Теперь солдаты чаще всего оставались стоять неподвижно, выжидая. Раньше они все время двигались с места на место, то подаваясь вперед – то вновь отступая, как заведенные. Оно и понятно: куда ни посмотри, повсюду в горах виднелись пожары, огромные зарева. Кто-то будто специально жег лес, чтобы освободить землю под просеку. Мы видели, как полыхают днем и ночью поля и фермы, а иногда и целые селения, вроде Тусамильпы и Сапотитлана. От пожаров в округе ночью становилось светлее, чем днем. И люди Олачеа маршем выдвигались туда. Но стоило им прийти на место, пожар начинался в Тотолимиспе – вот здесь, рядом, прямо у них за спиной.
Это было приятное зрелище. Вынырнуть из зарослей тепемеските [91], когда солдаты, настроившись на сражение, были уже далеко впереди, и смотреть, как они пересекают пустынную равнину, еще не зная, что никакого врага перед ними нет. Они будто падали в глубокий, бездонный колодец – в огромную подкову равнины, со всех сторон сжатую горами.
Мы подожгли Куастекомате и сыграли там в бычков. Педро Самора очень любил эту игру с бычками.
Федералы ушли по направлению к Аутлану, намереваясь занять местечко под названием Ла-Пурификасьон. Там, как они думали, у бандитов было целое логово – и мы, по их расчетам, вышли оттуда же. В общем, они убрались и оставили нас одних в Куастекомате.
Здесь нам довелось сыграть в бычков. Они забыли восьмерых своих солдат, а еще местного управляющего и приказчика. Так что мы два дня подряд играли в бычков.
Мы соорудили круглый загончик, вроде тех, в которых запирают коз. Он служил нам в качестве манежа, а сами мы усаживались кругом поверх ограды, чтобы не выпустить наружу матадоров, которые бросались бежать со всех ног, едва завидев ножик, на который их хотел насадить Педро Самора.
Восемь солдатиков ушло на один вечер. Остальные двое – на другой. Труднее всего получилось с приказчиком – тощий и длинный, как тростниковый шест, он с легкостью увиливал от ударов ножа. Управляющий, наоборот, погиб почти сразу. Этот был коренастый и упитанный, и не использовал никаких приемов, чтобы увернуться от шпажки. Умер молча, не издав и звука. Будто и не возражал против того, чтобы его насадили на вертел. Но с приказчиком пришлось потрудиться.
Педро Самора давал каждому из матадоров по одеялу – и с помощью этого тяжелого, громоздкого одеяла приказчик и наловчился защищаться от шпажки. Потому что, поняв, что надо делать, он стал махать вперед-назад одеялом против шпажки, направленной в его сторону, и так и отбивался им, пока Педро Самора не утомился. Было хорошо видно, как он устал бегать за приказчиком, которого за все время смог только пару раз уколоть. И тогда он потерял терпение. Некоторое время он делал все те же движения, но вдруг, вместо того чтобы бить в лоб, как это делают быки, одной рукой отвел в сторону покрывало, а другой воткнул шпажку прямо в бок этому малому из Куастекомате. Приказчик, кажется, сразу и не понял, что произошло, потому что еще долго стоял и махал из стороны в сторону одеялом, словно отбивался от ос. Он перестал двигаться, только когда увидел, что кровь льется ему на живот. Весь перепугался, пробовал пальцами зажать дыру, которая зияла у него меж ребер. А из нее ручейком вытекала эта ярко-красная штука, в то время как сам он только бледнел и бледнел. Потом упал на землю посреди загона и уставился на нас. И валялся там, пока мы его не повесили – иначе он умирал бы слишком долго.
С тех пор Педро Самора стал играть в бычков чаще. Как только выдавался случай.
В то время почти все мы были из низин – и сам Педро Самора, и те, кто ходил под его началом. Позже к нам присоединился народ из других мест: светловолосые горцы из Сакоалько – длинноногие, с белыми как творог лицами. И другие – из Холодных Земель. Они говорили, что пришли из Масамитлы, и все время ходили укутанные в накидки, как будто на дворе днем и ночью шел снег с дождем. У этих в жару пропадал аппетит, и поэтому Педро Самора послал их сторожить перевалы между склонами вулканов – там, наверху, где нет ничего, кроме песка и вымытых ветром камней. А вот светловолосые горцы очень скоро привязались к Педро Саморе и не отходили от него ни на шаг. Они все время ходили рядом с ним, стали для него сенью и защитой и выполняли любые его приказы. Иногда даже похищали для него лучших девушек из окрестных деревень.
Я очень хорошо помню все это. Ночи, проведенные в горах. Мы двигались бесшумно, страшно хотелось спать, а правительственные отряды чуть ли не на пятки нам наступали. Я как сейчас вижу перед собой Педро Самору, в лиловой накидке, обернутой вокруг плеч. Вижу, как он заботится о том, чтобы никто не отстал:
– Эй, ты, Питасио, пришпорь-ка лошадь! А вы не клюйте носом, Ресендис, мне нужно говорить с вами!
Да, он заботился о нас. Мы шли куда глаза глядят, в кромешной тьме ум заходил за разум. Но он, зная каждого в лицо, разговаривал с нами, чтобы мы не вешали нос. Мы чувствовали на себе взгляд его широко раскрытых глаз, которые не знали сна, привыкли видеть ночью и различать нас в темноте. Он пересчитывал нас, одного за другим, как пересчитывают монеты на ладони. Потом подъезжал к нам. Мы слышали, как ступает его лошадь, и знали, что он всегда начеку. Вот почему мы, не жалуясь на холод и сон, молча следовали за ним, как слепые.
Но совсем плохи наши дела стали после того, как на склоне Саюлы сошел с рельсов поезд. Не случись этого, и Педро Самора, и Чино Ариас, и Чиуила, и многие другие, возможно, до сих пор были бы живы, а восстание двигалось бы своим чередом. Но случаем с поездом в Саюле Педро Самора задел правительство за живое.
Я до сих пор как во сне вижу огни костров, в которые кучами сваливали погибших. Их сгребали лопатами или просто катили, как бревна, к подножию склона. А когда куча становилась достаточно большой, обливали бензином и поджигали. Ветер разносил смрад далеко по сторонам, и спустя много дней в округе все еще пахло паленой мертвечиной.
Мы и сами до конца не знали, что именно должно было произойти. Мы заложили длинный участок пути коровьими рогами и костями, а там, где дорога давала поворот, на всякий случай и вовсе разобрали рельсы. Сделав так, мы принялись ждать.
С рассветом предметы стали проступать из темноты. Отчетливо просматривались люди, сгрудившиеся толпами на крышах вагонов. Слышно было, как некоторые поют. Голоса – мужские и женские. Они проехали мимо нас, еще скрытые в ночной полутьме, но мы видели, что едут солдаты со своими боевыми подругами. Мы ждали. Поезд не останавливался.
При желании мы могли бы обстрелять его, потому что поезд шел медленно и тяжело пыхтел – будто хотел взобраться на склон одними только вздохами. Люди были так близко, что мы могли перекинуться с ними парой слов. Но все пошло иначе.
Они стали догадываться о том, что происходит, когда вагоны начали подпрыгивать, а поезд – раскачиваться на ходу. Кто-то будто тряс его там, внизу. Потом локомотив стал пятиться назад, сносимый с рельсов тяжелыми, полными людей вагонами. Он свистел – хриплыми, печальными, очень долгими свистками. Но никто не приходил ему на помощь. Вагоны, которым не было конца, тянули локомотив назад, пока, в конце концов, земля не оборвалась под ним и, съезжая боком по склону оврага, он не оказался на дне. А за ним и вагоны – один за другим, на полном ходу – и там, внизу, каждый падал на уготованное ему место. Затем всё погрузилось в тишину, как будто все – вообще все, и даже мы – умерли.
Вот как это было.
Когда из-под обломков вагонов начали выбираться те, что остались в живых, мы, обезумев от страха, побежали прочь.
Несколько дней мы прятались, но вскоре федералы пришли, чтобы достать нас из нашего укрытия. С тех пор они не давали нам покоя, не давали даже минуты, чтобы спокойно прожевать кусок вяленой говядины. Они сделали так, что у нас больше не было времени ни на сон, ни на еду. Между днем и ночью для нас теперь не было никакой разницы. Мы направились в каньон Тосин, но правительственные войска оказались там раньше. Мы рассеялись по предгорью вулкана. Поднялись на самые высокие горы – место, называемое Дорогой Бога, – но и там нас ждали войска, готовые стрелять на поражение. Мы чувствовали, как сверху градом летят пули, из-за которых воздух вокруг нагревался. А камни, за которыми мы прятались, рассыпались на мелкие кусочки, словно комья земли. Позже мы узнали, что это пулеметы. В нас стреляли из пулеметов – из этих карабинов, которые дают залп и дырявят тебе тело, превращая его в решето. Но мы-то думали, что это стреляют солдаты, которых там целые тысячи. И нам хотелось одного – бежать от них прочь.
