Ознакомительная версия.
Дверь тихо отворилась, вошла Луиза. На ней был простой костюм, почти такой же строгий, как школьная монастырская форма.
– Шоншетта, милочка моя, ты здесь? – прошептала она, не разглядев подруги в полусвете комнаты.
В ответ ей послышалось подавленное рыдание. Луиза бросила свои вещи на пол и опустилась на колени возле кресла Шоншетты.
– Ты плачешь, дорогая? – сказала она, нежно целуя распухшие от слез глаза Шоншетты. – Послушай, дорогая моя малютка, надо же быть благоразумной. Мы ведь не надолго расстаемся: Пасха уже недалека, ты приедешь к нам, в Бретань; ты увидишь, как мы все тебя любим. Жан непременно полюбит тебя, во-первых, потому, что тебя нельзя не полюбить, и еще потому, что он любит все, что я люблю… И ты увидишь, как в Бретани красиво: гораздо лучше, чем в Верноне, чем в Париже.
– Будешь ли ты, по крайней мере, писать мне? – со вздохом спросила Шоншетта.
– Ну конечно, милочка! Слушай, завтра же утром я напишу тебе, чтобы ты знала, что я благополучно доехала; обещаю тебе! Ты мне сейчас же ответишь, расскажешь, что ты делаешь, как поживают наши дамы, наши подруги. Ну, перестала плакать? Вот умница! Послушай, дорогая, ведь не хорошо быть такой печальной, когда твой лучший друг счастлив!
– Ах, – сказала Шоншетта, страстно целуя хорошенькую шейку своей подруги, – я не сержусь на тебя за эти слова: ты совсем не знаешь, как я люблю тебя! Подумай только! Ведь у меня никого нет, и не было, кроме тебя. Ах, как я любила тебя! И вдруг ты покидаешь меня и еще меня же обвиняешь, что я не хорошо поступаю с тобой!
И снова горячие слезы потекли по щекам Шоншетты.
Луиза больше уже не решалась уговаривать подругу и также тихо плакала, прислонясь головой к ее щеке. Обе долго молчали, погруженные в воспоминания. Одна мысль неотступно преследовала Луизу:
«Никто не будет меня так любить… никто, даже Жан».
И ей тут же пришло на ум, что любовь Жана действительно не походила на эту любовь, что в ее выражениях он больше заботился о форме, чем о содержании. Она крепче прижала к груди дрожавшую от рыданий Шоншетту, шепча:
– Милая! Милая!
– Поцелуй меня! – чуть слышно пролепетала Шоншетта.
Луиза прижалась губами к ее лбу.
Вдруг в комнате стало светло: кто-то поднял абажур. Девушки обернулись – мадам де Шастеллю стояла возле них и, скрестив на груди руки, смотрела на них со своей обычной загадочной улыбкой.
– Ну, девочки, проститесь, – сказала она, – если я еще десять минут оставлю вас вдвоем, Луиза вовсе не уедет или Шоншетта захочет уехать вместе с нею.
Луиза встала и бросилась на шею наставнице, которая поцеловала ее в обе щеки. Потом, чуть коснувшись губами лба Шоншетты, она быстро вышла из комнаты.
Шоншетта молча поднялась в спальную комнату, где уже царил полумрак и среди безмолвия огромного зала слышалось мерное дыхание спящих.
А мадам де Шастеллю снова надела на лампу абажур, чтобы прочесть на ночь канон Пресвятой Деве.
– Как странно возвращаться к прошлому! – тихо прошептала она. – Подумать только, что и я сама… в этой же самой комнате… В конце концов, вот и еще одна, которая… выйдет замуж и… спасется. – Она перекрестилась и начала читать: – Боже! Помилуй мя, грешную!
В это время года бретонская деревня была вся окутана снежной пеленой. Декабрьские морозы сковали льдом ручейки, занесли снегом все холмики, посеребрили инеем заборы. Небо было покрыто непроницаемой серой мглой.
Луиза приехала в Кемпэр после полудня; выйдя с мадам Арманд из вагона, она сейчас же увидела на платформе Жана, приехавшего за ними в омнибусе.
– Тетя не могла приехать, Луизетта, – сказал он, – ты должна извинить ее. Она простудилась, и я настоял, чтобы она осталась дома. Я уверен, что она волнуется и смотрит в окно – не видно ли на дороге экипажа. Вы хорошо доехали?
Луиза ответила, что между Парижем и Мансом им было холодно и что в Мансе они выходили из вагона и пили горячий бульон, чтобы согреться; там им налили кипятку в грелки и до Кемпэра они доехали отлично.
Все трое сели в омнибус, и лошадь с места взяла крупной рысью. Белые и черные силуэты деревьев быстро замелькали за стеклами окон. Жан заговорил, но опять коротко и отрывисто, как бы подыскивая тему для разговора.
Разговор оборвался; холодная сдержанность мадам Арманд парализовала молодых людей. Жан, сидевший подле воспитательницы, пересел на противоположную скамеечку, к Луизе. Он обратил ее внимание на дорогу, видневшуюся в окно, и они оба стали следить за темными колеями, проложенными омнибусом и резко выступавшими на белом снегу. Окрестности тонули в тумане; только слабый красноватый отсвет обозначал то место, где должно было быть солнце.
В полном молчании доехали они до Локневинэна. Луиза с трудом узнала замок. Куда девались роскошь лета, отблеск солнечных лучей на сланцевой крыше, тенистые уголки парка, напоенные летним зноем, усыпанные желтым гравием дорожки, окружавшие газоны и убегавшие в чащу деревьев? Трубы, деревья, лужайки – все было занесено снегом.
В доме, где она и Жан полюбили друг друга, их встретило глубокое молчание. Молодые люди шли впереди мадам Арманд; Жан, взволнованный воспоминанием о летней идиллии, держал руку Луизы в своей.
Приятная теплота передней сразу рассеяла их грустное настроение. Из гостиной, пробиваясь между слегка раздвинутыми портьерами, падал на пол трепещущий отблеск от пылавших в камине дров. В столовой топилась печь, и виднелся накрытый белоснежной скатертью стол с тремя приборами; на буфете высились груды тарелок. Гостей ждали, все было приготовлено к их приезду.
Погруженные в свои блаженные воспоминания, жених и невеста медленно поднялись по лестнице. На площадке первого этажа оба, точно по взаимному уговору, остановились. Здесь Луиза, обессиленная, в первый раз склонилась на плечо Жана, и он, медливший до тех пор признанием, но побежденный искренностью порыва, привлек ее к себе и поцеловал в лоб. Их взоры встретились и они пожали друг другу руки.
– Пойдем, Луизетта, – сказал Жан. – Тетя ждет нас.
Они постучались. Горничная открыла дверь, и из глубины алькова послышался голос:
– Вот и наши влюбленные!
Молодые люди бросились в объятия тетки. Мадам Бетурнэ всегда желала этого фрака; радуясь исполнению своей заветной мечты, она долго не выпускала соединенных рук жениха и невесты из своих. Она была в отчаянии, что ей не удастся быть на свадьбе: противная инфлюэнца не хочет отстать от нее. Какая обида! Они будут завтракать внизу одни… По крайней мере, они придут к ней поболтать после завтрака?.. Она так скучает в своей комнате.
Горничная доложила, что завтрак подан и что кухарка спрашивает, когда господа сядут кушать.
– Идите, мои милые, – сказала мадам Бетурнэ, – у вас должен быть волчий аппетит. Идите, кушайте, а нам, старикам, предоставьте возиться со своими недугами.
Молодые люди и воспитательница спустились в столовую; Жан вел под руку мадам Арманд; Луиза шла за ними.
Присутствие третьего лица сначала стесняло Жана и Луизу, но потом они забыли о ней, и к концу завтрака разговор стал непринужденнее. Жан с интересом расспрашивал о Верноне, о строгостях институтской жизни, о классах, о спальных залах, Ему никогда не удавалось проникнуть в монастырь; несмотря на протекцию мадам Бетурнэ, дальше приемной его не пускали. Луиза с наивной откровенностью, ничего не скрывая и без всякого кокетства, описывала однообразную безмятежность монастырской жизни, распределенной по часам. Детская невинность души, звучавшая в ее рассказах, придавала им невыразимое очарование.
Жан, познавший жизнь с четырнадцатилетнего возраста и, как моряк, испытавший на своем веку немало приключений, вспомнил свою юность, и ему сделалось стыдно, что ему нельзя похвалиться перед невестой таким же незапятнанным прошлым. Ему вспомнились стоянки в разных портах, мимолетные увлечения в далеких чужих городах, где морякам приходилось жить иногда по нескольку месяцев, – странные, прихотливые увлечения, носившие отпечаток тех стран, где они зарождались. Возле Луизы он не испытывал ничего, похожего на пережитые тогда чувства, и ни малейшего смущения: ему было с ней легко и приятно, как бывает приятно дышать чистым воздухом или слушать ласкающую мелодию. Ему казалось, что своей любовью он искупит все, что хотел бы вычеркнуть из своего прошлого. И все-таки он упрекал себя, что не может ответить на беззаветную нежность этого юного сердца всем пылом искренней страсти и что их братские поцелуи не пробуждают в нем никакого волнения.
День кончился в мирной беседе у постели тетки. Мадам Арманд уехала с ближайшим поездом, и Жан, оставшись наедине со своей юной подругой, показал ей приготовленную для нее комнату в первом этаже, против комнаты тетки. Он заранее уставил эту комнату зимними растениями, украсил стены картинами, поставил в шкаф любимые книги Луизы. Ни одна мелочь не была забыта; зная привычки Луизы, Жан даже заменил большую пуховую подушку маленькой плоской подушечкой.
Ознакомительная версия.
