Равнина в огне
Вот покончили с собакой,
А щенята всё на воле.
(Народная песня)
«Да здравствует Петронило Флорес!»
Раскатываясь по стенам оврага, крик долетел к нам наверх и растворился в тишине.
На мгновение ветер снизу донес до нас гул спутанных голосов – что-то вроде шума реки, бегущей по камням во время половодья.
Вдруг еще один крик раздался оттуда же, скользнул по изгибу оврага, отскочил от стен и, все так же отчетливо, эхом отозвался рядом с нами.
«Да здравствует генерал Петронило Флорес!»
Мы переглянулись.
Собака медленно поднялся, вынул патрон из магазина и положил в карман рубашки. Потом подошел к месту, где сидели Четверо, и сказал: «За мной, ребята. Посмотрим, что за бычки у нас сегодня на арене». Четверо, братья Бенавидес, пригнувшись, последовали за ним. Один Собака шел прямо, его тощее тело по пояс выступало над оградой.
Мы остались лежать на месте, не двигаясь. Мы лежали бок о бок вдоль ограды, животами кверху. Грелись на солнышке, словно игуаны.
Каменная ограда петляла на подъемах и спусках, и они – Собака и Четверо – тоже шли петляя, будто со связанными ногами. В какой-то момент мы окончательно потеряли их из виду. Тогда мы повернулись обратно и, запрокинув головы, стали глядеть на мыльные деревья, которые давали нам хоть немного тени.
Этим там и пахло: разогретой на солнце тенью и гнилыми мыльными орехами.
Мы чувствовали, как полуденный сон одолевает нас.
Гул, доносившийся со дна оврага, снова и снова поднимался к нам, сотрясая наши тела и не давая заснуть. И хотя мы изо всех сил старались услышать что-то отчетливое, до слуха доносился только гул: вихрь шорохов, будто грохот повозки, проезжавшей по мощеному переулку где-то очень, очень далеко.
Вдруг прогремел выстрел. Овраг вторил ему, будто готовый обрушиться вниз. Из-за этого все вокруг пробудилось: взлетели пиранги – алые птички, которых до этого мы видели играющими в кронах мыльных деревьев. Проснулись, наполняя землю стрекотом, погруженные в сон цикады.
– Что это было? – спросил Педро Самора, до конца не очнувшийся от полуденного сна.
Тогда Чиуила встал и, волоча по земле, словно полено, свой карабин, направился вслед за ушедшими.
– Пойду посмотрю, что это было, – сказал он и исчез вслед за остальными.
Стрекот цикад усиливался и, в конце концов, стал таким громким, что оглушил нас, так что мы даже не заметили, когда появились они. Ровно в тот момент, когда мы ждали этого меньше всего, они объявились прямо перед нами – безо всякого боевого порядка, как ни в чем не бывало. Казалось, они просто идут мимо и думают о своих делах. Не о нас.
Мы развернулись и стали смотреть на них сквозь бойницы.
Прошли первые, потом другие, за ними – еще. Их сонные, сгорбленные тела клонились вперед, к земле. Лица блестели от пота – можно было подумать, что по дороге им попался ручей, в котором они решили окунуться.
Они все шли и шли.
Прозвучал сигнал: послышался долгий свист, и там, далеко, в направлении, куда ушел Собака, началась стрельба. А потом продолжилась уже здесь.
Это было несложно. Они будто нарочно заслоняли бойницы своими телами, так что это было, как стрелять в упор. Мы в один миг помогали им совершить порядочный прыжок из жизни в смерть, а они и глазом моргнуть не успевали.
Но это длилось очень недолго. Может, один или два залпа. Вскоре бойницы опустели, и, глядя сквозь них, мы видели только тех, которые, все скрюченные, уже успели прилечь посреди дороги – будто кто специально пришел и разбросал их там. Живые исчезли. Потом они появились вновь, но теперь никого не было.
Следующего залпа нам пришлось подождать.
Кто-то из нас крикнул: «Да здравствует Педро Самора!»
С другой стороны отвечали почти шепотом: «Помоги, святой заступник! Помоги! Спаси, святой Младенец Аточский!»
Мимо пролетели птицы. Стаи дроздов сделали круг над нами и направились в сторону гор.
Третий залп обрушился на нас со спины. Он раздался сзади, заставив нас перепрыгнуть на ту сторону и отступить за мертвых, которых мы убили.
Началась погоня среди кустарников. Мы чувствовали, как пули хлещут нам по пяткам: мы будто ступали по полчищам кузнечиков. А время от времени – и с каждым разом все чаще – пуля попадала прямиком в кого-нибудь из нас, и он, хрустнув костями, падал на землю.
Мы бежали. Добрались до края оврага и кубарем пустились вниз.
Они продолжали стрелять. И стреляли еще долго – даже тогда, когда мы, на четвереньках, как напуганные дневным светом барсуки, уже вскарабкались на другую сторону.
«Да здравствует генерал Петронило Флорес, чертовы выродки!» – прокричали нам еще раз. И этот крик, как гром с небес, эхом опустился на дно оврага.
Мы притаились за валунами, с трудом переводя дух после погони. Все смотрели на Педро Самору, глазами спрашивая, что произошло. Но он тоже только глядел на нас и молчал. Все как будто разом потеряли дар речи. Языки у нас словно свернулись в шарики, как у попугаев, и развернуть их, чтобы вымолвить хоть слово, не получалось.
Педро Самора все так же смотрел на нас. Он считал нас глазами – глазами, которые на всем свете были у него одного: красными, будто вовсе не знавшими сна. Он пересчитывал нас. Он уже знал, сколько нас, но, кажется, до сих пор сомневался, и поэтому оглядывал снова и снова.
Нескольких не хватало: одиннадцати или двенадцати, если не считать Собаки, Чиуилы и тех, кто пошел с ними. Чиуила наверняка сидел в ветвях одного из мыльных деревьев и, подперев голову прикладом карабина, ждал, пока уйдут федералы.
Братья Хосе, два сына Собаки, первыми пришли в себя: сначала подняли головы, затем встали во весь рост. И уже ходили из стороны в сторону, ожидая, что скажет Педро Самора. И он сказал:
– Еще одна такая стычка, и нам конец.
Но тут же, в нервной судороге, будто пытаясь проглотить комок гнева, он откашлялся и крикнул двум Хосе: «Сам знаю, что нет вашего отца, но потерпите, потерпите немного! Мы вернемся за ним!»
Выстрел с той стороны поднял на воздух стаю зуйков. Птицы рухнули вниз вдоль стены оврага, потом поднялись совсем рядом с нами. Затем, увидев нас, они испугались и, сверкая на солнце, улетели обратно. Деревья на той стороне вновь наполнились их пением.
Братья Хосе вернулись на место и молча сели на корточки.
Мы просидели так весь вечер. С наступлением ночи пришел Чиуила, вместе с одним из Четверых. Они сказали, что пришли оттуда, снизу, от Гладкого Камня, но сказать наверняка, ушли ли федералы, не могли. Кажется, все постепенно успокоилось. Время от времени слышался вой койотов.
– Эй, ты, Голубь! – сказал мне Педро Самора. – Поручение для тебя: пойдешь с братьями Хосе к Гладкому Камню. Посмотрите, что стало с Собакой. Если он мертв – похороните. То же сделайте с остальными. Раненых положите на видное место, чтобы заметили солдаты. Но с собой никого не берите.
– Будет сделано.
И мы ушли.
Чем ближе мы подходили к загону, где были заперты наши лошади, тем отчетливее слышался вой койотов. Лошадей уже не было, стоял один тощий осел, который жил там еще до нас. Лошадей, понятное дело, увели федералы.
То, что осталось от Четверых, мы нашли в кустах: три тела, будто нарочно стопкой сваленные друг на друга. Мы приподняли каждому голову и немного потормошили, чтобы проверить, не подаст ли кто признаков жизни. Но нет, они были мертвецки мертвы. Еще один из наших лежал с торчащими наружу ребрами в большой луже неподалеку. Его, кажется, распотрошили ударами мачете. Пройдясь вверх-вниз вдоль ограды, мы нашли еще пару трупов. Лица почти у всех почернели.
– Этих наверняка добивали в упор. Как пить дать, – сказал один из братьев.
