и, используя обходные пути полуофициальной жизни, на самом деле сумел пробудить интерес, представить подробные сведения, запустить, наконец, на рабочий ход официальную машину, конечным результатом чего стал конвой из новых грузовиков-«фордов», совершивший пробег от побережья до Бегоя и обратно с единственной и конкретной целью — вызволить евреев.
К тому времени, когда те прибыли в Италию, майор Гордон вернулся в Югославию, где был ненадолго назначен офицером связи при лагере бежавших военнопленных, но в пути услышал добрую весть и в первый раз испил из сладкой и пьянящей чаши победы. «Во всяком случае, — сказал он, — я сделал хоть что-то стоящее на этой проклятой войне».
В следующий раз он оказался в Бари проездом, по пути домой, в Англию, поскольку военную миссию распустили и офицеров сменили кадровые дипломатические и консульские служащие. О своих евреях он, однако, не забыл и, хотя и с трудом, но все же выяснив, куда их отправили, поехал в лагерь возле Лечче,[171] на равнину из оливковых и мускатных деревьев, среди которых белели похожие на ульи домики. Там они и предавались покою среди четырех-пяти сотен собранных отовсюду — все старые, все озадаченные, все в армейских шинелях и вязаных шлемах.
— Никак не возьму в толк, зачем они тут, — признался комендант. — Мы их кормим, мы их лечим, мы даем им кров. И это все, на что мы способны. Они никому не нужны. Сионистов интересуют только молодые. Я так полагаю, что просидят они тут, пока не перемрут.
— Они довольны?
— Жалуются, черт их возьми, без передыху, хотя, с другой стороны, поводов для жалоб у них полно. Паршивое местечко, чтобы застрять тут.
— Меня, в частности, интересует семейная пара Кануи.
Комендант проглядел свой список.
— А таких тут вообще нет.
— Хорошо. Это, наверное, означает, что они благополучно отправились в Австралию.
— Только не отсюда, старина. Я тут с самого начала. Ни один человек не уезжал.
— Не могли бы вы удостовериться? Любой прибывший из Бегоя знает о них.
Комендант отправил переводчика выяснять, а сам тем временем провел майора Гордона под навес, который называл своей едальней, и дал ему выпить. Вскоре посланный вернулся.
— Все в порядке, сэр. Ваши Кануи вообще не уезжали из Бегоя.
— Могу я сходить с переводчиком и расспросить об этом?
— Разумеется, старина. Только не слишком ли вы сгущаете краски? Двумя больше, двумя меньше — какая разница?
Майор Гордон с переводчиком прошел на территорию. Некоторые из евреев узнали его, окружили, засыпали жалобами и просьбами. Про Кануи ему удалось разузнать только то, что партизанская полиция сняла их из грузовика, когда тот уже почти двинулся в путь.
До отлета домой у майора Гордона был еще один день в Бари. Провел он его, снова пройдясь по учреждениям, где когда-то начал свое дело освобождения. Но на этот раз он почти не встретил сочувствия.
