Затем послойно все ткани, включая кожу, были ушиты. Были оставлены только катетеры для обеспечения оттока из брюшной полости. Операция была завершена. Взор Фигурнова устремился на меня. Я полез под простыню, чтобы катетером выпустить мочу, но, после ослепительного освещения операционной, оказался в полной темноте. Я не мог найти вход в уретру. Я высунул голову из-под простыни, мокрый от пота и беспомощно взглянул на Фигурнова. Тот онемел от негодования, а слушатели, глядя с помоста, беззвучно хохотали. Со второй попытки я все же выпустил мочу в банку и, счастливый, завершил свою миссию. Гинекологом я не стал.
Объявили приказ министра обороны о присвоении нам очередного воинского звания – лейтенант медицинской службы.
Мы с Люсей решили пожениться. Пришло время – в ЗАГСе Кировского района нас оформили и, счастливые, мы пошли через площадь Стачек, мимо громадного памятника Сергею Мироновичу Кирову, домой. Шел мелкий ленинградский дождик.
Дома нас ждал свадебный стол. Постаралась мама. Были отец, сестра Оля с дочкой Леной, Саша, Володя и наши друзья Шугаевы. Люся была одета в красивое белое платье. Выпили шампанского, водки. Мама грохнула свою рюмку об пол на счастье. И потекла наша семейная жизнь.
В дни, когда я печатаю эти строки, мы отмечаем 56-ю годовщину нашей совместной жизни. Колец мы друг другу не дарили, тогда это было не общепринято. И в церковь не ходили. И ничего не случилось. Мы не забываем, что нас повенчала сама Советская власть.
Я был приглашен в педиатрический институт на студенческую конференцию. Выступал с докладом по своей работе в кружке на кафедре детских болезней академии. У одной из студенток была близкая тема. Это было интересно, так как научного общения в моей практике было очень мало. После конференции шли вместе до Финляндского вокзала.
Нужно сказать, что в Ленинграде в те годы было несколько медицинских Вузов: Медицинский институт им. И.П.Павлова, Санитарно-гигиенический институт им. И.И.Мечникова, Педиатрический институт (единственный в стране), Институт усовершенствовании врачей, Военно-морская медицинская академия и наша академия. По общему признанию, наиболее авторитетным и престижным Вузом из них была Кировская, наша, академия.
На занятии по судебной медицине запомнились вскрытия в случаях насильственной смерти, когда предметом исследования становилась любая деталь, даже в одежде. Там мы познакомились с таким видом повреждения как странгуляционная борозда. Большое значение здесь придавалось полноте протоколирования обстоятельств дела и результатов осмотра трупа. От этого зависело решение вопроса о причине смерти потерпевшего. Читал лекции главный судмедэксперт МО проф. Агарков. Со своим преподавателем посетили Музей криминалистики на Дворцовой площади. Конечно, это был уникальный музей. Он носил закрытый характер. Там были экспонаты, связанные с наиболее сложными случаями, с загадочными преступлениями и с личностями крупнейших преступников, например, Ленькой Пантелеевым. Медвежатники, насильники и убийцы. Где еще в одном месте все это можно было увидеть?
Меня разыскал и пришел к нам в дом мой бывший одноклассник по 9-му классу Атясов. Он учился в ленинградском медицинском институте и увлекался судебной медициной. Рассказывал о всевозможных жутких преступлениях, например, о пончиках, которые якобы приготавливались из человеческого мяса. Мы потом подолгу не могли заснуть, но наши познания о криминальном мире заметно расширились. Он любил поесть, и мы его с удовольствием кормили.
В октябре в Герценовском институте был вечер. Выступал ученик знаменитого Макаренко Калабалин с воспоминаниями о колонии и с рассказом о своем педагогическом опыте. Потом были танцы. Мы с Люсей скромно стояли в тени. Но ее неожиданно пригласил танцевать студент с ее курса. Рыжий такой. Меня он просто не заметил, несмотря на мою военную форму. Позже он даже ухаживал за Люсей, не замечая некоторых изменений ее фигуры, пока кто-то не подсказал ему, что поезд ушел.
7 ноября был парад по случаю. 37-ой годовщины Октябрьской революции на Дворцовой площади. Академия участвовала. Это хлопотное дело, связанное с ранним подъемом участников и транспортными трудностями (метро в эти часы еще не работало). Мучили тренировки. Как раз в эти дни в Советский Союз приезжал Гамаль Абдель Насер – вождь египетской революции. Был сочинен такой стишок: «Нас в 5 часов подняли, чтоб Насера встречать. А-рабы его дети! Е-гипет его мать!»
Посетили выставку Музея С.М.Кирова, размещенную во дворце Кшесинской, известном памятными выступлениями В.И Ленина с балкона этого дворца в 1917 году. Впечатление от посещения музея было тягостное. Все в темно-красных тонах, как будто залито кровью. Приспущенные знамена. Киров был любимцем ленинградцев, особенно рабочего класса. Человеком он был жизнерадостным и веселым, чрезвычайно работоспособным. Именно таким он и остался в памяти горожан, несмотря на боль утраты. Многие проспекты, учреждения, острова, стадионы в Ленинграде и области были по просьбе населения названы его именем. Военно-медицинской академии по просьбе ее Ученого совета тоже было присвоено имя Кирова. Поэтому экспозиция музея мне показалась слишком односторонней, излишне трагической.
Зашли в гости к Марии Сергеевне, тете Машеньке, как мы ее звали. Они жили, по прежнему, бедно, на свои пенсии и приработок от репетиторства. Мария Сергеевна была прикована к постели. Все ее обеспечение лежало на плечах ее дочери Мариички. Я писал о подвиге этой учительской семьи в своей более ранней книге «Мальчики войны». В 1941 г. они с другими учителями вывезли из Ленинграда последними эшелонами в г. Киров на Урал 200 детей – учащихся своей школы и, сохранив всех, в апреле 1945 года возвратили их родителям или в детские дома. Вернулись в тапочках. Их квартиру на Кировском проспекте немцы разбомбили. Пришлось им ютиться в школе и лишь спустя год получить 16-метровую. комнату в коммунальной квартире на ул. Кропоткина, о которой я уже рассказывал. Лишь через 20 лет, благодаря хлопотам нашего отца и родителей детей, сохраненных ими в эвакуации, им дали отдельную трехкомнатную квартиру.
Начались лекции и занятия на кафедре госпитальной терапии. Она была размещена на ул. Комсомола, у Финляндского вокзала, в Областной клинической больнице. Руководил кафедрой профессор, генерал-майор м/с Н.С. Молчанов, вскоре ставший главным терапевтом Советской армии.
Вел нашу группу доцент П.С.Никулин, высокий и лысый. Его было хорошо видно из одного конца кафедрального коридора в другом. Он был очень требователен, но, к сожалению, высокомерен и недоверчив. Пробиться к четверке у него нам было практически невозможно. Каждое утро происходили его баталии, к примеру, с Мамоновым. Так и говорили: «Мамонов и Никулин – есть о чем поговорить» (наподобие аналогичной программы Шурова и Рыкунина. Была тогда такая программа на эстраде).
Однажды он дал мне на курацию немого больного. Я успел его послушать и предположил, что имею дело с пневмонией. Тут в палату вошел проф. М.Л.Щерба с другой группой слушателей на обход. Ему докладывали о больных и о моем больном тоже. Говорили о пневмонии. Когда я доложил П.С.Никулину о своем диагнозе у этого пациента, он насмешливо заметил: «Подслушали на обходе!». Это меня оскорбило, и я гневно ответил ему: «Зачем Вы крадете наши диагнозы. Я поставил этот диагноз самостоятельно!» «Протест слабых – самый сильный протест», вспомнилось мне. Это сказал Д.И.Писарев – писатель конца 19-го века. Меня прорвало, и я выложил преподавателю все наболевшее, то, что он унижает нас ежедневно и т. п. Это происходило в коридоре. Он в это время курил. Услышав меня, он даже поперхнулся, не тем концом папироску вставил в рот. Стал извиняться. Надо сказать, что когда я в другой раз поставил диагноз рака Фатерова соска у пожилой женщины с механической желтухой, а это было сложно, он на зачете сказал об этом М.Л.Щербе, похвалив меня. Я получил пятерку, После того случая он изменил свое отношение к нашей группе, стал терпимее..
С ним связаны у меня его диагностические загадки. Например, «Сердце бьется, нос трясется, глаза выскочить хотят. Что это за больной», – спрашивал он. Что это? А Вы как считаете?
Как-то обследуя больного в клинике, я случайно раздавил капилляр с ртутью в аппарате Ривва-Роччи, принадлежавшем проф. Б.А.Овчинникову. Это было ужасно. Однако, узнав об этом от меня, он лишь огорченно покачал головой, но не рассердился.
Своеобразно читал лекции проф. М.Л.Щерба. Он был несколько похож на Боткина: медленно ходил по сцене, склонив голову и держа руки за спиной, и при этом размышлял вслух. Все было по теме, но несколько тяжеловесно. Внешнее его сходство с С.П.Боткиным отчего-то казалось мне нарочитым и оттого неприятным. Я не знал тогда, что он – автор замечательной монографии «Общий амилоидоз».
Лекции Н.С.Молчанова были более эмоциональны, отличались ясностью мысли, доступностью и образностью, доброжелательным контактом с аудиторией, без чего по складу своего характера Н.С. вообще не мог бы работать. Лекции его пользовались популярностью.
