ошиб… Берни?! – Обе застыли, глядя друг на друга. – Волосы! Я тебя едва узнала. Ты совсем другая. Похудела?
– Вряд ли, – улыбнулась Берни.
– В общем, тебе идет. Дай-ка я тебя обниму.
Мать показалась Берни легкой, как стайка птиц. Пахло от нее цветочными духами, чем-то напоминающими Айрис. Платье тоже было смутно знакомо, еще с детства, и пахло кедровыми веточками, которые мама клала в шкаф.
– Где-то я видела это платье. Разве…
– То Самое Платье? – Ее мать пожала плечами. – Я его перекрасила в черный. Хоть сама поношу, раз оно никому больше не понадобится. – Она смолкла и поглядела на Берни. – А почему не сказала? Ну, что Данте… как это называют? Нетрадиционной ориентации?
– Мам, пусть он сам тебе расскажет.
– Наверное, ты права. – С минуту они молчали. – Я рада, что ты приехала. Я просила Данте тебе не говорить, но у меня что-то нашли в поджелудочной. Думаю, ничего серьезного. Ты же знаешь этих врачей.
Обе погрузились в молчание. Потом Берни шагнула к матери и обняла ее.
– Почему не сказала? Столько раз ведь созванивались!
– Ты же знаешь, я телефоны не люблю. И потом, я тебя ждала. Думала, ты приедешь с Мартином. Кое-как тебя узнала!
Берни вздохнула. Сейчас начнется, подумала она.
– Некоторые женщины в менопаузу прям расцветают. Погляди на себя! Надеюсь, муженек твой понимает, как ему охренительно повезло!
Из зала послышались первые аккорды песни.
– Начали. Пойдем послушаем. – Увидев замешательство дочери, мать ее поторопила. – Идем, солнышко. А завтра уж поговорим.
5
Отрывок из «Выпуска девяносто второго» Кейт Хемсворт
(Опубликовано в «Лайф стори пресс» в 2023 г.)
Я постаралась ради Лукаса, но возраст давал о себе знать. Возможно, всему виной платье из ламе, ставшее тесноватым, или Мартин. Начав петь, я слышала не восхищенный шепот будущих поклонников, а как дрожит мой голос на высоких нотах. В отличие от Берни, я не успела позаниматься вокалом. Впрочем, в зале стояли мои друзья, настроенные снисходительно. Я подошла к микрофону и спела четыре песни с первого выпускного вечера; все одобрительно свистели – казалось бы, впереди волшебная ночь.
Увы, ничего подобного. Было ужасно тоскливо. Сердце болело; Лукас хрипел во вступлении, бас-гитара Мартина играла слишком громко, а клавишные заглушали остальные звуки. Под эту музыку я пела не лучше грустной пьяницы, завывающей в караоке на корпоративе. Я возненавидела этот вечер. И всех присутствующих. Особенно его; прежняя ненависть проснулась во мне с такой силой, что я даже не заметила на себе взгляд Адама Прайса; его тонкие белесые ресницы сияли зеленым в свете знака выхода.
Адам Прайс. Призрак из служебного крыла. Мы все без труда вернулись к восемнадцатилетним версиям самих себя: Лорелей Джонс ехидно подмечала, как растолстели ее друзья; Кейт Линдси, всегда ее боготворившая, смеялась, хотя намек был на нее; Дженни Эшфорд и Линда Кайт, как всегда, не расставались весь вечер, Лукас изображал шута, а Мартин Ингрэм, мрачный и замкнутый, насмешливо сверкал глазами. Пришли наши друзья, родственники и супруги. В зале стояла мать Берни, а где-то рядом – Данте. Моя мама, Мэгги, смотрела мое выступление и всем рассказывала, как я могла стать знаменитой актрисой, если бы не посвятила жизнь семье. Повсюду были знакомые лица, соседи и друзья, выпускники нашей школы. С одной стороны, они изменились, а с другой – остались прежними под властью магии того вечера. А из укромного угла за нами следил Адам – арлекин отраженного света, сжавший руки в кулаки отчаянно, до отметин от обкусанных ногтей.
Некоторых людей можно назвать невидимками. К их числу относится и Адам. Мы не замечали его, когда он работал помощником смотрителя, и не замечали сейчас, хотя он стоял совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Да и с чего нам было его замечать? Мы сияли. Адаму Прайсу с самого начала было не место среди нас. Адам Прайс всегда был уродлив и туп. Адам Прайс не воссоединился с друзьями детства, не слышал аплодисментов родственников и, собственно, не имел талантов, достойных аплодисментов. Ни один человек не видел его по-настоящему, не догадывался, забыв о его уродливости и злобе, заглянуть ему в сердце.
Кроме, наверное, одной женщины. Она тоже была белой вороной. Тоже когда-то была застенчива и несчастна. У нее тоже отняли часть детства. Она заметила, как Адам стоит в служебном крыле – и постаревший, и юный, как герой страшной сказки под магией злых чар. А он из своей тени увидел ее. Между ними пробежал ток. Поначалу Берни никто не узнал – никто, даже Мартин. Хотя люди глазели. Неудивительно – от неуклюжей девочки, прозванной Чокнутой Берни, не осталось ничего. Как героиня сказки, выделялась она среди нас своим кроваво-красным платьем и яркими рыжими волосами. Когда Берни направилась к сцене, мы расступились, словно Красное море. И вдруг я поняла, кто эта женщина. И остальные тоже поняли; толпа затихла, как рухнувшие на землю деревья.
Абракадабра!
Понимаю. Вы считаете, что я все выдумала. Думаете, дело в массовой истерии. В обществе всегда так относились к женщинам и их силе. Женскими голосами часто пренебрегают, считая их слабыми и ненадежными. Поверьте, причина крылась не в истерии. Мы с Берни взглянули друг на друга. Я увидела ее. А в ней увидела себя: постаревшую, разочарованную, в старомодном платье из ламе, подчеркнувшем недостатки фигуры. Увидела свою жизнь – маленькую, уютную, драгоценную, похожую на шарик со снегом. Берни могла все это забрать. Разбить шарик вдребезги, взорвать одним взглядом потемневших глаз. Я так близко шагнула к исчезновению, что почти ощутила запах сценического дыма…
Ничего подобного не произошло. Она не остановилась. Не задержалась ни на миг. Прошла мимо меня и замешкалась, только когда ставила ноты на пианино. Она заняла мое место на сцене, улыбнулась зрителям и сказала:
– В прошлый раз я смотрела на выступление из тени. Я стыдилась. Стыдилась своей беременности, заурядной внешности, утраченной силы. Сегодня я хочу все исправить, простите за громкие слова. Я всю жизнь ждала, когда один человек увидит настоящую меня. Получится у меня или нет, но здесь я ради него. А также ради себя – Берни Мун, как меня раньше звали. Я обязана спеть эту песню ради нее – песню, которую следовало спеть еще много лет назад. Спасибо за внимание и возможность попробовать снова.
Потом она поглядела на Эндрю Уилана, сидящего за фоно, а он кивнул и заиграл вступление к Manchild Нене Черри. Через несколько секунд Джосс Лайвли начал отбивать легкий хип-хоповый ритм на барабане. Не так, как в оригинальной песне, но Джосс умел играть по нотам и старался изо всех сил. Даже Мартин присоединился к ним на бас-гитаре: ритм в песне простой, и аккорды несложные. А пела Берни хорошо. Непрофессионально, зато попадала в ноты, вкладывала душу, следила за голосом. Все на нее смотрели: моя мама, Данте, Лорелей и Мартин, со сцены. Будто глазам своим не могли поверить.
В это тончайшее, как лезвие бритвы, мгновение все вправду шло так, как было суждено в те далекие солнечные годы: каждая тарелка и каждое хрустальное блюдо оставались на месте, а свет канделябра отразился в глазах Берни за миг перед падением. Прошу, вообразите себе эту картину. Представьте хорошенько. Посмотрите на Берни Мун. Посмотрите как следует, ведь она впервые стала собой с того дня, когда жизнь отняла у нее свет софитов и отдала другой. Пока еще не прогремел гром, представьте, что все было хорошо, а вспышка молнии – это лишь блики зеркал, отражающих аплодисменты…
«Сваха».
6
Отрывок из «Выпуска девяносто второго» Кейт Хемсворт
(Опубликовано в «Лайф стори пресс» в 2023 г.)
А теперь о той части, которую вы ждете. Вы вряд ли поверите. Ее столько раз процедили через фильтры ужаса, чувств горя и страха, что свидетельским показанием она вряд ли послужит. И все-таки это наша история – моя и Берни, – а Берни уже ничего рассказать не может. Поэтому я рассказываю вместо нее, пусть даже некоторые фрагменты отсутствуют.
Меня весь день мучили вздутый живот и гормоны. Я думала, дело в бессоннице: надвигающаяся менопауза вызывала у меня разные симптомы, от которых мой врач беспечно отмахивался, прося «поглядеть, подождать» перед переходом на заместительную гормональную терапию. Чего подождать, интересно? В этом и беда – ходить всю
