остались прежними. Как воспоминание о былой невинности.
До сегодняшнего вечера я старалась не касаться грядущего праздника. Лукас с друзьями готовились месяцами. Я же изображала поддержку, а сама надеялась, что предстоящему вечеру что-нибудь помешает состояться. Шли недели и месяцы, и праздник становился все неизбежнее. Группа (кроме Мартина, естественно) собралась на репетицию у нас в подвале. Лукас часами висел на телефоне или сидел в «ФейсТайме» или «Ватсапе» – обсуждал с друзьями меню, коктейли, форму одежды, игры. Детей он тоже привлек и попросил местный детский сад устроить отдельную комнату для юных гостей. Он и меня пытался заинтересовать, а когда не удалось, решил, что я стесняюсь петь на сцене. Конечно, причина крылась не в этом. Хотя при одной мысли, что придется возвращаться на сцену в том же платье из ламе, меня бросало в дрожь. А Лукас все напирал: «Надень платье. Спой для нас. В прошлый раз ты всех сразила!»
Лукас не слишком сообразительный. Ничего плохого не хочу сказать – он человек простой, любит дурачиться и ходить на гулянки с друзьями. И потому он приписал мое упрямство воспоминаниям об Адаме Прайсе и событиях выпускного.
«Если боишься, что придет тот урод, то забудь. Он тебе и на глаза не покажется».
Бедняга Лукас так и не узнал о Мартине. Если бы узнал, все бы только усложнилось. Зачем напрасно его мучить, если можно жить как ни в чем не бывало? Признаться, я много лет не вспоминала об Адаме Прайсе. Представляю, как вы меня осуждаете, но я ведь обещала быть откровенной. После выпускного он потерял работу в колледже и попал в реестр лиц, совершивших половые преступления. Адама не привлекли к суду, но после поджога в доме приемных родителей его освободили на условиях, не допускающих повторных нарушений. Как я поняла, в ночь выпускного с ним беседовали полицейские. По их словам, он сознался, что преследовал меня. Оказывается, он даже ходил за мной до дома. «Я хотел побывать в ее доме, вот и все, – сказал Адам. – Он такой красивый».
Я тогда не поняла, о чем он. Просто радовалась, что от него избавилась. Для меня Адам был лишь напоминанием о неприятности, испортившей чудесный вечер, и о чем-то еще далеком, постыдном. Куда он потом пошел, что делал, выжил ли вообще – это меня не касалось. Точнее, так я думала. Теперь прекрасно понимаю, как ошибалась.
Иногда из-за травмы человек замыкается, а воспоминание о ней мозг вытесняет. Тот случай с Адамом в «Чейпл-Лейн» осмыслить было невозможно. Не из-за чудовищных воспоминаний об издевательствах, голоде, ненависти и пренебрежении, которые я увидела у него в голове. Даже не из-за того, что Адам сделал со мной из злости и смятения. Я не могла принять собственную жестокость по отношению к Адаму. Я на него напала. Вторглась против его воли. А ведь я была хорошей девочкой. А он – плохим мальчиком. И все-таки это я совершила ужасный поступок. Я захватила «дом» Адама. Воспользовалась его телом и делала что хотела. Доказывала себе: это просто игра. Как и всякий абьюзер. Хотя на самом деле знала, что натворила. Потом глубоко зарыла это воспоминание и в конце концов убедила себя: это я была жертвой, а не он.
Иллюзия начала разрушаться, когда к нам приехал Мартин. Лукас с радостью его принял: во-первых, группе так удобнее репетировать, а во-вторых, он надеялся, что Мартин уговорит меня спеть. «Вы с ним всегда ладили, – сказал Лукас. – Были на одной волне».
Потому я согласилась спеть и взялась за приготовления. Мать Берни помогала спланировать меню – ее любимая часть каждого мероприятия. Данте приехал пожить с бабушкой: ей через неделю исполнялось восемьдесят, и она хотела устроить отдельный праздник. Занятая приготовлениями, я понемногу освоилась. А ближе к субботе даже начала думать, что мне понравится.
На вечеринку я приехала в семь. Группа закончила проверять звук. Мартин одолжил гитару у друга и оделся в привычный черный, хотя волосы у него теперь были короткие и начали седеть. В остальном же он почти не изменился: те же серые глаза за стеклами очков в металлической оправе, выступающие скулы, недовольно поджатые губы. В общем, не мой типаж, хотя в целом привлекательный. Лукас сильно располнел за последние тридцать лет. В юности он играл в регби, и сложение у него до сих пор как у регбиста, однако пиво и пицца превратили мышцы в жирок. Я не против. Мне даже нравится. Видно, что живет Лукас в довольстве. Он мягкий и уютный. Мартин же нескладный, долговязый, весь будто высушенный.
Он улыбнулся, увидев меня в проходе. Я притворилась, что не заметила. Он жил с нами с понедельника и спал в мастерской, которую Лукас использует под отдых. Вполне терпимо. Большую часть дня меня не было дома, а когда Лукас возвращался с работы, они вместе сидели в бывшей мастерской, пили пиво и играли на «плейстейшн». Лукас был на седьмом небе. Словно в детство вернулся. Я не стала им мешать и занялась своими делами. Теперь, на вечере встречи, встреча была неизбежна. К тому же Мартин сказал, что к нам присоединится Берни…
Группа начинала играть только в девять, а пока в нашем распоряжении были диджей, напитки, канапе и танцы. Лукас умеет устраивать праздники: в конце концов, не зря он затеял вечер встречи. На пост в «Фейсбуке» ответило триста человек, мы продали более пятисот билетов. Пришли все знакомые из «Пог-Хилл» и старая компашка из «Малберри»: Лорелей Джонс, Кейт Линдси, Дженни Эшфорд, Линда Кайт. Пришла даже мисс Лангли, прежняя директриса, теперь вышедшая на пенсию и занимавшая должность в попечительском совете, и вдобавок пара-тройка сотрудников «Пог-Хилл» помоложе.
Я оглядывала гостей со сцены. Кого-то узнала, кого-то нет; так или иначе, нужного человека я не нашла. Не было ни следа Берни Мун. Ни в начале праздника, ни в девять, когда группа собралась играть. В принципе, ничего удивительного: Мартин предупредил, что Берни опаздывает. Да и вряд ли ей хотелось столкнуться со мной. Поэтому я танцевала, пила коктейли и старалась не прислушиваться к надвигающимся раскатам грома.
4
Отрывок из «Выпуска девяносто второго» Кейт Хемсворт
(Опубликовано в «Лайф стори пресс» в 2023 г.)
Между тем Берни Ингрэм – точнее, Берни Мун, если судить по доскам с фотографиями, украшавшим в ту ночь вестибюль «Пог-Хилл», – стояла под сенью куста азалий, пылавшего ярким цветом в наступающих сумерках, как озаренная молнией грозовая туча. Наверное, Берни ждала, когда можно будет войти. Или хотела насладиться тишиной вечера. Подступали сумерки, воздух полнился запахами дыма и роз. А Берни думала о ночи тридцать лет назад, когда с деревьев свисали те же гирлянды и такая же музыка просачивалась сквозь застекленные двери концертного зала. Я это знаю так же твердо, как и то, что в небе яркой точкой светилась первая звезда. Знаю, что Берни замерзла и сказала себе: «Еще минута. Еще минута до начала. Еще минута до представления».
Нет смысла объяснять, откуда это мне известно. Просто поверьте. Наше с Берни Мун прошлое не сотрешь, оно уходит корнями в те времена, когда магия была проще арифметики. Берни вынула из сумочки телефон и проверила «Фейсбук» Мартина. Потом зашла в «Твиттер», где в «Актуальное» вышел #Гендерцид.
@доктордуда: 53 % матерей мальчиков с РАССТРОЙСТВОМ ГЕНДЕРНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ страдают от пограничного расстройства личности или симптомов депрессии. Ненормальные мамаши дурят мальчикам мозги насчет их мужской гендерной идентичности. #Гендерцид
@уайти2947: и я о том они начинают с детей потом берутся за мужчин #Гендерцид #ФеминизмБичОбщества
Он прикрепляет фото: ему лет семь. Маленький, зернистый, потрепанный снимок, вырезанный из большой фотографии. А именно, из фотографии класса, сделанной зимой в «Чейпл-Лейн». У меня она тоже есть, правда, я ее в рамочку не ставила. С другой стороны, у меня много других фотографий себя в семь. А у Адама Прайса – нет. Он свою хранил все эти годы. А Берни Мун свою держала на полке, в серебристой рамочке. У Берни и сейчас этот снимок есть, хотя серебряная рамка у нее теперь для другой фотографии. В общем, на фото весь класс, включая Адама Прайса, сидит на цветном коврике с рисунками, а мы с Берни (похожие как две капли воды) пристроились в крайнем правом уголке.
– Вы идете?
Берни подняла глаза от экрана. На дорожке стояла женщина лет восьмидесяти. Седая, с высокими скулами, в черном платье, вышитом бисером, по моде двадцатых годов.
– Мама?! – удивилась Берни.
Женщина нахмурилась.
– Думаю, вы
